Пушечный наряд - Корчевский Юрий Григорьевич - Страница 15

• Предыдущая
• 15/58
• Следующая

– Внятно и четко – кто, кого и за что?

Тот прошепелявил непонятное разбитыми в кровь губами. Сбоку услужливо подскочил владелец таверны:

– Выпили ребята, что-то не поделили с французами, вот – поглядите – посуду побили, ущерб какой?! – Он принял меня за офицера с каракки.

– Так, всем людям О’Брайена – бегом на судно. Кто не может идти – несите, здесь никого не бросать. – Я обернулся к хозяину: – Что они должны?

Тот долго загибал пальцы:

– Тарелки, кружки, за вино, жареные отбивные…

Я прервал:

– Сколько?

Глазки трактирщика забегали:

– Два золотых эскудо.

Я достал из кошелька один золотой и бросил хозяину. Тот поймал на лету и, что-то бурча, удалился. Видно, шельма, как и все трактирщики.

Я вышел на улицу, наши матросы сбитою толпой шли к порту. Навстречу мне спешил альгвасил – аналог полицейского, с двумя помощниками. Вовремя убрались! Не хватало за драку угодить в местную кутузку. Спокойно подошел к судну. Перед матросами расхаживал О’Брайен. Разбитые носы и губы, порванная одежда и синяки не могли его не насторожить.

– Вот он, он заплатил и выгнал нас из таверны, он может подтвердить.

О’Брайен повернулся ко мне:

– Все уплачено? Иначе судно могут не выпустить из гавани, да еще и штраф наложат.

– Я все уладил, сэр.

– Отлично! Все на борт, бездельники. От вас только и жди пакостей. Больше никому в город не ходить, коли вести себя не умеете.

Мы вместе с ним поднялись на палубу.

– Сколько я вам должен?

– Один золотой, сэр.

О’Брайен расплатился.

– Ну, хоть мои накостыляли лягушатникам?

– Фифти-фифти, сэр!

– И за это еще один золотой? Дармоеды, даже не могли побить французов!

До конца погрузки больше ни один матрос не сошел на берег, кроме меня. И снова в море, слава Богу, без происшествий. Заходили в Матозиньюш, несколько дней простояли в Виго, пришли в Ла-Корунью. Здесь О’Брайен решил очистить от ракушек и водорослей обросшее за время плавания в теплых морях днище, оно тормозило ход.

Судно в порту вытащили на берег, положили на бок и занялись нудной очисткой подводной части корабля. Каракка выглядела, как выброшенный на берег кит. Предстояло пару недель вынужденного безделья. Я решил посетить местных врачей.

Расспросив коренных жителей, выяснил, что в Ла-Корунье практикует только один хирург; всяких травников, заговаривателей зубов, повитух я в расчет не брал. Найдя нужный дом, постучал.

Меня без расспросов впустили. В приемной за столом сидел вальяжный господин лет сорока, худощавый, загорелый, с шикарными усами, кончики которых были закручены вверх, и узенькой бородкой-эспаньолкой. На пальцах сверкали бриллиантами перстни. Похоже, практика у доктора была обширной.

Поздоровавшись, доктор сказал:

– На что жалуетесь?

– Я ни на что не жалуюсь, коллега.

Брови испанца вскинулись.

– Не имею чести знать, я не видел вас раньше в городе.

– Я не местный, хирург из России, наше судно пару недель будет доковаться, днище, видите ли, обросло. Решил зайти, познакомиться, может быть, взаимно поделиться опытом.

Сначала при моих словах о России у доктора стало недоуменное лицо – где, мол, это такое – Россия, а при словах «поделиться опытом» стало снисходительно-пренебрежительным.

«Ну как же, – явно думал он, – из далекой России приезжает неизвестно кто – поделиться опытом. Наверное, не знает ничего, захотел в Испании понахватать верхушек». – Все это явно читалось на лице доктора. Не хватает вам выдержки, коллега. Если по вашему лицу пациент может прочитать свой диагноз или прогноз, то надо учиться владеть эмоциями. Да, бывают пациенты, при взгляде на болячку которых хочется умыть руки и убежать из кабинета. Но ты – врач, и должен помогать больному, он ведь не выбирал свою болячку, а если ты любишь свою профессию и давал клятву Гиппократа, просто обязан приложить все силы, отбросив эмоции. Всего этого я, конечно, не сказал, иначе никакого контакта бы не получилось.

Пока пациентов не было, разговорились о методах лечения больных. По ходу разговора его снисходительность постепенно испарилась, он больше спрашивал, чем отвечал. И еще одна маленькая деталь – несколько его фраз меня удивили – такими же словами я наставлял семьдесят лет назад в Париже Амбруаза, молодого хирурга Божьей милостью.

– Скажите, коллега, вы не учились в Париже у мсье Амбруаза?

Испанец сильно удивился.

– Сеньор, вы знали Амбруаза?

– Да, приходилось.

– Это мой учитель, он преподавал хирургию в Парижском университете.

– Постойте, он же был королевским лекарем, пользовал двор.

– Да, да, так оно и было, и преподавал нам в Сорбонне. О, какая радостная встреча, просто удача – встретить ученика великого Амбруаза здесь, в Ла-Корунье, Богом забытом городке. Непременно мы должны отметить это событие, пойдемте.

Испанец взял меня за руку и потащил во дворик. Там стояла резная каменная беседка, увитая виноградом, и мраморный столик. Рядом журчал фонтанчик.

Слуга вынес вино в кувшине и фрукты. Испанец сам разлил вино по стаканам – признак уважения к гостю, сказал витиеватый тост, но из-за плохого знания языка я лишь понял – за медицину!

Кто был бы против? Вино было превосходным, так я, пожалуй, и от водки отвыкну, в винах я уже научился разбираться. Испанец выпил, встал, протянул руку:

– Мигель Родригес Сарагосса!

О как! Я тоже встал:

– Юрий Григорий Кожин. – «Григорьевич» для иностранцев – уж очень неудобоваримо. Познакомились.

Продолжили разговор о медицине. Насколько я понял, уровень знаний Мигеля так и остался таким, как учил Амбруаз. Но хоть имелись понятия о стерильности, обработке инструментов и рук.

Когда кувшинчик опустел, мы стали чуть ли не друзьями. Общие интересы сближают. Договорились завтра вместе оперировать больного. Мигель давно назначил операцию, но все оттягивал. Когда-то давно в живот пациента ударила стрела, в пылу боя древко обломили, перевязали, со временем все зажило; но по прошествии нескольких лет живот стал беспокоить, рана периодически открывалась, оттуда сочился гной. Да, похоже, дело серьезное.

Я возвращался на судно веселым, слегка пьяным и в хорошем настроении. Руки уже чесались в предвкушении работы у операционного стола, да еще и с коллегой.

Не доходя до порта, услышал крики, стоны. На улице стояла карета, рядом богато одетая сеньорита хлестала плетью служанку – молоденькую мулатку лет двадцати, вероятно, рабыню. На козлах сидел кучер, с любопытством и каким-то наслаждением разглядывающий экзекуцию.

Я схватил даму за руку – жалко просто стало девчонку, очень некстати вспомнились свои месяцы в плену. Дама гневно сверкнула глазами, позвала на помощь кучера. Тот соскочил с облучка, сжал здоровенные кулачищи. Ждать от него удара я не стал и с ходу завесил ногой по мошонке. Кучер сначала застыл с открытым ртом, потом согнулся и, жалобно подвывая, засучил ногами.

Дама от испуга завизжала и запрыгнула в карету. Захлопнув дверцу, закричала: «Поезжай!»

Ага, как же – кучер прижал руки к причинному месту и даже встать не мог. Дама сначала стала кричать на меня:

– Как вы смеете, кто вы такой? – Видя, что кучер не встает и уехать быстро не получится, стихла, прошипев через окно кареты: – Все из-за тебя, паршивка, вот дома я тебя проучу!

Я подошел к карете, дама юркнула внутрь.

– Продайте мне рабыню!

Я даже не подумал – куда ее мне деть. На судне плыть еще неизвестно сколько, но не бросать же девчонку, эта мегера может и насмерть забить. То ли мой вид ее испугал, то ли пример с кучером убедил, что спорить со мной – себе дороже, но дама вдруг согласилась:

– Десять золотых реалов!

Она высунула в окно обе руки и растопырила пальцы. Я залез в кошелек и отсчитал десять монет. Цена, конечно, была высока, выше реальной стоимости раза в два, но спорить на дороге и в этой ситуации не стоило. Дама взяла деньги, бросила кучеру:

– Едем!

• Предыдущая
• 15/58
• Следующая