Ночной поезд - Вуд Барбара - Страница 48
- Предыдущая
- 48/76
- Следующая
– Герр гауптштурм…
– Заткнитесь! Садитесь и слушайте, что я вам скажу! Доктор, который никогда не видел, чтобы Шмидт давал волю своим эмоциям, сел в полном недоумении. Без всякого вступления комендант гестапо передал ему новость, полученную из Кракова.
– Если бы вы мне не были нужны для предотвращения расползания этой эпидемии, – произнес он сквозь стиснутые зубы, – я бы приказал расстрелять вас на месте за то, что вы дали такому произойти!
Пока нацист говорил, напряжение у Шукальского спало. Он никогда не видел страха на лице гауптштурмфюрера. На такое зрелище стоило посмотреть.
– Шукальский, я буду считать вас лично ответственным за любое нарушение моих ограничений. Все поезда, которые обычно идут через этот город, опечатают, и они здесь не будут останавливаться. Станция будет закрыта.
Он бросил на стол военную карту и, не снимая перчаток, рукой указал на красный круг.
– Большая часть транспорта будет объезжать этот район. Некоторым поездам придется ехать через город. Но они не остановятся. Все, что производят фермы, не должно покинуть этот район.
Ян Шукальский, не веря своим глазам, смотрел на карту. Зофию очертил круг радиусом в двадцать километров. Круг был красного цвета, а это означало, что он столь же надежен, как крепостная стена. И Дитер Шмидт ему фактически говорил, что город надлежит оставить неприкосновенным.
– Я размещу посты на всех дорогах, ведущих из города. Посты получат приказ стрелять в каждого, кто попытается покинуть город без моего особого разрешения.
Шукальский уронил руки на колени. Он пытался скрыть свое волнение.
– Вы отвечаете за размещение всех необходимых предупреждений и информацию о том, что должно делать население, чтобы избавиться от заразных вшей. Это понятно?
– Да, – спокойно ответил доктор.
Дитер Шмидт закончил свою речь, выпрямился и свирепо взглянул на поляка.
– Шукальский, вам не следовало доводить дело до этого.
– Да, герр гауптштурмфюрер.
Оба не сводили глаз друг с друга, затем главный врач больницы тихо спросил:
– Скажите, герр гауптштурмфюрер, вы или кто-либо из ваших людей раньше болели тифом?
Шмидт невольно отступил на шаг.
– Вы, должно быть, шутите! Шукальский, это ведь заболевание свиней! Только свинья может схватить тиф! В Германии уже более двадцати семи лет не было эпидемии тифа!
– Как жаль. Герр гауптштурмфюрер, я не имею в виду отсутствие тифа в Германии. Жаль, что ни вы и никто из ваших людей не болели этой болезнью. Ведь это означает, что у вас и вашего штаба нет иммунитета. Герр гауптштурмфюрер, данный штамм тифа, похоже, очень заразный. Несколько больных уже умерли. Те, кто никогда не подвергались этой болезни, могут вполне не выжить, если подхватят ее. Думаю, герр гауптштурмфюрер, мне следует предупредить вас о том, что в настоящий момент в больнице уже лежат двадцать два больных с острым тифом и по крайней мере семь из них, видно, не удастся спасти.
– Что?! – Шмидт отступил еще на один шаг. – Вы хотите сказать, что у меня есть риск заболеть тифом!
Четыре вооруженных человека, сопровождавших коменданта, настороженно переглянулись.
– Вполне вероятно, что вы в безопасности, герр гауптштурмфюрер, но я бы ответил утвердительно: да, риск есть. Обязательно пропарьте всю одежду, когда вернетесь в штаб. Утром я первым делом пришлю вам экземпляры по санитарной профилактике. Вам следует как можно меньше вступать в контакт с гражданскими лицами, чтобы не подвергать опасности ни себя, ни своих людей. И прежде всего, герр гауптштурмфюрер, избегайте мест скопления людей.
У Дитера Шмидта мурашки побежали по коже, и он с побелевшим лицом обратился к своим людям:
– Вы слышали? Вы поняли? – Те энергично закивали. Шукальскому он сказал: – Завтра утром жду от вас сообщений.
– Я все сделаю как положено, герр гауптштурмфюрер. Клятва обязывает меня лечить всех – и друзей, и врагов.
Оба лежали на постели бабушки Ганса и смотрели в потолок. Анна положила голову на согнутую руку молодого человека. В доме стояла тишина, бабушка уехала в Эссен к семье. Оба молчали уже долгое время с тех пор, как Кеплер поведал ей длинную и запутанную историю своей жизни, не скрывая ничего, даже Аушвиц. Он рассказал о своей исповеди Вайде, о первой встрече с Яном Шукальским и о решении, которое они приняли. Он рассказал о плане инсценировать его смерть, о том, как кремировали тело больного, умершего от воспаления легких, и отправили пепел в Эссен для торжественных похорон по военному церемониалу. Описал свое превращение в монаха усилиями Вайды и доктора. Он не скрыл от нее и тайную деятельность врачей в лаборатории в склепе, цель которой – спасти Зофию от окончательного решения. С болью вспоминал, как он каждый день следил за ней в костеле.
Он решился открыться ей лишь после того, как они займутся любовью, поскольку боялся, что она отвергнет его, узнав о нем правду. А теперь он испытывал чувство вины перед Анной.
Однако Анна молчала, потому что была потрясена, но было еще кое-что, не дававшее ей сейчас говорить.
Он выкурил три сигареты, они не шевельнулись, не вздохнули, ничем не нарушили тишину. Гансу Кеплеру стало не по себе. Его голос тихо прозвучал в ночной тишине:
– Сейчас ты меня, наверно, презираешь?
Анна продолжала молчать и смотреть в потолок. Но поняв, что он сказал, она быстро привстала, опершись на локоть, и взглянула на него.
– Что? – шепотом спросила она, не веря своим ушам. – Ганс! Не говори так! Я тебя совсем не презираю!
Он повернулся и внимательно посмотрел на нее при тусклом свете. Теперь она выглядела более красивой, чем прежде. Молодой человек был уверен, что не видел столь идеальной красоты.
– Ты имеешь в виду свое прошлое, – тихо сказала она, – и думаешь, что я презираю тебя за это.
Он молча кивнул. Анна безрадостно усмехнулась.
– Но это ведь нелепо. Ганс, самое главное, что ты ушел оттуда и что тебе хватило порядочности рассказать обо всем. Moj kochany, я презираю тех, кто там остался и терпит все это. Даже… получает удовольствие.
– Анна… – прошептал он, погладив ее по щеке. – Ах, Анна…
– Ганс, я люблю тебя, – прошептала она, при слабом свете из другой комнаты было видно, как слезы навернулись ей на глаза. – Ничто не может уничтожить мою любовь, moj kochany. Сказать правду, я люблю тебя еще больше за то, что тебе хватило смелости избавиться от этого кошмара. Ты ведь рискуешь жизнью, чтобы спасти этот город… О, Ганс.
Анна порывисто опустила голову и прижалась к его устам. Ганс притянул ее к себе, чувствуя, как в нем снова забушевала страсть. Он дрожал от восторга, держа ее в своих объятиях. Но стоило ей попытаться отстраниться от него, как он отпустил ее. Сейчас для него было столь же важно поговорить, сколь слиться с ней.
– Ты так долго молчала, – прошептал он.
Она дотронулась кончиком пальца до его губ и покачала головой.
– Я молчала по другой причине, moj kochany Ганс. Я думала о том, что ты мне рассказал. О том лагере.
– Не надо…
– Дай мне сказать. Ганс, я об этом ничего не знала. Представить не могла, что творятся такие дела. И все же я верю, что ты рассказал правду. Как странно. Я тебе верю и в то же время не верю. Разве такое возможно?
– Анна, когда я был в Аушвице, то в одно и то же время верил и не верил своим глазам. Я знаю, что ты чувствуешь.
– Но… – на ее хорошеньком личике появилась гримаса. – Я не понимаю что это ты говорил про «окончательное решение». Что это такое? И… к чему оно?
Кеплер отвернулся и уставился на тумбочку, где когда-то стояли личные вещи бабушки. Он достал сигареты. Закурив и выпустив дым, он сказал:
– Что такое «окончательное решение»? Я знаю только ту часть, которая касалась меня. Концентрационные лагеря.
Он затянулся сигаретой, выдохнул дым, обдумывая свои слова.
– Перед вторжением в Польшу нацисты выдворили из Германии большую часть евреев. Ты знала об этом?
- Предыдущая
- 48/76
- Следующая
