PSTD - Акунин Борис - Страница 1

• 1/2
• Следующая

«Доктор, это случилось снова.» Генерал тяжело опустился на кушетку, сцепил крепкие, узловатые пальцы и горько покачал головой.

«Да, я видел по телевизору. – Соломон Борисович с участием покивал. – Вы располагайтесь на кушетке поудобнее, вытяните ноги. Сеанс будет долгим. Признаться, я никогда еще не встречался с таким головоломным случаем. Разве что в восемьдесят втором, когда еще работал в сфере психотерапии. У одной пациентки наблюдался странный синдром. Очень любила принимать гостей. Целый день провозится у плиты, наготовит всяких разносолов, а перед тем как подавать на стол, вдруг ощущает непреодолимый позыв плюнуть в каждое блюдо. И плевала, ничего не могла с собой поделать. Потом выяснилось, что, когда она была грудным младенцем, ее мать всякий раз перед кормлением плевала себе на сосок – ей казалось, что так гигиеничней. Представляете? Тогда-то я и решил заняться психоанализом. Чтобы докопаться до сути проблемы, я должен вскрыть корневую систему вашего патогенного бессознательного, выявить парадигму невротической симптоматики. Вы рациональный, зрелый, волевой человек. Ваша странная аномалия безусловно носит аффектный характер и сублимирует некий разрушительный позыв. Расскажите, как это произошло на сей раз».

Генерал тяжело вздохнул и стал рассказывать. Шел митинг протеста против антинародного режима. Речь была подготовлена заранее. Он собирался говорить о катастрофической бездуховновсти неокомпрадорской буржуазии. Вдруг, когда по конспекту следовало повернуть к идее человеколюбия и соборности, он ни к селу ни к городу, глядя прямо в нацеленные телекамеры, выкрикнул злополучную фразу: «А виноваты во всем жиды! Хороший жид – мертвый жид!» и это уже в третий раз за минувший год…

Безумно стыдно. Не говоря уж о том вреде, который наносят эти безобразные припадки народно-патриотическому делу. Некоторые товарищи вновь поставили вопрос об исключении генерала из партии – и если б не боевые заслуги, если б не четыре боевых ранения, полученных в боях с афганскими сионистами, то выгнали бы с треском и позором. Зиновий Андреевич выручил, опять взял на поруки, но при расставании руки не подал. И пришлось проглотить.

Закончил генерал на молящей ноте, в обычной жизни совершенно ему несвойственной: «Помогите, доктор. Спасите меня. Сделайте что-нибудь! Это как мина замедленного действия – никогда не знаешь, когда прозойдет взрыв. А может быть, меня прозомбировали тайные враги России? Или я сумасшедший?»

Соломон Борисович выслушал внимательно, строча золотым «паркером» в блокноте. «С психическим здоровьем у вас, милейший, все в полном порядке. А зомбирования никакого не существует. Чушь это все, враки. Тут другое: истинная причина вашей спонтанно проявляющейся юдофобии полностью вытеснена в подсознаие. Работа психоаналитика – помочь вам в локализации травматического очага. Давайте искать вместе. Будем постепенно двигаться в прошлое. Если понадобится, дойдем хоть до эпохи еврейско-монгольского ига. – Доктор коротко улыбнулся, давая понять, что шутит и что так далеко в историю забираться не придется. – Ваши приступы – классическое проявление PSTD.» «Что?» – приподнялся генерал, решивший, что не дослышал. «Лежите-лежите. У вас post-traumatic stress disorder. Посттравматический синдром. Где-то в вашем прошлом таится психическая травма, связанная с евреями. Вы готовы вскрыть механизм своего подсознания? Предупреждаю, что дело это неприятное и даже страшное. Никогда не знаешь, что может выплыть.» «Я не робкого десятка,» – улыбнулся генерал, но от слов психоаналитика по сердцу пробежал холодок. «Тогда приступим. – Соломон Борисович включил магнитофон. – Начнем с современности – так уж, для порядка. Скажите, много ли среди ваших соратников евреев?»

Генерал удивился. Ему никогда не приходило в голову различать людей по национальному признаку – был бы человек хороший. Да и партия, к которой он принадлежал, отстаивала интернационализм и твердо держалась ленинско-павловских принципов (в смысле, не принципов академика Павлова, а принципов Павла, для которого несть ни иудея, ни еллина).

«Право, не знаю. Может быть, московский гауляйтер Ампиров? В его внешности есть что-то семитское». «Он не уводил у вас жену? Не делал скрытых гомосексуальных намеков? Не вызывал в вас тайного мазохистского или садистского влечения? Прошу говорить совершенно откровенно – не нужно ничего скрывать».

«Господь с вами! – даже растерялся генерал. – У нас с Ампировым добрые товарищеские отношения». «Может быть, в вашей жизни когда-либо прежде имела место личная драма, в которой был повинен еврей?» «Да нет же, уверяю вас! Разве что в Афганистане, когда душманы и зеликманы взяли меня в плен. Они грозились сделать мне обрезание, но я убил часового и бежал». «Стало быть, вы выплеснули фрустрационный импульс на часового. Нет, это не та травма, которая нам нужна».

Соломон Борисович задумался.

«Хорошо, давайте двигаться дальше в прошлое. Вам, вероятно, пришлось немало хлебнуть с пятым пунктом во времена брежневизма?» «Как всем. Долго не выпускали в загранкомандировки, и в партию из-за национальности приняли только с шестого раза. Но это в порядке вещей – такое уж было время. Я относился с пониманием, и зла на евреев не держу, честное слово».

Он вспомнил, как в шестьдесят седьмом его бессовестно завалили на вступительных экзаменах в Военно-политическую академию. Фимка Гурвич, отличный парень, после шепнул: «Ты, Алик, не виноват – просто квоту русских на этот год уже набрали». И еще потом, в семьдесят восьмом, когда из генштаба безо всяких объяснений вдруг перевели в Вычегду, начальник отдела генерал Шмуэльсон по секрету сказал: «Ты замечательный работник, но я ничего не мог сделать. Сказали на парткоме: у тебя в отделе и так двое русских. Не Селедкина же мне гнать – у него жена парализованная».

«Нет, – решительно сказал генерал вслух. – Ерунда все это. Я всегда говорил, что целеустремленный человек сумеет пробиться, несмотря на пятый пункт. И пробился. Как видите, я генерал-полковник, хоть и стопроцентный русак. Отец – Емельян Патрикеевич, мать – Арина Святогоровна».

Врач проницательно посмотрел генералу в глаза. «Я вижу, что вы говорите правду. Ладно, тогда давайте двигаться дальше, в пятидесятые. Время было трудное, борьба с космополитизмом, дело русских врачей-вредителей. Наверняка это коснулось и вашей семьи?» «Конечно, коснулось. Но меньше, чем других. Дедушке-профессору пришлось, конечно, посидеть, но недолго. Бабушке однажды на рынке плюнули в лицо. Меня в училище обзывали „наймитом мирового славянства“ и раз пытались устроить темную, но я сумел постоять за себя». «Значит и тут ничего… а где вы были во время войны?» «В оккупации, мы же со Смоленщины. Но я был совсем маленький, ничего не помню».

Соломон Борисович заглянул в карту, весь вдруг как-то напрягся и стал удивительно похож на хищную клювастую птицу. «Так-таки ничего? – вкрадчиво повторил он. – Но во время освобождения вам было уже семь лет. Это странно. Очень странно». «Самому странно. Очевидно, у меня поздно стали воспоминания формироваться. Время голодное, витаминов не хватало».

Но доктор уже не слушал – чиркал что-то ручкой в блокноте.

«Наша проблема там, – азартно сказал он. – Девяносто четыре процента патогенных психотравм генерированы в раннем предпубертате. Придется прибегнуть к гипнозу».

Он включил кассету с записью журчащей воды, закачал у лежащего генерала перед глазами блестящим брелком. «Расслабьтесь, ни о чем не думайте, смотрите на искорки». Генерал честно попытался расслабиться, но выходило плохо – ведь всю жизнь приучал себя к собранности.

«С кем вы жили в оккупации? С родителями?» «Я сирота. Родители умерли рано, я их не помню. Я жил с бабушкой по материнской линии». «Как она вас называла?» «Алькой,» – улыбнулся генерал.

• 1/2
• Следующая