Голгофа - Гомин Лесь - Страница 76

• Предыдущая
• 76/88
• Следующая

обо всем, — решительно и категорически сказал архипастырь.

Брат Семеон возвратился в Липецкое, успокоенный разговором с владыкой. Собрав апостолов и мироносиц, Семеон сказал:

— Братья и сестры! Святой Иннокентий — брат мой — остался в столице у царя, царь не хочет, отпускать его сюда, потому что сам очень болен. И сын его при смерти. А как только, выздоровеет царь, поправится его сын, дух святой Иннокентий прибудет к нам. Идите и вестите народу великую радость — святой Иннокентий у царя сейчас, он выпрашивает у него волю нашей церкви и вере нашей.

Это известие прибавило сектантам новых сил. Они развернули такую деятельность, какой не знал монастырь даже тогда, когда здесь правил сам великий авантюрист. Забитые, обездоленные люди слепо верили, что Иннокентий добьется у царя-императа облегчения для молдавского народа: выпросит свободу веры, выхлопочет льготы по налогам и запретит урядникам, стражникам и чиновникам грабить их — наступит лучшая жизнь для горемычных. Движение постепенно перебросилось за границу, в Румынию, в села и хутора, которые эксплуатировались румынскими боярами. Снова потянулись на эту сторону, в «рай», вереницы паломников. Двигались, гонимые верой, что на этой стороне Прута родился царь царей, король королей Иннокентий, который основал молдавское царство угнетенных, собирает всех обездоленных под свое покровительство и восстает против господства жестоких бояр. Люди собирались на границах, все чаще ночью над Прутом раздавались выстрелы, целые вереницы переходили реку, стремясь в Россию, к своему бедняцкому царю. Из Валахии, Мунтении тянулись к границам, выпрашивали паспорта на право выезда, переходили без разрешения границу, гибли, пристреленные румынской или русской пограничной стражей.

В Галицию тоже проникли слухи, взбаламутили цесарево «стадо» двуединой монархии. Зажглись и там сердца надеждой. Двинулись из-за Карпат караваны паломников. Кто с паспортом, с бумагами, а кто и просто, надеясь как-то проскочить через границу к царю царей, королю королей. Сигетские румыны двинулись к границам, навстречу неведомому счастью. Обманутые словаки, русины, гуцулы продавали за бесценок нищенские пожитки и устремлялись к царю царей.

Безумство ширилось, влекла перспектива будущей радостной жизни под защитой царя царей Иннокентия. Увеличивалось число людей в «раю», увеличивались и доходы брата Семеона, заменившего Иннокентия. Он отправлял возы с добром на окрестные базары, во дворы Станислава Эдуардовича, архипастыря балтского отца Амвросия и архипастыря каменец-подольского отца Серафима, ко двору губернатора каменецкого и… кишиневского владыки отца Серафима, который прекратил борьбу с Иннокентием.

Все это не ушло от внимания румынских и австрийских властей. Российскому правительству была вручена жалоба румынского правительства на то, что в пределах Российской державы ведется антигосударственная пропаганда по отношению к престолу его королевского величества. Произведенное по этому делу следствие установило виновника. Обер-прокурор святейшего Синода получил соответственные указания, а игумен Соловецкого монастыря — бумагу:

«Предлагаем под страхом суда и ссылки в Сибирь решительно запретить Иннокентию встречаться с верующими, а также выпускать его хотя бы на час за ворота монастыря. Отвести Иннокентию отдельную келью с отдельным двором и поручить духовнику, одному, и то надежному человеку, видеться с ним и вести душеспасительные беседы. На общие трапезы, исповеди или причастия — не пускать.

Обер-прокурор Синода Победоносцев».

Конец. Иннокентий окончательно и прочно заперт. Братьев, мироносиц, верующих, что пришли за ним на Соловецкий остров и поселились в Архангельске и его окрестностях, выловила полиция и отправила по этапу в Киев.

Семеон получил сообщение от Герасима и Семена Бостанику, что паломники возвращаются из Муромска. Хима и Анна известили, что их вместе с паломниками выпроводили из Архангельска, и спрашивали, можно ли паломникам возвращаться в Липецкое — к тем, кто не знал действительного положения вещей.

Это известие доставило брату Семеону много хлопот. Он понимал, что слава Иннокентия еще держится здесь, потому что его судьба не известна, никто не знает о его аресте, о суде, воззвании. Свидетели ареста, измены и позора подорвут его авторитет. Поэтому он поспешил к отцу Амвросию и поделился с ним своей тревогой.

— Ни одного в рай не пускать, — резко сказал владыка. — Останови их в Киеве. Направь в Почаевскую лавру, пусть там осядут, а не здесь. — А через минуту передумал:

— Нет, так не годится. В Каменец их. Там их будут держать в этапной тюрьме и выпускать поодиночке. В Кишинев пойдут. Не беспокойся. Поодиночке не страшно.

Семеон связался с братом Марком в Каменец-Подольске, с матерью Софией в Киеве, и этапные поезда пошли в Проскуров, Кишинев, где паломников освобождали из-под ареста и отправляли по домам.

Герасим, Мардарь, Семен Бостанику, мать София и брат Марк, покончив с делами, выехали в Липецкое.

Встреча на станции Бирзула была тихой. Брат Семеон выслушал рассказ об аресте Иннокентия, суде, воззвании и сообщил о положении на месте. Все вместе сейчас же выехали в Липецкое. Там, в пещерах, состоялся молебен в честь Иннокентия и его успехов при царском дворе. С проповедью выступил Семен Бостанику. Он сообщил мирянам, что царь силой забрал пэринцела Иннокентия, чтобы тот лечил его своей молитвой и воскресил его сына, а за это царь дарует волю их вере.

— Иннокентий вскоре приедет и привезет нам волю царя-императа. Царь обещал отдать под его святую руку молдаван.

— Осанна! Осанна! Осанна тебе, великий пророк Иннокентий! Осанна тебе, преотул чел маре! — кричала безумная толпа.

Семеон победил. Голодные, оборванные люди безгранично, слепо верили в могущество своего пророка, верили в то, что он спасет всех.

— Кайтесь! Кайтесь! — кричал брат Семеон. — Кайтесь, ибо будет война, голод, и вы не спасетесь нигде, кроме его обители, кроме как под высокой рукой царя царей Иннокентия. Он готовит рай тем, кто в него поверит.

Толпа каялась. «Война» — это слово поражало сознание темного крестьянского люда, предвещало ему горе и страдание. Они знали, что война — это трупы, это несчастье для всех.

И вдруг… пророчество сбылось. Жатва была в разгаре, крестьяне потом истекали на своих наделах земли и на безбрежных просторах господских нив. С надеждой смотрели на сады, виноградники.

В Липецком ударил колокол. Раз, два… Еще и еще… Набат. Тревога…

— Не горит ли где? Пусть бог милует.

А колокол раз за разом гудел, словно во время пожара, будто предвещал страшное лихо, повальную смерть.

Люди бросали все и бежали к волости. Собирались там толпами, тревожно смотрели на дверь примарии.

Примарь, торжественный, как сама смерть, вышел на крыльцо с бляхой на груди. В руках красная бумага. За ним урядник, писарь. Примарь подождал, пока угомонилась толпа, снял шапку и поклонился людям. Все тоже сняли шапки и замерли. Он кашлянул и торжественно передал писарю красную бумагу. Писарь начал читать:

Дальше был призыв стать к оружию под знамена «всемилостивейшего монарха» Российской империи в борьбе с «врагами и супостатами», за «веру, царя и отечество живот свой положите…» Но слова эти не доходили до сознания крестьян, зачарованно слушавших «бумагу». Только одно слово, одно страшное, до умопомрачения пугающее слово «война» уловили и осмыслили крестьянские головы. Уловили и по-своему его толковали — так, как пророчил им святой Иннокентий.

— Война!

Рёв и стон поднялись в Липецком. Плач и рыдания потрясли хаты, где отец или сын, или брат должны были идти «живот свой положити» за «всемилостивейшего монарха», именем которого урядники спускали последнюю шкуру с «инородцев»; где был кандидат на «мученический венец воина христолюбивой России». Мало кого не затронула эта весть:

• Предыдущая
• 76/88
• Следующая