Неру - Горев Александр Васильевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/107
• Следующая

Безант и Фердинанд Брукс пьют чай. Здесь же, в библиотеке, рядом с отцом — с его разрешения — устроился и Джавахарлал. Он наблюдает за учителем, изучает его. У Брукса открытое лицо с тонкими чертами, мягкие, шелковистые волосы, нежная, в веснушках кожа. Он беседует с отцом подчеркнуто уважительно. Держится уверенно, с достоинством. Говорит о «великом духе», о богопознании и еще о чем-то совершенно непонятном для мальчика. Джавахарлал, зная отца, видит, как темнеют его смеющиеся глаза: Мотилалу не по душе слова Брукса. А тот не замечает ничего и продолжает говорить с набожной увлеченностью. Наконец отец выбирает подходящий момент и останавливает его:

— Я понял, господин Брукс, что вы можете развить у моего сына богатое воображение... Ну что ж, от этого вреда не будет... Между прочим, мне больше хотелось, чтобы мой сын научился руководствоваться в жизни не столько эмоциями, сколько рассудком, чтобы воображение не мешало ему видеть действительность.

Нежная кожа Брукса заливается румянцем. Он в смущении отвечает, что непременно учтет это пожелание.

Госпожа Безант знает слабые места в характере Брукса. Он и впрямь живет в мире иллюзий. Одно несомненно — Брукс честный, обязательный человек, ему противен расизм, он преданно любит Индию и ее народ, блестяще образован, любит детей. Нет, она абсолютно уверена в нем и спокойна за свою рекомендацию.

Энни подходит к массивному, во всю стену, книжному шкафу и, заметив на его полках труды хорошо знакомых ей Бернарда Шоу и Сиднея Уэбба, вдруг вспоминает Лондон, 1886 год, демонстрации безработных, которые она организовывала вместе с Шоу, Генри Хайндеманом, Уильямом Моррисом и другими социалистами. Тогда завсегдатаи аристократических клубов на Пэлл-Мэлл цинично оскорбляли голодных демонстрантов, а те в ответ забросали камнями окна их фешенебельных клубов. Энни говорит о митингах в Гайд-парке, на которых она выступала перед рабочими, о столкновениях с полицией. Во время одной из демонстраций она вместе с Бернардом Шоу шла во главе колонны, когда полицейские набросились на них с дубинками. Она ожидала, что Шоу совершит нечто героическое — ведь он тоже был ирландцем, — а он ничего другого не придумал, кроме как крикнуть ей: «Надо поскорей выбираться отсюда». Действия полиции вызвали тогда большое возмущение в народе. Энни предложила штурмовать Трафальгарскую площадь. Но ни Шоу, ни другие лидеры не поддержали ее. Они заявили, что все это может кончиться баррикадами и что они-де хорошо знают судьбу Парижской коммуны и не хотят ее повторения...

Безант замолкает и испытующе смотрит на Мотилала, а тот, кажется, и не догадывается, к чему она клонит. Энни несколько удручена невозмутимостью Неру, хотя ей известна его позиция. Он уже высказал ее на первых сессиях Индийского национального конгресса. Человек весьма умеренных взглядов, он выступает вместе с Дадабхаем Наороджи, Гопалом Кришной Гокхале, с теми, кого называют социальными реформистами или «умеренными», он за преобразования, которые бы ликвидировали средневековые пережитки: ранние браки, кастовую исключительность, запрет вдовам выходить замуж. Он, конечно, за улучшение системы образования. Отмена расовых ограничений, уравнение индийцев в правах с англичанами перед законом, расширение представительства соотечественников в системе государственных учреждений и на офицерских должностях в армии, но не дальше того.

Безант интересуется отношением Мотилала к Тилаку.

Мотилал питает к Тилаку, как выдающейся личности, глубокое уважение, однако не понимает и не одобряет его «экстремизма». Массовые выступления сподвижников Тилака (их называют «крайними»), могут вызвать лишь еще больший хаос и беспорядки в стране, они приведут к ожесточению колониальных властей, к ненужным жертвам.

Мотилал юрист и стоит за социальный порядок, хотя согласен с тем, что нынешнее государственное устройство Индии весьма далеко от совершенства. Но беззаконие не сделает его лучше. Мотилал и Безант еще долго спорят.

О Джавахарлале словно забыли. Теперь отец увлечен беседой, судя по всему, с очень высокопоставленным гостем в желтом атласном тюрбане, видимо, каким-то раджой. У гостя царственная осанка, смуглое выразительное лицо. Раджа не скрывает своего возмущения англичанами. Он повторяет слова Вивекананды о том, что если Великие Моголы оставили в Индии следы своей культуры, воздвигнутые ими храмы и дворцы, то англичане создали достойный себе «памятник» — горы пустых бутылок из-под виски.

Но Мотилал не соглашается с гостем, убеждая его в «прогрессивной миссии» англичан в Индии, а гость отзывается о них как о людях, клянущихся в любви к ближнему, в то время как их руки тянутся к его глотке и кошельку. Видимо, англичане чем-то крепко досадили лично ему.

Наконец вспоминают о Джавахарлале. Гости говорят мальчику ласковые слова; отец, нежно прижав его к себе и пожелав ему спокойной ночи, отправляет его с матерью в спальные покои.

День позади. Джавахарлал некоторое время ворочается с боку на бок, возбужденный дневными впечатлениями, затем засыпает всеочищающим детским сном. Отложатся ли в уголках его памяти рассказы Мубарака Али о восстании сипаев, Энни Безант — о демонстрации лондонских безработных, слова отца о необходимости реформ? В робком, неокрепшем сознании мальчика еще только тлеет смутная догадка о чем-то очень важном, самом главном, ради чего, собственно, живут отец, его друзья, ради чего должен жить и он...

«Индия спокойна, как пороховой погреб перед взрывом» — так охарактеризовал положение в стране в конце XIX века вице-король Джон Лоуренс. От голода умирает около 30 миллионов индийцев, другие миллионы — на грани между жизнью и смертью. Нет ничего священнее, справедливее, страшнее гнева народа, исчерпавшего свое терпение. Индия, как могучий великан, разворачивает плечи. Разве найдется такая сила, которая способна задушить волю народа-исполина? Ширится неповиновение индийцев чужеродной власти...

В 1885 году создается первая всеиндийская политическая партия — Индийский национальный конгресс (ИНК). В Лондоне делали все, чтобы превратить Конгресс в партию послушных «попрошаек», свести ее деятельность, как говорил Тилак, к трем П — просить, протестовать, подлаживаться. Но национальный дух будоражил умы, пробуждал спящих, сытых и ленивых, разжигал гнев голодных и обездоленных, распалял религиозное воображение индусов и мусульман... В 1897 году на сессии Конгресса ее участники приняли резолюцию протеста против преследований, которым подвергались индийские общественные деятели. «Безопасность, жизнь и собственность, — говорил тогда один из лидеров Конгресса Сурендранат Банерджи, — великие основы, на которых покоится внушительное здание английской власти; но во что превращаются эти неоценимые блага, если в любой момент собственность может подвергнуться конфискации, а люди могут подлежать аресту и заключению без суда и следствия, без единого пояснительного слова».

Мотилал уехал по неотложным делам в Европу. В «Обители радости» стало тихо: не слышно было веселого цоканья копыт скакунов, запряженных в открытую карету, на которой подкатывал к дому хозяин, возвращаясь из Верховного суда. Мать все реже выходила из своих комнат. Она по-прежнему ласкала забегавшего к ней на минутку Джавахарлала, вздыхала и опускала глаза, словно страшась чего-то. Мальчик знал, что скоро у него появится брат или сестра. За длинным обеденным столом теперь сидели Джавахарлал да Брукс. Отец строго наказал учителю говорить с сыном только по-английски и во всем следовать европейским правилам.

Ожидаемый всеми день наконец наступил. Дом загудел как потревоженный улей. Врачи и сиделки забегали по комнатам. Джавахарлал нетерпеливо ждал вестей на веранде. Волнение, смутная тревога за мать, предвкушение счастливой перемены в жизни делали мальчика внутренне старше, мужественнее.

Из комнаты матери вышел доктор, блеснув на солнце золотыми очками. Он глубоко вздохнул, помолчал и уже потом поздравил маленького хозяина с родившейся сестрой. Доктор сказал, что Джавахарлал должен быть доволен — будь у него брат, ему пришлось бы тогда поделиться с ним наследством. Джавахарлал вспыхнул от негодования, которое вызвал в нем этот рыжеволосый человек, посчитавший его способным на столь низменные мысли. Но ничего не могло приглушить выплеснувшегося наружу счастья: теперь у него есть сестра! Мальчик в избытке чувств бросился вприпрыжку по широкой мраморной веранде.

• Предыдущая
• 7/107
• Следующая