Душехранитель - Гомонов Сергей "Бродяга Нат" - Страница 94

• Предыдущая
• 94/197
• Следующая

Короткое сибирское лето в этом году выдалось еще и на редкость дождливым, слякотным, холодным. Поначалу Надя не замечала насмешек погоды, но постепенно поняла, что лужи, пасмурное небо, прячущиеся под зонтами новосибирцы, грязные машины и холодный ветер начинают ее угнетать. Она была не одна: сын Олежка был уже достаточно взрослым парнем, чтобы поддержать свою маму. И все же чего-то не хватало.

После работы Надежда медленно шла по мокрым тротуарам, совсем не торопясь в свой холодный пустой дом. Утром просыпалась, ковыляла в ванную, говорила своему отражению в зеркале, как все чудесно, собирала волю в кулак и снова отправлялась к пациентам. Изо дня в день, изо дня в день…

Звонок Влада застал ее перед самым обеденным перерывом.

— Эсперанца, здравствуй!

Она вздохнула, ответила. Мальчишка, мальчишка…

— Что произошло, Надь? У тебя грустный голос!

— Ты в Новосибирске? — Надя спросила, потому что ей показалось, будто он звонит по межгороду.

— Да! Встретимся?

— О, Влад… Даже не знаю…

— Да что там — «не знаю»! Давай, в нашем кафе, возле твоей работы. Я выезжаю, подходи.

Белоярцева согласно хмыкнула и положила трубку. Он так жизнерадостен, давно уже Надя не слышала, чтобы Влад говорил столь оптимистичным тоном.

Если уж менять жизнь, то полностью. По возможности полностью. Конечно, прежней Надюшей Сокольниковой ей уже не стать, но… Вот, Влад, например. Расстроится, наверное, когда она скажет, что порвала не только с мужем, но и с прежними связями, в том числе и с ним, с Владиком Ромальцевым. А может, и не расстроится. Как бы там ни было, в душе Нади этот разрыв уже состоялся. Теперь нужно только правильно озвучить свое решение — и все. И все! Точка.

Она пришла в кафе. Ромальцева еще не было.

Женщина взглянула на часы, заказала легкий обед.

Перерыв заканчивался.

Странно: каким бы неуверенным рохлей ни был ее любовник, он всегда отличался завидной пунктуальностью. Видимо, передумал, не приедет... Что ж, отложим беседу на потом. На вечер. Уж вечером-то он обязательно объявится.

Запал на «от ворот — поворот» у Надежды прошел. Пора возвращаться к работе.

Она промокнула губы, вынула из сумки зеркальце, раскрыла помаду и некоторое время посидела, ничего не делая и разглядывая сквозь стекло витрины рабочих, выкладывавших плиткой тротуар перед кафе. Последняя минута истекла. Влада не было. Ну что ж…

Двумя короткими движениями Надя мазнула помадой по губам, сложила косметику и решительно встала. И тут же едва не упала обратно, на свой стул, получив ощутимый толчок сбоку.

— Простите бога ради! — проходивший мимо мужчина приложил руку к груди. — Я виноват!

Надя смотрела в его синие, как у Влада, глаза. Но это единственное, что делало его похожим на молодого Ромальцева. Незнакомцу было за сорок, приятной внешности, неплохо сложен, элегантно одет. Примерно о таком и мечтала Надя, когда пыталась придумать себе образ идеального спутника жизни. Однако… это ведь только случайное столкновение, эпизод. Ничего не значащий дли него эпизод. Сейчас он пойдет дальше, сядет в машину, укатит на работу, а вечером вернется в лоно своей семьи…

В глазах незнакомца блеснул интерес. И дальше он не сделал ни шага, развернулся и спросил:

— Вы сильно торопитесь?

— Да… то есть… не сильно. Но тороплюсь.

— Вас подвезти?

— Нет, не нужно, я живу… то есть, работаю рядом… — проклятый язык играл с нею злые шуточки, ибо мысли метались, а глаза видели только лучащийся искренней симпатией взгляд собеседника.

— Меня зовут Виктором. Могу я чем-нибудь загладить вину за свою неловкость?

Надя улыбнулась…

Николай знал, что это сон, знал, что этого никогда не было. Он бегал по заливному лугу с большим псом, очень похожим на волка, на светло-серого, почти совсем седого старого волка. Места, где они играли, были совершенно неузнаваемы. Вдали синели горы, где-то рядом, Николай знал, текла широкая река. Он чувствовал себя молодым, очень молодым. Мальчишкой лет четырнадцати. И еще… одновременно он чувствовал себя и этим псом. Их единило то, что оба были как два невесомых облачка — свободны, легки, радостны. Волк рвал у него из рук палку, Николай забавлялся и не отдавал ее. Зверь тихо порыкивал, изображая злость, и тогда мальчишка-Николай подставлял ему свою руку. Стальные челюсти пса ухватывали предплечье, но даже следа боли не было при этом укусе. Оба валились в траву, прохладную сочную траву, катились по ней: Николай — заливаясь смехом, волк — прерывисто дыша и рыча.

Оба замерли друг против друга. Мальчик видел себя глазами волка, в то же мгновение видел и волка своими глазами. Это было необъяснимо. Это был сон. Прекрасный сон. И снова бесконечный, безудержный бег наравне с ветром.

А потом Николай видел быстро приближающеюся землю. Это уже год или два спустя, как подсказало ему что-то… Он падает, теряет сознание.

Человек с темными раскосыми глазами, старик, наклоняется над ним. Николай откуда-то знает, что этот человек — кулаптр, что имя его — Паском. Юноша ощущает тугие повязки на всем теле. За дверью слышится тихий стон зверя.

— Нат умирает. Борись-борись, мой мальчик, борись… Он справится.

Дурнота. Тьма…

Николай застонал во сне. Очнулся. Приоткрыл глаза. Возле его кровати стоит молодой мужчина безобразной наружности, но статный, великолепно сложенный, с гривой длинных русых волос, одетый по неизвестной Николаю, но хорошо знакомой тому юноше, которым был сейчас Николай, моде. «Тессетен, друг твой», — подсказывает память.

— Братишка, это Нат. Сын твоего Ната, — и показывает Николаю лежащего у него на ладони слепого новорожденного щенка. — Бэалиа только что ощенилась, просила передать, — он усмехается и кладет волчонка на грудь лежащему приятелю. — Как ты, братец? Живой?

Щеночек тихонько поскуливает, тычется мокрым носиком в яремную впадинку на горле Николая. От волчонка пахнет молоком и травами, как в доме Сетена. Так пахло и от Ната.

Снова провал. Но с того момента дела больного идут на поправку. А вскоре они — уже совсем взрослый Николай и молодой серебристый волк Нат, сын того Ната — вновь бегают по заливному лугу, вырывая друг у друга палку.

И вдруг громкий, заходящийся плач откуда-то извне. Плач младенца. Он выдергивает Николая из его длинного, одновременно и сказочного, и правдоподобного сна. Молодой человек еще ощущал те запахи, те образы, помнил имена. А потом вдруг все схлопнулось, память погасла, в свои права вступила реальность.

— Что, снова? — привставая на локте, спросил Гроссман.

При свете ночника Рената ходила по спальне, укачивая маленького Сашку. В глазах ее пылала тревога.

Николай застонал. Уж какую ночь подряд с мальчиком происходят странные вещи. С вечера над кроваткой его клубится что-то неосязаемое, это чувствует не только Рената, но и Гроссман, который никогда не верил в запредельное. Ребенок весел, машет ручками и ножками, даже пытается перевернуться — это в месяц от роду! Постояв возле него, Николаю затем хочется сбегать в спортзал и выплеснуть куда-нибудь бешеное желание двигаться, действовать. Хочется выскочить на балкон и заорать на весь квартал. Неведомые силы жгут, раздирают тело изнутри, не помогает и ледяной душ. Жена взбудоражена, за какие-то полчаса она успевает завершить все дела, на которые ей не хватает времени в течение целого дня. Кожа горит, голова гудит, словно медный колокол, из макушки вот-вот вырвется вулкан. Забыв о прежних ссорах, они страстно любят друг друга и лишь потом, умиротворенные, засыпают — Рената в объятьях мужа. В первый раз это было чудесно. Николай сам не ожидал, что Рената стала такой пылкой и чувственной. Он ощущал, что со стороны Сашкиной кроватки к ним струится что-то прохладное, сродни ветерку, успокаивающее, как морской бриз в разгар полуденного зноя. Мальчик спит. Дремота наваливается и на глаза Ника…

• Предыдущая
• 94/197
• Следующая