Пытливый странник - Голубев Глеб Николаевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/5
• Следующая

Вот и сегодня он опять идет через залитую солнцем площадь, тяжело опираясь на посох. Густые черные брови его запорошила пыль. Кто он? Что ему надо от этого столба? Может, хочет его купить? От этой мысли Бен-Юсуф веселеет.

…Видно, правду говорят люди: дорога не имеет конца. Только ступи на нее, и она уведет далеко-далече… Одна дорога незаметно переходит в другую. Они сходятся, переплетаются — и где им конец?

Отправился Григорович-Барский в Грецию, чтобы оттуда с богомольцами вернуться, наконец, домой. А дороги привели его совсем в иную сторону, в знойную страну египетскую. Услышал он от купцов о здешних чудесах и не удержался — приплыл в Александрию, . Видел, как плещутся в мутной нильской воде крокодилы, ночевал у подножия пирамид. Он подробно описал их в своей тетради, назвав «рукотворенными горами». Бродил Василий среди развалин древних храмов, срисовывая «единокаменные» колонны, которые и троим, взявшись за руки, не обхватить. Был Григорович-Барский очевидцем «чуда, которое повторяется ежегодно», когда летом в самую жару вдруг начал широко, по-весеннему, разливаться Нил. Вода вышла из берегов и залила поля. Деревни стали островками. А когда вода, наконец, спала, на полях остался толстый слой жирного, плодородного ила. Сахарный тростник, пшеница, ячмень и овощи буйно пошли в рост.

Летние разливы Нила еще с древних времен привлекали внимание путешественников и казались чудом. Откуда берется столько воды в реке, если месяцами не проливается на землю ни капли дождя?

Это осталось загадкой и во времена Григоровича — Барского. И только более поздние путешественники разрешили ее, открыв после долгих поисков истоки великой реки. Ее питают тающие снега Абиссинских гор и болотистые леса Экваториальной Африки, где летом бушуют тропические ливни.

Девять месяцев прожил Григорович-Барский в Каире, «рассматривал всю красоту, величество и строение града», изучая «обычаи народа египетского». Появились в его тетради рисунки Розетты, Суэца и других городов. Теперь он, удивляя старого Бен-Юсуфа, зарисовывает уже третий день «во удивление зрящим» древний каменный обелиск в Александрии.

По столбу вязью тянутся причудливые значки, врезанные в камень, — одни похожи на растопыренные пальцы, другие — на какие-то цветы. Есть среди этих значков изображения птиц, жуков, загадочных животных, которым и названия не придумаешь. Третий день срисовывает он этот столб и фигурки на нем, ломая голову над их значением. Вероятно, это письмена. Но на каком языке? Не похожи они ни на греческие, ни на латинские, ни на русские. Вот только один рисунок удивительно напоминает родное, русское «живете» (букву «Ж»). Надо их зарисовать как можно точнее, не жалея тщания и труда, а потом двигаться дальше.

Богат и многолюден Дамаск, далеко по свету идет слава о его дворцах и тенистых садах, о его базарах, где встречаются Запад с Востоком. Но ныне большой и шумный город словно вымер. Пустынны его кривые и грязные улицы, не торгуется на ста языках толпа на базарах, не звенят молотки в дымных мастерских ремесленников. Положив головы на песок, дремлют у крепостной стены верблюды. Их даже не успели развьючить. Все купцы попрятались по домам, ибо ничем не должен заниматься правоверный во время Рамазана — великого поста. И город спит весь солнечный день. Но когда багровое солнце спрячется за гряду дальних холмов и в крепости весело прогремит пушка, улицы наполнит пестрая толпа. Засверкают огни на базарной площади. Купцы при свете дымных факелов раскинут по коврам свои товары. Вкусным дымком потянет из харчевен, из-под навесов чайханы, что стоит на столбах прямо над арыком. В темное небо полетят воздушные змеи с привязанными к ним светильниками.

Медленно вливается людская река в стрельчатые ворота самой большой мечети Дамаска. В этой толпе входит в мечеть и плечистый человек с черными бровями, почти сросшимися на переносице. Истрепанная и пыльная одежда ничем не выделяет его среди других дервишей. Он входит в мечеть и, сняв, как и все, обувь, оставляет ее у порога, через который не смеет переступить нога немусульманина под страхом мучительной казни…

Василий Григорович-Барский смело проходит вперед, становится в ряд с молящимися, так же, как и они, складывает руки ладонями перед грудью, шепчет для видимости что-то похожее на молитву. А сам внимательно рассматривает уходящие в полутьму колонны, резьбу на стенах. Надо запомнить, что столбов числом сорок, на них искусно вырезаны деревья, звери и птицы. Все надо упомнить, чтобы потом зарисовать в тетради «во удивление зрящим». Ради этого он пришел сюда, презрев смертельную опасность. Все осмотрев, он выходит из мечети и как тень растворяется в уличной толпе.

А потом его можно было встретить у развалин легендарной Трои и на караванной тропе каменистой Аравии. Он зарисовывал в свою тетрадь ливанские кедры и купался в Мертвом море, где соленая вода выталкивала человека как пробку, не давая нырнуть.

Шли годы, и все запутаннее становилась дорога русского пешеходца. Желая пополнить свои знания, Григорович-Барский вторично посещает Египет и Грецию, трижды проходит из конца в конец Палестину.

Все новые рисунки и описания появляются в его тетради. В сирийском городе Баальбек осматривал он развалины древнего храма, украшенные странными рисунками. Над руинами высились огромные каменные колонны, такие высокие, что воздвигнуть их, казалось, могли только сказочные исполины. Местные жители так и называли их «крепостью исполинов».

«Крепость сия множайшего удивления достойна есть, ибо еще мне не случалось в толь многом путешествии такового чудесного здания видеть», — записал Григорович-Барский.

А на острове Самосе привлекает его внимание старое дерево с такой раскидистой кроной, что в тени ее поместился целый базар. Он тщательно срисовывает его и отмечает: «явор сей есть зело многолетен, якоже повествуют народы».

На пыльных дорогах не раз нападали на пешеходца грабители, порой обирали донага, а когда нечего было отнять, избивали с досады. Еще опаснее было попасть в руки морских разбойников. Те могли увезти за тридевять земель, продать в рабство.

Но судьба хранила смелого пешеходца. Много опасностей подстерегало его. Повсюду шли войны: Испания и Австрия делили итальянские провинции. Венеция пыталась отвоевать у Турции острова Средиземного моря. И, стучась в ворота каждого нового города, никогда не знал смелый пешеходец, встретят ли его с приветом или закуют в цепи и сошлют на галеры. Часто приходилось ему скрывать свое имя и родину.

Менялось его обличье, менялась его фамилия. Называл он себя то Григоровичем, то Барским, то Плакой, то Альбовым. В трудный час выдавал он себя то за грека, то за араба, а порой притворялся вообще безродным бродягой, юродивым.

Он повидал много чудес. Видел, как от страшного подземного толчка шатались и падали дома на острове Кипре. Пил мутную воду из Евфрата. Дивился, как на ночь, опасаясь морских разбойников, преграждают толстой цепью вход в гавань Фамагусты. И всюду подробно записывал: какие народы в тех краях живут, чем занимаются, что сеют на полях и употребляют в пищу, какие памятники старины сохранились в окрестностях.

Стал он уже немолод, но, как и встарь, томило его великое любопытство, волновала мечта увидеть все новые и новые неведомые края.

С годами он стал дольше задерживаться на одном месте. Да и нога снова начала побаливать.

Десять лет Григорович-Барский прожил на островах Средиземного моря. На острове Патмосе он открыл школу, где обучал детей греческому и латинскому языкам, увлекая их рассказами о величии и красоте мира.

Школа помещалась в землянке без окон. Свет проникал только через узкую дверь. Ученики сидели прямо на полу. Григорович-Барский рассказывал им о России, о странах, в которых побывал, бродя пешком по свету вот уже двадцать лет. И, вспоминая все, что повидал, он часто задумывался: а зачем все это? Вот он уже стар, скоро умрет. И вместе с ним умрет все, что он видел. Какой-нибудь неграмотный купец пустит его сокровенные записи на завертку рыбы или пшена…

• Предыдущая
• 4/5
• Следующая