Голгофа - Гомин Лесь - Страница 69

• Предыдущая
• 69/88
• Следующая

свежие внутренности. В такт шагам женщины голова ребенка покачивалась, и со лба тоненькой струйкой стекала кровь. Правая рука его как-то странно свисала, словно тянулась, чтобы ухватиться за землю.

Перед этим зрелищем расступились монахи. Отшатнулись к стенам, полные нечеловеческого ужаса. Румяный жандармский полковник вдруг побледнел и попятился к алтарю. Он сжал зубы, затаил дыхание и закрыл глаза, чтобы не видеть этого жуткого зрелища. Пятился все дальше, пока не исчез в алтаре. Сел на стул и склонил на грудь голову.

Но растерянность игумена длилась не больше минуты. Усилием воли он прогнал прочь свой страх и строго приказал:

— Выведите ее во двор. Пусть не мешает службе божьей. Это господь покарал ее за грехи и ересь.

Никто не шевельнулся. В мертвую пустоту канул голос игумена:

— Кто не подойдет тотчас, тот союзник еретика и бунтовщика Иннокентия. Вам я говорю? Выведите ее отсюда.

Снова зловещая тишина. А привидение все приближалось к алтарю. Отец игумен впился горящим взором в ближнего монаха и прошипел:

— Ты, свинопас, тебе говорю, выведи ее. Слышал? Сейчас же выведи.

Окаменевший монах не тронулся с места.

Кровь ударила в голову игумену. Свет помутился, лицо посинело, жилы вздулись. Сжав кулаки, сошел со ступенек и твердым шагом направился к монаху, которому велел вывести женщину. Монах подался назад. Осатаневший игумен зверем кинулся на него и по-собачьи зарычал. Но тот не сделал и шагу. Игумен странно как-то вдруг икнул, захрипел и упал на пол, хватая руками ковер и стискивая зубы.

Перепуганная братия покидала церковь, обходя тело своего владыки. Последним вышел жандармский полковник. Он весь съежился, голову втянул в воротник, руки засунул в карманы и, мелко шагая, торопился к выходу. Еще в алтаре он надвинул фуражку низко на глаза. И теперь, не оглядываясь, направился прямо к своей лошади.

Как только казаки галопом влетели во двор монастыря, Иннокентий сразу понял, что его планы, связанные с торжественным выходом из обители, провалились. В первую минуту он хотел было вскочить в церковь, закрыться там и потом договориться с полковником о выходе. Но в то же мгновение отбросил этот план. Он понял, что может попасть в западню и тогда никто слушать его не станет, а паломники не устоят против вооруженной силы. Молнией мелькнула в голове и другая мысль — спасать сокровища, приобретенные за время пребывания в монастыре. Но и это он отбросил, так как времени было мало. Тогда Иннокентий решил пробиться к воротам, поднять бунт в селах, вызвать волнения среди верующих, вытянуть на улицу толпы людей и вместе с паломниками выйти в поле. А там, среди глубоких снегов, конным казакам и жандармам не так удобно действовать.

План выбран. Иннокентий приказал Семену и Герасиму выступать с паломниками за ворота, прикрываясь святыми — иконами и хоругвями.

Зареяли над толпой хоругви, взятые из монастыря, зазвучала молитва: сначала слышались одиночные голоса, разрозненные, дальше они объединялись. Наконец паломники всей толпой повалили к воротам. Казаки в первый момент отступили. Эти несколько минут дали паломникам возможность подойти к воротам. А когда казаки но главе с вахмистром бросились с нагайками, шашками — толпа уже была у ворот. Упали первые жертвы. Толпа вытолкнула засевших там жандармов, повалила ворота и вырвалась на свободу, в поле, в снега.

Казаки кинулись было на людей, но разъяренные фанатики встретили этот налет таким отпором, что те от ступили. И в то же мгновение послышалась какая-то команда, и казаки исчезли во дворе.

Иннокентий остановил толпу и обратился к ней со словами:

— Братья и сестры! Все вы видите, как враги рода человеческого преследуют нас, хотят погубить наши души. Меня и здесь преследуют, муками хотят заставить отступиться от веры святой нашей церкви, от моего дела — спасения душ грешных.

Но я не боюсь мук. Пойду на самые ужасные пытки, что готовит мне начальство, вытерплю все, но не брошу вас. Сегодня же пойду к царю и расскажу ему, какие обиды причиняют нам его неверные слуги. Царь несколько раз уже посылал за мной, но я не шел, не хотел осквернять себя. Ныне бог отец отпускает меня, повелевает стать перед царем и добиваться свободы служить господу так, как мы хотим…

Он осмотрел всех, словно хотел убедиться, понимает ли его речь паства.

— Так кто пойдет со мной? Кто поддержит меня в этом походе? Или оставите меня, как оставил Петр Иисуса Христа? Кто не хочет идти, становись по левую сторону, кто пойдет — по правую. Пусть отойдут слабые духом, кому не мила церковь божья и не нужно спасение

грешной души.

Толпа колыхнулась и взорвалась:

— Возьми! Возьми и нас с собой! Все, все пойдем! Все пойдем и не бросим тебя, не дадим тебя, дух святой, осквернить. Бери, бери и нас с собой.

— Все ли пойдут по доброй воле? Может, кто страшится пути долгого? Пусть отойдет тот, кто слаб духом.

Толпа фанатиков готова была броситься в холодное Онежское озеро.

— Бери! Бери нас с собой! Все пойдем! Все!

Иннокентий надел шапку, кожух, сел в сани к махнул рукой. Лавина тронулась и растянулась по снегу длинной полосой. Более трех тысяч человек вышло из Муромского монастыря в неведомое странствие вслед за санями, на которых сидел отец Иннокентий. А к колонне все бежали и бежали люди, гонимые религиозным экстазом. Наскоро одевались, вешали котомки и присоединялись к походу.

А в воротах обители стоял жандармский полковник.

Он с тупым равнодушием наблюдал за походом, пока последняя фигура не исчезла среди снегов, и принялся писать рапорт.

Дальше не мог писать. Жег стыд. Он велел оседлать коня и выехал из обители, даже не повидавшись с игуменом.

До самого вечера Иннокентии не останавливал людей. Тревожные думы овладели бесшабашной головой бессарабского авантюриста. Он неподвижно сидел, завернувшись в кожух, и анализировал весь пройденный путь. И чем больше размышлял, тем меньше оставалось у него прыти, все туманнее видел он перспективу будущего похода великого архипастыря — бессарабского митрополита. Вывести из монастыря четыре тысячи человек — штука не хитрая. Вырваться из заключения — тоже. Но дальше, дальше что? Куда пойти? Куда повести их в этот лютый мороз из этой холодной пустыни? Надолго ли хватит этого пыла? Не развалится ли эта толпа в такой ужасной дороге? А если и не развалится, так что? Разве есть такая сила, которая не только привела бы их в Бессарабию но и помогла бы устоять перед приказами Синода? Ведь сегодня он бросил на них вооруженную силу. Сегодня погибли десятки, а завтра? Не перестреляют ли всех и не придется ли в конце концов предстать перед военно-полевым судом как бунтовщику против престола?

Настроение упало. Растерялся великий авантюрист перед решительным шагом. Заколебался перед решительными действиями. Серенький вездесущий страх свинцом налил жилы. Еще глубже закутался в кожух, толкнул Семена в бок и шепотом сказал:

— Я немного отъеду, а ты собери апостолов на совет. Вон в том лесочке, что виднеется впереди. Там и заночуем.

Семен вылез из саней, а Иннокентий рысью помчался к лесу. Морозный воздух, резвый бег лошадей немного рассеяли страх. В лесу Иннокентий вышел из саней и стал выбирать место для раян. И уже увереннее обдумывал свой план.

«Ну что ж, удрал не удрал, а попытаться можно. Пойдем в Петербург, в Синод, пусть там поговорят не со мной, а с ними всеми. Не станут же стрелять в безоружную толпу! Да еще на улицах столицы!»

И он уже спокойно затянул какую-то молдавскую песню. Тем временем первые группы паломников подошли к лесу.

• Предыдущая
• 69/88
• Следующая