Ведьмино отродье - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 28

Хотя дорога на Хвостов была неблизкая! Вначале поднимались по Голубе, потом свернули в Старую Протоку, потом — на Млынку, на Листвянку, и только к вечеру второго дня наконец добрались до Столбовска. Столбовск — угрюмый, пыльный городишко. Костярь с опаской встретил Рыжего, молчал, вздыхал. Потом, узнав, что едут не к нему, повеселел. Сходили в баню, пировали. А утром — снова в путь, только теперь уже по суше. Да по какой еще сухой! Пять дней скрипели на каталке по степи. Порой, не выдержав, Рыжий вставал с каталки и шел рядом с тягунами. Трава, одна пожухлая трава до горизонта!

Но вот он, наконец, Хвостов — последний, порубежный город. За ним Пески, а дальше, за песками, начинался Мэг, то есть совсем чужая сторона, лжа иноземная, искус — так это называется. Но это где-то там, за дальней, непонятной далью. А здесь, остановившись на холме, Рыжий, прищурившись, смотрел на город. Вал, башни, тын — все хорошо, досмотрено, исправно. И городские крыши не пожухлые, а ярко-желтые, что значит: только-только обновленные, солома на них еще свежая. И — тишина. Ни гогота, ни дыма. Рыжий еще немного постоял, посмотрел, помолчал, потом вернулся к тягунам.

— Порс! — приказал.

Тягуны понесли. В распахнутых воротах — никого. На улицах…

Ни луж, ни мусора. Деревья ровными рядами. Колодцы под навесами, при каждом кружка на цепи. И цветники под окнами. Прохожие, заслышав стук колес, сходили в сторону, смотрели исподлобья.

А вот и площадь, и дворец. Поменьше княжьего, да и крыльцо будет пониже. А на крыльце…

Носатый, голенастый, остроухий, в богатом боевом ремне стоял сам воевода Урван. А рядом с ним… Как ее бишь? Да, это Ластия, его жена. И тут же трое сыновей мал мала меньше. Урван — родной княжий племянник и, стало быть, его единственный наследник, лжец, говорун, наглец…

— Ждем! Ждем! — вскричал Урван. — Наслышаны. Давно!

И поспешил с крыльца. Рыжий спрыгнул с каталки. Они обнялись, побратались. Потом Урван, немного отступив, сказал:

— Вот ты какой! Зубаст! А говорили, будто в бабушку. Врут болтуны. Врут, как всегда! — и засмеялся весело, беззлобно.

Рыжий, опомнившись, хотел было хоть что-нибудь сказать, хоть как-нибудь представиться, да не успел. Урван, опять обняв его, стал спрашивать о дяде, о столице. Рыжий пытался отвечать — не успевал, ибо Урван все спрашивал да спрашивал… и наконец сказал:

— Э, чего это я?! Ты же с дороги. Пойдем. К столу!

И сразу потащил его вслед за собой. Вдвоем они взошли по лестнице. Там, уже на Верху, Урван представил ему Ластию, детей. Жена приветствовала сухо, дети смотрели с любопытством, но молчали. И Рыжий сдержанно, манерно поклонился. Урван потащил его дальше. Прошли в гостиную. Стол был уже накрыт, слуги сновали взад-вперед, хор певунов стоял возле окна. Расселись: Урван с семьей — по одну сторону, Рыжий, один — напротив, по другую. И только сел, как Урван уже встал, поднял чашу, сказал:

— За дядю! Долгих ему лет!

Потом — все так же скоро, делово — был тост за гостя, за Равнину. Урван и Рыжий пили гром-шипучее, жена — наливку, скромно, по глотку, а дети — сок, без всякой меры. Закусок было множество и всяких, самых разных, но под шипучее закуска не идет, и Рыжий почти не закусывал. Зато на сладкое подали дыни — большие, сочные, душистые. Урван брал нож и резал. Дыни лопались. И Рыжий ел их, ел… Хор тихо напевал застольную, дети шушукались, толкались, жена Урвана, опустив глаза, водила когтем по столу…

А сам хвостовский воевода — тот говорил и говорил без остановки. Сперва он рассказал о том, какой здесь был весной пожар и как он со своими лучшими тушил его, весь обгорел, потом — об урожае дынь — Хвостов, кстати сказать, всегда был славен дынями, — потом о пасеке: он пасеку любил и сам ходил за пчелами.

— Вот, — говорил Урван, — ты, знаю, не поверишь, но пчелы, я тебе скажу, ведь не глупее нас! Вот подхожу я к домику, снимаю дымокур…

И долго и с азартом объяснял, как пчелы льнут к нему, и как он их, не всех, конечно, но почти всех различает, и как они к нему по именам или на свист летят. Рыжий молчал, терпел весь этот вздор и прикрывал лапой зевоту. Урван — хитрец и лжец. А Ластия…

Та вскоре поднялась, и, извинившись, увела детей. Урван сразу умолк, задумался. Рыжий откашлялся, сел поудобнее. Подумал — что ж, теперь пора и к делу, — и только открыл было рот…

— А что, — спросил Урван, — может, и нам пройтись? Ведь засиделись!

Рыжий поморщился, но согласился.

Они сошли во двор, прошли по палисаднику — Урван не удержался и сказал, что у него здесь и зимой и летом всегда полно цветов, они, дескать, морозов не боятся, — затем спустились к заповедному пруду. Там вдоль всего ближнего берега на одинаковых лавочках сидели с одинаковыми удочками местные рыбаки. А дальше, на воде, плыли два лебедя и целовались.

— Вот, — с гордостью сказал Урван, — здесь мы разводим соленых ершей. Их после только малость подсушить — и готово. А там вон моя пасека. Вон, видишь, домики? А там, если еще левей, в низине, грибы хочу растить. Как думаешь, получится?

Рыжий молчал. Они пошли по улицам. Хвостов был город небольшой — три улицы, четыре переулка, площадь. Урван знал всех жильцов по именам. Если кто у калитки сидел, того он обязательно приветствовал и тот сразу вставал и кланялся. Урван кивал ему в ответ, поглядывал на дом, досмотрен ли, исправен ли, в порядке ли. И все были в порядке, все досмотрены, все как один побелены, ухожены, на всех солома свежая, пушистая. И вдруг…

Рыжий невольно замер. Ну еще бы! Прямо перед ним стоял высокий трехэтажный дом под ярко-красной крышей. Вот так! Все вокруг желтые, а эта красная. Потому что все крыты соломой, а эта… Рыжий присмотрелся… Да, все правильно, а эта крыта красными лепешками из обожженной глины. Иноземная затея, сразу видно! Вон и крыльцо какое — крашеное в клеточку. А на крыльце, в дверях, дремлет дозорный в бронзовой попонке. Крепка она! Такую, говорят, бить — не пробить. Рыжий задумался, нахмурился.

— Зайдем? — спросил Урван.

— Нет-нет! — ответил Рыжий. — Хва. Я устал.

— Тогда — домой.

Они пошли обратно. Рыжий дважды мельком оглянулся. Дом с красной крышей — это мэгское торговое подворье. Туда съезжаются купцы из Мэга. Ну, и все остальные, откуда бы они только ни были: Харлистат, Фурляндия, Тернтерц… И правильно! В Дымск и глубинные уделы им хода нет, так принято от веку, и потому здесь, у Урвана, все эти иноземцы разгружаются, здесь и торгуют — только оптом и только с державой. И здесь же они платят подати между прочим, немалые. И оттого небось Хвостов такой ухоженный и сытый, что Урван здесь всей этой торговлей заправляет и сам же все с нее и стрижет. Хотя купцов, честно сказать, здесь порой по целым месяцам ни одного не бывает. Они говорят, что им здесь торговать невыгодно. Ну, что! Может, им и вправду невыгодно. А зато эти, хвостовские, вон как все на этой невыгоде поразжирели! Ох, лжа здесь, видно, развелась! Ох и пустила корни! Ох, надо бы уже…

Но это так, не к делу, не для того он сюда нынче прислан, и потому он об этом молчал и молчит! И так и шли они молча по городу. Когда же подошли к Урвановому дворцу, то урвановы дети, игравшие в лунку, тотчас вскочили и с радостными криками бросились к отцу. Но тот им строго приказал:

— Нельзя! Мы заняты. Державные труды.

Дети остались на крыльце, а взрослые поднялись в кабинет — так называлась комната, в которой Урван занимался делами. Вид кабинета был довольно простой: стол, табуреты и пуфарь, то есть тюфяк на тонких ножках, в углу сундук с отчетами, и это все.

Нет, не совсем. Еще над столом висела странная картина в золоченой раме. На той картине была изображена темно-зеленая река без берегов, где из воды там-сям выглядывали всякие нелепые чудовища, а посреди был помещен не круг это и не яйцо, а нечто среднее, слегка продолговатое — такой пятнистый, разноцветный остров. На этих пятнах — почему-то вкривь и вкось, к тому же разным почерком — были начертаны названия: Равнина, Мэг, Даляния, Тернтерц, Ганьбэй, Фурляндия…