Ведьмино отродье - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 43

Рыжий зажмурился. Тьма, искры, шар. Мир — это никакой не диск, и, значит, сотни книг, в которых это было сказано, — ложь и еще раз ложь! Так почему бы и теперь… Ох-х, голова горит! Ох-х, тьма!..

— Ну, что? — опять спросил Сэнтей, теперь уже сердито. — Может, воды?

— Н-нет, продолжай, — тихо, с трудом ответил Рыжий. — Все хорошо, я слушаю.

Сэнтей еще раз посмотрел на Рыжего — внимательно, очень внимательно и вновь заговорил:

— Так вот, мир двуедин. И жестко разделен — вот это нам, а это — им. Так, скажем, я читаю прошлое. Да, есть такой указ: «Читать нельзя». Но его надо понимать так, что это им, другим, читать нельзя. А тем, кто в Башне, можно. И то не всем. Хочешь пример? Пожалуйста. Вот, скажем, я узнал о том, кем ты был раньше, но я ведь на тебя никуда не доносил и, вообще, я же не вредил тебе и не искал для себя никаких выгод. Тем более что выгод в этой жизни нет… И, значит, если мне это известно, то есть если я верю в то, что выгод нет, то тогда я, ни для кого не опасный, могу читать чужое прошлое. Да и потом: а что такое прошлое? Оно прошло, исчезло безвозвратно, и, следовательно, изменить его уже нельзя, оно застыло в Вечном Равновесии. Вот если б в бу… Гм! Да! Но будущее я представить не могу. Даже свое — и то не в силах. А если так… Но все это пока не важно! Итак, твердо запомни вот что: мы — это мы, братья в Башне, а они — это все остальные. И пусть они себе живут, воюют, богатеют — там, за стеной, вне Башни, как хотят! Пусть думают, что счастье — это наивысшее благо, печаль — наистрашнейшая беда, и, значит… Да, это просто смешно повторять! Их жизнь — это сплошная суета, битва теней, обман. А на самом же деле запомни: мысль — вот где жизнь; мысль правит всем!..

Сэнтей вдруг замолчал, долго смотрел на Рыжего, потом сказал:

— Прости, я уклонился. Точнее, забежал вперед. Забыл, что ты, конечно, наш брат, но ты ведь пока что самый младший из нас. А для того чтобы ты как можно скорее возмужал, стал с нами равным, мы, старшие, должны тебе помочь найти себя. Ведь я же говорил: печалей — бесконечность, но каждый должен отыскать свою, сугубо индивидуальную печаль. А может, ты уже нашел ее? Ведь ты прочел здесь столько самых разных книг, мы их потом столько обсуждали… Хотя, конечно, то, что в этих книгах сказано да и к тому же что из них было почерпнуто… И все-таки… Скажи: ты нашел?

— Н-нет, — сказал Рыжий. — Я пока еще не знаю, — и попытался отвести взгляд…

Да не смог — глаза Сэнтея ему того не позволили. Тогда он заставил себя ни о чем не думать… Ну а потом, когда устал это делать, тогда стал просто повторять: «я не знаю, я не знаю, я не знаю…» Потом, немного успокоившись, он начал вспоминать прочтенное — из каждой книги по абзацу, вразнобой — лишь бы только не дать себе сосредоточиться на том, о чем Сэнтею знать совсем необязательно. Это, конечно, было очень тяжело…

Но вот наконец Сэнтей не выдержал и опустил глаза. Сказал:

— Да, может быть и так. Все может быть… Что ж, Башня велика. Значит, тогда иди, ищи! Ты, скажем, можешь обратиться к Дрэму, и он откроет тебе Всестроение. А можешь оставаться у меня, и я буду учить тебя уходу в прошлое — в свое или в чужое. Есть и другие братья. Нас ведь много… Ну, что ты выберешь?

Рыжий по-прежнему молчал.

— Так, так, — сказал Сэнтей. — Понятно. Ни прошлое, ни Всестроение тебя не привлекают… Но, повторяю, Башня велика и безгранична, и ты можешь бродить по ней, искать свою печаль всю жизнь, ибо спешить у нас не принято. Спешат только тогда, когда бегут за счастьем — вот, скажем, где-нибудь в Лесу в погоне за Убежищем. А здесь… Иди! Вверх два квартала, за костярню, под мост, через пустырь, и там будет стоять красный дом. На первом этаже вот так, — он показал, как именно, — так постучишь. А говорить: «Подхватного не ждали?» А этот дом забудь. Пока тебя не пригласят сюда. Понятно?!

Еще как! Только зачем теперь идти и что теперь искать, когда ты уже совершенно точно знаешь, что та печаль, которая тебя так привлекла, что… Ар-р! И что хоть Башня высока и безгранична, однако в ней…

Нет, ничего не говори! Иди. Жизнь — это суета и… Как он там еще сказал? А? Р-ра! И Рыжий резко встал и вышел.

И вот тот дом. Второй подъезд. Первый этаж. Над дверью вывеска — часы. Рыжий негромко, осторожно постучал. В ответ глухо послышалось:

— Войдите.

Он вытер стопы о гребенку и вошел. Да, это часовая мастерская: все вроде как у всех. На стенах, полках, стеллажах — часы, часы, часы. Разобранные, собранные, идущие, стоящие. Старых, новых конструкций. Большие, малые, изящные, простые. И — полумрак. Только в углу, над рабочим столом горит лампа. Там сидит мастер; такой лобастый, серый, низкорослый, с толстым моноклем на глазу. В монокле замер отблеск лампы. Монокль — словно огромный глаз; сверкающий, сверлящий…

Рыжий, прищурившись, спросил:

— Подхватного не ждали?

— Н-нет. Вовсе нет, — сухо ответил мастер и, опустивши голову, снова взялся за ремонт.

Монокль поблек. Тик-так, тик-так. Лобастый часовщик. Пинцет. Зубчатые колеса. Отвертка. Винтики. Магнит… И — неприязнь! Она была разлита в воздухе, она выталкивала прочь. Рыжий стоял, переминаясь на стопах, и чувствовал, как зло в нем вскипает, вскипает… Но нет! Сжав челюсти и уравняв дыхание, а после не спеша, с достоинством, Рыжий прошел к столу и сел напротив мастера. Тот недовольно засопел, медленно отодвинул в сторону разобранный механизм, снял монокль, тщательно протер его и, глядя Рыжему прямо в глаза, негромко, но настойчиво сказал:

— Вакансий нет. Я занят.

Глаза у мастера были бесцветные, слезливые, сплошь в красных лопнувших прожилках. Ар-р! Р-ра! И этот тип — тоже из Башни? Ладно!

— А я, — и Рыжий фыркнул, — я к вам ненадолго. Только спросить, куда мне дальше идти, и все.

— Как это «все»? — и мастер удивленно заморгал.

— А так, — жестко ответил Рыжий. — Вы мне не нравитесь.

— Ого! — и мастер замолчал, долго жевал губами, щурился… а после рассмеялся и воскликнул: — А вы мне — так наоборот! Не обижайтесь. Я сейчас. Вот только докручу.

И вновь надел монокль, склонился над часами. Поставил анкер, запустил. Часы затикали. Мастер прислушался… и сдвинул рычажок настройки. Потом еще. Еще… Вот он опять прислушался. Р-ра! Поразительно! Да как это здесь можно, в этом безумном тиканье со всех сторон, что-то понять, что-то настроить?

А мастер усмехнулся и спросил:

— Ну, как теперь?

— К-как будто хорошо, — растерянно ответил Рыжий.

— Тогда… вот вам монокль, вот инструмент. Давайте, приступайте!

— Но я…

— Давайте. Или уходите.

И вновь на Рыжего уставились глаза — бесцветные, слезливые. В них… Нет, в них уже теперь была не неприязнь — просто насмешка. А, даже так! И Рыжий, сдвинув брови, взял монокль, приладил его поудобнее, потом взял в одну лапу часы, во вторую отвертку, потом…

Вот так оно все началось! Потом пятнадцать дней подряд он разбирал и собирал часы разных конструкций. А мастер Эн, так звали этого лобастого, говаривал:

— Конечно, с виду все это — просто забава. Но привыкай, мой друг, учись. Кропотливость и точность — великое дело. Ну, и терпение. И слух…

А сам сидел в углу на корточках, поглядывал на Рыжего, порой давал ему советы, а то и просто разглагольствовал о разных пустяках. Пятнадцать дней Рыжий безропотно выслушивал его, пытался вникнуть в тайный смысл его суждений — но ровным счетом ничего даже мало-мальски интересного в них не находил. И злился. По вечерам, придя к себе в гостиницу, он плотно ужинал Эн не кормил его, да, впрочем, он и сам тоже не ел, а только говорил и говорил, и говорил без умолку… Так вот, придя в гостиницу, поужинав, Рыжий запирался у себя в комнате, ложился на пуфарь, брал какую-нибудь книгу и читал… Но мысли его путались, он быстро засыпал. Точнее, это был даже не сон, а так: упал, как провалился, потом сразу вскочил — а уже утро. И он опять спускался вниз, поспешно завтракал, хватая все подряд — и рысью к мастеру! А там опять монокль, отвертка, винтики, колесики. Тик-так, тик-так…