Тринадцатая ночь - Гордон Алан - Страница 8

• Предыдущая
• 8/57
• Следующая

Я направился прямиком к докам Сан-Марко, где выяснил, что курсирующий по Адриатике корабль «Урсула» водоизмещением около ста двадцати тонн стоит в ремонтном доке, но завтра днем собирается отчалить и, уповая на постоянство ясной погоды, пройти по Средиземноморью, чтобы перезимовать на Кипре. На судне кипела работа, повсюду сновали конопатчики, плотники и матросы, делая последние приготовления: закрепляли бочки, спускали в трюм грузы, проверяли снасти. Я договорился о моей перевозке с корабельным начальством, которое, как и капитан барочного каравана, было просто счастливо заполучить платного пассажира в такое неприбыльное время года. Я сказал, что мне нужно попасть в Зару, и возрадовался, когда мне удалось за дополнительную плату препоручить одному из матросов заботы о Зевсе.

Проходя мимо других верфей по берегу Большого канала, я заметил, с какой лихорадочной поспешностью строится множество кораблей. По большей части они отличались широкими носами, позволяющими легко грузить на борт лошадей. Все эта суматоха, как я подозревал, была связана с замеченным мной ранее военным лагерем. Перейдя ряд деревянных мостов, я оказался в восточной части города, в Кастелло, где и снял на ночь комнату в излюбленной моряками малопривлекательной гостинице. Ненадолго задержавшись там, я написал короткую записку для Домино и, дав мальчику-посыльному пару монет за труды, поручил передать ее шуту во Дворец дожей, а сам направился к Риалто[6].

Под церковным портиком поблизости от разводного моста расположился ряд чиновничьих столов. За ними сидели толстяки, хмуро посматривая на проходящий транспорт. За каждым толстяком маячил тощий, щуплый человечек с гроссбухом и здоровенный вооруженный охранник с железным сундуком. Эти толстяки считались самыми важными персонами в Венеции. Они были ее банкирами, они предоставляли ссуды правительству, выдавая разнообразные ценные бумаги и порой даже живые деньги. Я представил мой аккредитив держателю счета гильдии. Он невозмутимо изучил его и подозвал своих помощников, которые подошли к столу со счетной книгой и денежным сундуком.

— Какие деньги вы желаете получить? — спросил толстяк.

— А что вы мне порекомендуете?

— Это зависит от того, куда вы направитесь.

— В Зару и, возможно, в Спалато.

Он кивнул и начал выкладывать передо мной стопки серебряных монет, аккуратно записывая суммы в гроссбух.

— Возьмите венецианских и генуэзских монет да немного пизанских. Серебро, оно и есть серебро, в каком бы месте вы его ни предъявили. Желаете взвесить деньги?

— Ну что вы, у меня и в мыслях не было так обижать вас. Стоит ли взять немного золота?

Он отрицательно покачал головой:

— Сейчас оно слишком неустойчиво. Никто не рискует. Держитесь за серебро, и оно не подведет.

Поблагодарив его, я пошел обратно в свою ночлежку.

Едва я улегся, чтобы вздремнуть, как услышал тихий стук в дверь. Вытащив нож, я спрятался за дверью и спросил:

— Кто там?

— Stultorum numerus… — донесся шепот из коридора.

— …infinitus est, — откликнулся я и распахнул дверь.

Домино тупо пялился на меня с минуту, а потом заорал:

— Господи, кого я вижу! — и кинулся обниматься. Он крепко сжал меня в объятиях, потом отстранился и окинул оценивающим взглядом мою наружность. — Ну, ты не особо постарел.

— Как и ты, — тактично ответил я.

Для его шестидесяти с хвостиком лет он выглядел прилично в своем роскошном — традиционно черно-белом — костюме с горностаевой накидкой, в которую он надменно завернулся, входя в номер. Я частенько задумывался, хорошо ли живут шуты в больших городах, особенно когда сам грелся у костерка в лесистой ложбине, ставя очередную нищенскую заплату на потрепанный костюм. Судя по всему, Домино уже лет двадцать не держал в руках иголку с ниткой.

— Какие же мы с тобой лгуны, Тео, — сказал он, когда я закрыл дверь. — Я отлично понимаю, что стою одной ногой в могиле. Хвала Господу, мое ремесло позволяет мне гримироваться. Ужасно не хочется, чтобы мое натуральное лицо омрачало наш славный мир. Клянусь Спасителем, нашим Главным шутом, я ужасно рад нашей встрече. Давненько мы не видались. Долго ли ты пробудешь в Венеции?

— Только до завтрашнего утра. Я отчаливаю на «Урсуле».

— Отчаливаешь? В такое время года? Ты соображаешь, что делаешь? И что за отвратительную растительность развел ты на своей дивной физиономии?

— Я путешествую инкогнито. Кстати, должен сказать, что ты выбрал на редкость изысканный способ для прибытия на тайную встречу.

— Ох, не болтай чепухи, — обиделся он. — Я же в Венеции. Веду себя так, как мне заблагорассудится. Если меня и заметили входящим в какую-то гостиницу в Кастелло, то просто скажут: «Ага, Домино опять пошел развлекать матросов!» А вот если бы я снял грим и шутовской наряд, то эти новости мгновенно долетели бы до ушей дожа.

— Ладно, извини.

— Принято. Итак, от кого ж ты здесь прячешься?

— Что тебе известно о смерти герцога Орсино?

Домино устроился на стуле и задумчиво потер подбородок.

— Интересный вопрос. Мы, конечно, слышали тут об этом. Вроде бы пару недель назад. Могу сообщить тебе, что никто не оплакивал его кончину, но она, похоже, застала всех врасплох, а посему я пришел к выводу: Венеция к ней не причастна.

— С чего бы вообще Венеции желать ему смерти?

— Ну, он считался сильным и умным правителем. А Венеция не жалует сильных и умных правителей на берегах Адриатики. Они имеют отвратительную склонность к независимости. Орсино мог бы весьма ощутимо помешать нашему грядущему предприятию.

— Что за предприятие?

— Уж не хочешь ли ты сказать, что ничего не слышал? — удивился он. — Чем же ты занимался в гильдии, залив уши воском? Я посылал донесения чуть ли не каждую неделю.

Я пробормотал что-то насчет славной компании в трактире, и Домино негодующе глянул на меня.

— Хорошенькое дельце! Надираться до отупения, когда в мире происходят критические события… Готовится настоящее преображение, да-да, именно преображение.

— Ты хочешь сказать, что грядет очередной крестовый поход?

Он запальчиво фыркнул, резко выпустив воздух.

— Милый мой, да ты понятия не имеешь о той изумительной афере, что вершится сейчас в Венеции. Мошенничество исторического размаха. В лучших французских традициях граф Шампани и ее маршал Жофруа де Вильардуэн задумали отвоевать Святую землю, решив направиться прямиком туда либо завернуть для начала в Египет. Все в восторге от их задумки. Папа дает им свое благословение, что вполне естественно для Его Христианского Святейшества. И вот новоявленные крестоносцы скачут во весь опор в Венецию и просят нас переправить их за море. «Когда?» — интересуемся мы. «Да хорошо бы будущей весной», — ответствуют они. «Отлично, — говорим мы, — а много ли у вас сподвижников?» Они, выпятив грудь, толкуют о тридцати трех тысячах отважных сынов Франции, захвативших с собой любимых лошадей. И тогда наш дож, который много выигрывает от своей слепоты, не моргнув глазом, заявляет: «Отлично. Но сначала заплатите нам за перевозку восемьдесят пять тысяч серебряных марок». И к нашему изумлению, они мгновенно соглашаются! — Он усмехнулся. — Ах, Тео, вот уж мы посмеялись после их ухода. Во всей Европе ни за что не набрать такой огромной суммы. Да к тому же и герои-то их поразбежались. В общем, в результате множество разочарованных французов, столпившихся на берегах Венецианской лагуны, стали должниками нашего дожа.

Домино вдруг содрогнулся.

— Это ужасно, Тео. Крестоносцев превратили в наемников. Оказывается, Энрико Дандоло только и ждал, когда его выберут дожем. Все думали, что раз уж этому старому слепцу перевалило за девяносто, то он долго не протянет. Но они рано радовались. Сейчас он готов захватить полмира.

— К чему ты клонишь? Они не собираются идти в Палестину?

— Разумеется, нет, дурень. Венеция распрекрасно торгует с мусульманами, лучшего и не пожелаешь. Нет, ей хочется отхватить куда более аппетитный кусок.

• Предыдущая
• 8/57
• Следующая