Повести и рассказы - Бианки Виталий Валентинович - Страница 43

• Предыдущая
• 43/93
• Следующая

А ночью носятся по снегу зайцы, шмыгают мелкие пушные зверьки, — им уже настало время гулять.

Аскыр весело встречал весну.

Он покинул холодную каменную россыпь, осторожно пробрался сквозь цепь спрятанных под снегом капканов и ушел в тайгу. Тут он скитался, ночуя где придется. По горам и падям рыскал в поисках добычи, никогда не пропуская случая подраться со встречным соболем.

Зверье в тайге точно перебесилось. Все обычные законы были забыты, все границы нарушены, каждый бегал где захочет, все беспрестанно меняли место. И стоило только соболю найти узкую тропинку, протоптанную в снегу другим соболем, как он забывал и охоту и драки и бежал по следам, пока не настигал соперника.

Так случилось и с Аскыром.

Он крался как-то за зайцем, и вдруг путь ему пересек следок другого соболя. Аскыр сразу забыл голод, забыл зайца и кинулся по следу.

Соболь пробегал тут много часов тому назад. Теперь он должен быть далеко отсюда. Но что для молодого, сильного Аскыра несколько часов гоньбы!

Легкими широкими скачками он мчался вперед и вперед. Тропка, колеся по тайге, поднималась всё выше в гору.

Хорошо знакомые места замелькали перед Аскыром, — чистый кедрач, где он не раз охотился, спускаясь из россыпи. Тут он знал все укромные уголки и мог разыскать соболюшку, куда бы она ни спряталась.

Но нет, — след вышел из кедрача, узкая тропка вилась, вилась по снежной равнине вверх. Солнце уже давно взошло над белком.

С каждым прыжком следок соболя пахнул всё крепче и крепче, — он близко.

«Дзенн!» — звякнули, выскакивая из-под снега, стальные челюсти. Высоко подскочило гибкое тело Аскыра и забилось, заметалось, захлестало по рыхлому снегу.

Кости обеих передних лап Аскыра были раздроблены на мелкие кусочки. Белая рукавичка на левой стала красной от крови. Он извивался от боли и силился вырвать лапы, бешено грызя холодную сталь зубами.

Всё напрасно: стальные тиски держали крепко. Он и не слышал, как сзади к нему подошел человек.

Рука в толстой варежке схватила его, сдавила грудь. Аскыр рванулся, зубы разжались, длинная судорога волнисто пробежала по густому меху, от головы к хвосту. Глаза погасли.

Аскыр затих.

— Готовый! — вслух сказал Степан.

Он еще не мог поверить, что Аскыр — драгоценный вороной соболь — был у него в руках.

Не везло ему последнее время. Четыре соболя попались к нему в капканы. Одного из них подрал ворон, другого изгрызли мыши, прежде чем нашел их Степан.

Ипат последнее время придирался к Степану. Он был не в духе: прошло уже три недели с тех пор, как вернулись от Одноглазого, а Рябой еще не пришел из деревни. Досаду свою Ипат срывал на Степане, заставляя его за Рябого расставлять и проверять его капканы, оставлял, сторожить стан. У Степана всё меньше времени было для своей охоты, — а значит, и меньше надежды поймать Аскыра.

И вот Аскыр у него в руках.

Теперь Степан богат, он может, наконец, вырваться из глубокого колодца ненавистных Саян и ехать в Москву. Хозяину он отдаст четырех соболей, добытых на зимовке, и двух теперь — на весновке — и будет в расчете с ним.

Он собрал все свои капканы и вернулся на стан.

Весна уже осилила зиму. Река взломала лед. Вода заиграла, пошла в яры, загудели шиверы. На быстрых, перекатах неведомо откуда появились нырцовые утки — пестрые гоголи, узконосые крохоли.

В тайге над не стаявшими еще снегами засвистели дрозды. Вылезли медведи из берлог, полосатые бурундучки зашныряли под деревьями. Пушные звери «подтерлись» — сменили пышные зимние шубки на жидкий летний мех.

На Кабарочьих Востряках застучали топоры — это охотники делали себе лодки. Весновка кончилась.

Охота была удачна. Разгоряченный весной, зверь слепо шел в ловушки. Одно только тревожило охотников: Рябой так и не вернулся из деревни.

Просмолили лодки, погрузились и тронулись.

Знакомый путь опять замелькал перед глазами Степана. Шестой раз за полгода развертывалась перед ним всё та же дорога, то играющая зыбью, то затянутая льдом и занесенная вязким снегом.

«Ну, хоть не даром попила моего поту, — думал Степан. — Будет чем вспомнить ее в Москве».

Бежали назад скалы, тайга, горы. А ему казалось, что он летит, летит вверх — вон из глубокого темного колодца.

На ночевку остановились засветло перед той шиверой, где он в первый раз увидал Одноглазого. Степан нарочно отошел от стана, чтобы поглядеть на те места, где его чуть не утащило в бурлящий поток.

У берега, под черной скалой, лежал еще глубокий снег. В одном месте его распалило, и что-то темное торчало из белой ямы.

Степан подошел ближе и увидал высунувшуюся из снега человеческую руку. Рука была оледенелая, и пальцы на ней скрючились.

Степан крикнул. Подошли Ипат с Рыжим. Втроем охотники живо раскопали руками и ногами снег — и вытащили труп.

Перед ними лежал мертвый Рябой. Затылок ему пробила пуля. Русые волосы побурели. Крошни, где лежали собольи шкурки, исчезли у него со спины.

— Вот оно что… — прошептал Ипат и нахмурился.

Когда подняли труп, чтобы отнести в лодку, Степан в последний раз обернулся на скалу. Ведь труп лежал лицом к реке. Значит, только со скалы могла его ударить в затылок пуля.

На черной скале никого не было. Торчал только куст можжевельника.

Страшная догадка мелькнула в голове у Степана: частенько, поди, следил тут с ружьем в руках Одноглазый. Много соболятников, нагруженных дорогими мехами, проходило торопливо под ним по этой дороге. Меткий глаз целился им в спину.

Степан рассказал Ипату, как привиделась ему осенью голова Одноглазого на скале.

Ипат молча выслушал и молча всю ночь просидел у костра. А утром поднялся на скалу и целый час там пропадал.

Когда он вернулся, они о чем-то долго шептались с Рыжим.

Потом охотники снова расселись по лодкам и к закату прибыли в свою деревню. Скоро в деревне узнали, что Одноглазый убит.

Тем же летом Степан продал вороного Аскыра и уехал с женой в Москву.

1926 г.

Скучно Егорке целый день в избе. Глянет в окошко: бело кругом. Замело лесникову избушку снегом. Белый стоит лес.

Знает Егорка полянку одну в лесу. Эх, и местечко! Как ни придешь — стадо куропачей из-под ног. Фррр! Фррр! — во все стороны. Только стреляй!

Да что куропатки! Зайцы там здоровые! А намедни видал Егорка на поляне еще след — неизвестно чей. С лисий будет, а когтищи прямые, длинные.

Вот бы самому выследить по следу диковинного зверя! Это тебе не заяц! Это и тятька похвалит.

Загорелось Егорке — сейчас в лес бежать!

Отец у окошка сапоги валеные подшивает.

— Тять, а тять!

— Чего тебе?

— Дозволь в лес: куропачей пострелять!

— Ишь чего вздумал, на ночь глядя-то!

— Пусти-и, тять! — жалобно тянет Егорка.

Молчит отец; у Егорки дух заняло — ой, не пустит!

Не любит лесник, чтоб парнишка без дела валандался. А и то сказать: охота пуще неволи. Почему мальчонке не промаяться? Всё в избе да в избе…

— Ступай уж! Да гляди, чтоб до сумерек назад. А то у меня расправа коротка: отберу фузею и ремнем еще настегаю.

Фузея — это ружье. У Егорки свое, даром что парнишке четырнадцатый год. Отец из города привез. Одноствольное, бердана называется. И птицу и зверя из него бить можно. Хорошее ружье.

Отец знает: бердана для Егорки — первая вещь на свете. Пригрози отнять — всё сделает.

— Мигом обернусь, — обещает Егорка. Сам уже полушубок напялил и берданку с гвоздя сдернул.

— То-то, обернусь! — ворчит отец. — Вишь, по ночам волки кругом воют. Смотри у меня!

А Егорки уж нет в избе. Выскочил на двор, стал на лыжи — и в лес.

Отложил лесник сапоги. Взял топор, пошел в сарай сани починять.

Смеркаться стало. Кончил старик топором стучать.

• Предыдущая
• 43/93
• Следующая