Ведьмино отродье - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 34

— Да? — усмехнулся Рыжий.

— Да. Ведь ты вот прямо вот сейчас поднимешься, сойдешь во двор, а там уже каталку заложили, все, кому нужно, спят, никто и не заметит, как ты, друг мой, исчезнешь.

— А куда?

— В Копытов, к Слому и Аге. У меня с ними уже все на этот счет оговорено. Примут тебя хорошо. И вообще: уедешь — будешь жить, а здесь останешься — тебя завтра убьют. А я бы не хотел, чтобы тебя убили, потому что очень скоро ты мне снова будешь нужен.

— Зачем?

— Пошлю тебя с Агой на перевалы. Дружину дам… Вот видишь, я не передумал. Ведь так оно и будет все — по-моему! Ну, завтра покричат, ну, будет даже буча. А после все равно уймутся. И вот тогда-то мы и Бэка приберем — и под ребро его — за ложь, за наговор. Да и не одного его… А после двинем к горцам. Понял?

— Ну, понял. Но…

— «Но» будет после. А пока вставай!

— А если… Если я останусь?

— Зачем?

— А так просто!

— Задумал что-нибудь?

— Да, не без этого.

— А! — кивнул князь. — Понятно. Ты думаешь: не стану я, как подлый вор, бежать — я ж прав. Мало того, да я им завтра всем… Ну а меня, ты думаешь, что слушать?! Стар князь, труслив, вот и виляет, и пытается хитрить, и угодить и тем, и этим. Ведь так?

— Так! — рявкнул Рыжий.

Князь вскочил!..

Но нет, не кинулся — застыл. Стоял, громко сопел… И наконец сказал:

— Н-ну, в общем, так: я тебе все сказал. Предупредил. А ты… теперь как знаешь! — и резко развернулся и ушел, и напоследок громко мотанул циновкой.

Ночь. Тишина. Луна за облаками. Князь… А что князь? Он знает, что такое бунт. Толпа убила его брата и отца, и он, запуганный юнец, был возведен на Верх… О, нет, он вовсе не запуганный, а он… Ох, он хитер, ох, изворотлив, ловок! И если он еще тогда, в тот бунт, сумел всех обойти, а после умудрился усмирить и подчинить, то завтра на пиру усмирит их тем более. Правда, сперва наговорит им всякого с три короба, наобещает и запутает, и даже поклянется, а потом…

А вот ты, Рыжий, так не сможешь, не сумеешь. Он узколобый, да, а ты… Ты просто твердолобый. Таким, как ты, удачи вовек не видать; таких, как ты, всегда будут рвать и топтать, душить и… Р-ра! Вот, например, ты вспомни, это ведь совсем недавно было! Когда Ага еще не уезжал. Так вот, когда Ага увидел тебя с Книгой, он усмехнулся и сказал:

— Ий-я! Жаль твоего отца! Ведь его сын большой глупец — он верит Ложно-Досточтимому!

Ты прикусил губу и ощетинился. А Ага продолжал:

— Да-да, почтеннейший, ты не ослышался: сын твоего отца — большой глупец! Потому что только большой глупец и может поверить в то, что будто бы наша Земля есть плоский диск, похожий на монету! — И, помолчав, уже совсем другим, уважительным тоном добавил: — Но, правда, кое в чем ваш Ложно-Досточтимый все-таки разобрался. Это видно тогда, когда он говорит о Башне. А ты о ней что думаешь?

Ты растерялся, промолчал. Да, в Книге намекалось, будто все, что в ней изложено, — это всего лишь слабый отсвет от окна какой-то загадочной, недоступной нам Башни. Но Башня, думал ты…

Но промолчал. Тогда за тебя сказал князь:

— Никакой Башни нет. Это просто такие красивые слова. А понимать их надо так, что знания — это как некая башня, которая вздымается столь высоко, что нам, рожденным от отца и матери, ее вершины никогда не достичь.

Ага поморщился и, покачав головой, возразил:

— Ты, князь, не прав. Я прав! Слушай меня! Один раз я поехал в Бурк. Есть такой город, знаешь? Вот, я приехал в Бурк, вот, я делал там свои дела. Вот я их сделал. И тут мне говорят: у нас тут поймали одного старика, который был в Башне! О, сказал я, это мне очень интересно. Я дал им золота, и они за это отвели меня в ту тюрьму, где сидел тот старик. Они его, оказывается, там давно уже допрашивали, а он ничего не рассказывал. Тогда я посулил ему много-много золота. Он засмеялся мне в ответ и сказал, что если он возьмет мое золото, развяжет свой язык и расскажет, что ему открылось в той Башне, то тогда на счет раз, два, три рухнет все то, что до этого целых тридцать тысяч лет лепил и обжигал и снова лепил и снова обжигал и украшал наш Великий Зибзих. Иными словами, если старик вдруг проболтается, то тогда все мы со всем нашим миром погибнем ровно в три мгновения. Хочу ли я того? Я задумался. И пока я думал… этот старик исчез. Он это сделал на виду у всех нас. А если бы он этого не сделал, тогда бы его на следующий день живым сожгли на костре. Потому что таково было решение Большого городского меджлиса.

— Исчез! — недоверчиво повторил князь и усмехнулся. — Да как это он мог исчезнуть?

— Что, что? — злобно вскричал Ага. — Ты мне не веришь?

— Да верю, верю, — сказал князь. — Так, с языка сорвалось.

— Вах! — выдохнул Ага. — Вах! Ладно, слушай дальше. А был он в темнице. На нем были цепи. Он очень слабый был. Он лежал на полу. Из него текла кровь. Вот так — из горла. Тогда они позвали лекаря. Очень ученого. Лекарь пришел, осмотрел старика, поворочал его, ухо ему к груди приставил, в груди что-то послушал, потом долго думал, потом говорит: «Надо дать ему фруктов». Дали — целую чашу. Лекарь фрукты тоже осмотрел, выбрал один, вот так вот его своим рукавом вытер и подал старику. Старик этот фрукт надкусил — вот так, совсем немного — и сразу исчез. Остались только его цепи. И фрукты, да. Я после эти фрукты тоже кушал. И мне ничего! А старик взял и исчез. И все это я видел сам, вот этими глазами, которыми я сейчас смотрю на вас. Теперь мне верите?!

Князь не решился возражать. А Рыжий, подумав, спросил:

— А лекарь что?

— А лекаря сожгли, — мрачно сказал Ага. — Он хорошо горел. И это все. Больше я ничего не скажу. Вижу — не верите.

И больше он действительно о Башне уже не рассказывал. А вскоре вообще уехал. А ты, Рыжий, остался. И вот ты сейчас лежишь, плотно закрыв глаза, и пытаешься представить себе эту самую загадочную Башню. Она, конечно, не такая, как все остальные башни, она не нами сложена, она…

Чу! Шорох! Рыжий подскочил!..

Вошел Овчар. Встал при пороге, осмотрелся. Взгляд у него был острый, настороженный. И то! Ведь он впервые был здесь, на Верху, лучшим здесь делать нечего, их сюда никогда не зовут. Ну, разве что тогда, когда, вот как теперь, такое приключается…

Рыжий, вздохнув, сказал:

— Садись.

Овчар послушно сел — прямо там, где и стоял.

— Да что ты?! — засмущался Рыжий. — Сюда. Вот, на тюфяк садись.

Овчар не спорил, пересел. Молчал, косил по сторонам. Потом тихо спросил:

— А что это? — и указал на стену.

— Вот это, да?.. Термометр.

— А для чего?

— Так… — растерялся Рыжий. — Просто так, для блажи. Ты голоден? А может быть, хочешь вина?

— Н-нет, не хочу, — тихо сказал Овчар. — Благодарю.

Тем разговор и кончился. Они сидели рядом и молчали. Вот до чего жизнь довела! Овчар, старинный друг, испытанный. Вы ж прежде сколько раз в какие только передряги не встревали, где только… Р-ра! Но то когда было? Вот то-то и оно. А нынче говорить вам не о чем. Овчар по-прежнему в Низу: утром у них подъем, на Гору, на обед — и когти рвать. Потом он женится, уедет сотником, а то и воеводой на кормление. Овчар — южак…

— Так говорить? — спросил Овчар.

— Да-да, конечно! — спохватился Рыжий.

Овчар откашлялся и начал:

— Как ты и говорил, они там все валят на Бэка. А Бэк — это который, если ты помнишь…

— Да, — кивнул Рыжий. — Он такой…

— Он, он, — кивнул Овчар. — Но там есть еще и Беляй. Ну, хмырь тай, липарь, доверенный Душилы. Он в этом деле много нюхал. Я тогда сразу про него начну.

— Давай.

Овчар пошел рассказывать — подробно, обстоятельно, толково, умно, делово. Но явно нервничал. Еще бы! Ну кто такой Овчар? Простой лучшак, боец. А говорить на воевод, на тысяцких — к этому еще надо привыкнуть. Хотя, если честно признаться, то на этот раз даже он, Рыжий, и то был сильно поражен услышанным. Ну, думалось, ух каковы пошли дела! Тут, думалось, нам с ним сегодня побегать придется — ого! Да и не только бегать, р-ра!..