В петле - Голсуорси Джон - Страница 39
- Предыдущая
- 39/70
- Следующая
— Чёрт возьми! — сказал он, когда они вошли в вестибюль. — Здесь можно было бы устроить целых четыре, даже пять шикарных площадок для тенниса.
Сомс дожидался их внизу у одной из лестниц.
— А, вот и вы! — сказал он, не подавая им руки, словно предстоявшее событие делало излишними такого рода формальности. — Первый зал, Хэпперли Браун. Наше дело слушается первым.
В груди у Вэла поднималось чувство, какое он испытывал, когда ему приходилось бить в крикете, но он с угрюмым видом пошёл за матерью и дядей, стараясь как можно меньше глядеть по сторонам и решив про себя, что здесь пахнет плесенью. Ему казалось, что отовсюду выглядывают какие-то любопытствующие люди, и он потянул Сомса за рукав.
— Я полагаю, дядя, вы не пустите туда всех этих гнусных репортёров?
Сомс бросил на него взгляд исподлобья, который в своё время многих вынуждал замолчать.
— Сюда, — сказал он. — Ты можешь не снимать мех, Уинифрид.
Вэл вошёл вслед за ними, разозлённый, высоко подняв голову. В этой проклятой дыре все — а народу была пропасть, — казалось, сидели друг у друга на коленях, хотя на самом деле сиденья были разделены перегородками; у Вэла было такое чувство, точно они все вместе должны провалиться сейчас в этот колодец. Но это было только минутное впечатление от красного дерева, чёрных мантий, от белых пятен париков, лиц и папок с бумагами, и все это какое-то таинственное, шепчущее, — а потом он уже сидел с матерью в первом ряду, спиной ко всем, с облегчением вдыхая запах пармских фиалок и стаскивая в последний раз свои перчатки. Мать смотрела на него; он вдруг почувствовал, что для неё действительно важно, что вот он сидит здесь, рядом с ней, почувствовал, что и он что-то значит в этом деле. Хорошо, он им покажет! Подняв плечи, он закинул ногу на ногу и с невозмутимым видом уставился на свои гетры. Но как раз в эту минуту какойто старикан в мантии и в длинном парике, ужасно похожий на морщинистую старуху, вошёл в дверь на возвышении прямо против них, и ему пришлось быстро разнять ноги и встать вместе со всеми.
— Дарти против Дарти!
Вэлу это показалось невыразимо отвратительным — как они смеют публично выкрикивать его фамилию! Но, услышав вдруг, как кто-то позади него начал говорить о его семье, он повернул голову и увидел какого-то старого олуха в парике, который говорил, словно проглатывая собственные слова, — ужасно забавный старикашка, ему раза два приходилось видеть таких субъектов на ПаркЛейн за обедом, они ещё так старательно приналегали на портвейн; теперь он знает, откуда их выкапывают. Как бы там ни было, старый олух показался ему таким занимательным, что он так бы и смотрел на него, не отрываясь, если бы мать не тронула его за руку. Вынужденный смотреть перед собой, он уставился на судью. Почему эта старая лиса с насмешливым ртом и быстро бегающими глазами имеет право вмешиваться в их частные дела? Разве у него нет своих собственных дел, наверное не меньше, и ничуть не менее пакостных? И в Вале, словно ощущение болезни, зашевелился глубоко врождённый индивидуализм Форсайтов. Голос позади него продолжал тянуть:
— Денежные недоразумения… расточительность ответчика… (Что за слово! Неужели это про его отца?) затруднительное положение… частые отлучки мистера Дарти. Моя доверительница весьма резонно, милорд согласится с этим, стремилась положить предел… вело к разорению… пыталась увещевать… игра в карты, на скачках… ("Вот правильно, — подумал Вэл, — нажимай на это! ") В начале октября кризис… ответчик написал доверительнице письмо из своего клуба, — Вэл выпрямился, уши у него пылали. Я предлагаю прочесть это письмо с необходимыми поправками, ибо это послание написано джентльменом, который, ну, скажем, хорошо пообедал, милорд.
«Скотина! — подумал Вэл, покраснев ещё больше. — Тебе платят не за то, чтобы ты острил».
— "Вам больше не удастся оскорблять меня в моём собственном. Завтра я покидаю Англию. Карта бита…" — выражение, милорд, небезызвестное тем, кому не всегда сопутствует удача.
«Вот олухи!» — подумал Вал, вспыхивая до корней волос.
— "Мне надоело терпеть ваши оскорбления…" Моя доверительница расскажет милорду, что эти так называемые оскорбления заключались в том, что она назвала его «пределом» — выражение, осмелюсь заметить, весьма мягкое при данных обстоятельствах.
Вэл украдкой покосился на бесстрастное лицо матери: в её глазах была какая-то растерянность загнанного зверя. «Бедная мама», — подумал он и коснулся рукой её руки. Голос позади него тянул:
— "Я собираюсь начать новую жизнь. М. Д. ". И на следующий день, милорд, ответчик отправился на пароходе «Тускарора» в Буэнос-Айрес. С тех пор от него нет никаких известий, кроме каблограммы с отказом в ответ на письмо моей доверительницы, которое она в глубоком отчаянии написала ему на другой день, умоляя его вернуться. С вашего разрешения, милорд, я попрошу теперь миссис Дарти занять свидетельское место.
Когда мать поднялась, у Вэла было неудержимое желание тоже подняться и сказать: «Послушайте, вы тут, поосторожней, я требую, чтобы вы вели себя с нею прилично». Однако он сдержал себя, услышал, как она произнесла: «Правду, всю правду, ничего, кроме правды», и поднял глаза. Она была очень эффектна в своих мехах и в большой шляпе, с лёгким румянцем на щеках, спокойная, бесстрастная, и в нём вспыхнула гордость за неё, что она так невозмутимо выступает перед этими проклятыми «законниками». Допрос начался. Зная, что это только предварительная процедура для развода, Вэл не без удовольствия следил за вопросами, поставленными так, что получалось впечатление, будто она действительно желает, чтобы отец вернулся. Ему казалось, что они очень ловко проводят этого старикана в парике. И он пережил ужасно неприятную минуту, когда судья неожиданно спросил:
— А почему ваш супруг покинул вас? Ведь не потому, конечно, что вы назвали его «пределом»?
Вэл увидел, как дядя, не шевельнувшись, поднял глаза к свидетельской скамье; услышал позади себя шелест бумаг, и инстинкт подсказал ему, что исход дела в опасности. Неужели дядя Сомс и этот старый олух позади него что-нибудь прозевали? Мать заговорила, слегка растягивая слова:
— Нет, милорд, но все это тянулось уже довольно долго.
— Что тянулось?
— Наши денежные недоразумения.
— Но ведь вы же давали ему деньги. Или вы хотите сказать, что он оставил вас, надеясь улучшить своё положение?
«Негодяй, старый негодяй, только и можно сказать, что негодяй! вдруг подумал Вэл. — Он чует, где собака зарыта, старается докопаться!» И сердце у Вэла замерло. Если… если ему удастся, старый негодяй, конечно, догадается, что мать на самом деле вовсе не хочет, чтобы отец вернулся. Мать снова заговорила, на этот раз несколько более светским тоном:
— Нет, милорд, но, видите ли, я отказалась давать ему деньги. Он долго не мог этому поверить, но наконец ему пришлось убедиться в этом, а когда он убедился…
— Понимаю. Значит, вы отказались давать ему деньги. Но после этого вы всё-таки ему послали кое-что.
— Я хотела, чтобы он вернулся, милорд.
— И вы думали, что это его вернёт?
— Я не знаю, милорд, я поступила так по совету отца.
Что-то в лице судьи, в шелесте бумаг за спиной, в том, как дядя Сомс внезапным движением закинул ногу на ногу, сказало Валу, что она ответила так, как нужно. «Ловко, — подумал он. — Ах, чёрт возьми, какая все это чепуха!»
Судья опять заговорил:
— Ещё один, последний вопрос, миссис Дартн. Скажите, вы все ещё чувствуете привязанность к вашему супругу?
Руки Вэла, которые он держал за спиной, сжались в кулаки. Какое право имеет этот судья ни с того ни с сего приплетать сюда человеческие чувства? Заставлять её открывать своё сердце и говорить перед всеми этими людьми о том, чего она, может быть, и сама не знает! Это неприлично! Мать тихим голосом ответила:
— Да, милорд.
Вэл увидел, как судья кивнул. «С удовольствием треснул бы его по башке!» — непочтительно подумал Вэл, когда мать, по знаку судьи, вернулась на своё место рядом с ним. Затем последовал ряд свидетелей, подтверждавших отъезд отца и его продолжительное отсутствие, причём в качестве свидетельницы выступала даже одна из их горничных, что показалось Вэлу особенно гнусным; разговоров было много, и все одна сплошная чепуха; и, наконец, судья вынес решение о восстановлении в супружеских правах, и все поднялись, чтобы идти. Вэл шёл позади матери; полуопущенные веки, вздёрнутый подбородок — всё это должно было явно свидетельствовать о том, что он всех презирает. В коридоре голос матери пробудил его от этого гневного оцепенения:
- Предыдущая
- 39/70
- Следующая
