Люда Влассовская - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 38

• Предыдущая
• 38/54
• Следующая

— Чуточку потерпите, mademoiselle, душенька! — слышался из-за двери звонкий голосок. — Я вам готовлю сюрприз!

Наконец все гости съехались, и обширный дом Кашидзе сразу наполнился молодыми голосами и смехом. А юной хозяйки все еще не было.

— Где Тара? — недовольный ее отсутствием, произнес князь и чуть-чуть нахмурил свои седые брови.

— Она заперлась у себя, но я еще раз попытаюсь проникнуть в ее комнату, — сказала я и направилась уже с твердым намерением исполнить мое решение, как дверь в залу, наполненную гостями, внезапно распахнулась, и перед нами предстала княжна Тамара. Но — Боже мой! — в каком виде!..

На ней было длинное платье с тяжелым шлейфом, того старинного фасона, который носился несколько десятков лет тому назад. Ее пышные кудри были зачесаны кверху и перевиты нитями жемчуга крупной величины. На маленькой головке плотно сидела массивная диадема из разных камней — первая драгоценность рода Кашидзе. Такое же ожерелье обвивало ее худенькую шейку, которой казалась непосильной тяжесть драгоценного убора. Кисти рук ее были украшены браслетами, пальцы — кольцами и перстнями. Гордая улыбка самодовольства не сходила с ее губ. Она величественно раскланивалась со своими гостями, обмахиваясь громадным веером из павлиньих перьев.

Гости с нескрываемым удивлением смотрели на молодую хозяйку, изуродованную до неузнаваемости ее пышным костюмом. Удивленно смотрел и старик Кашидзе на внучку, ожидая пояснения этого странного маскарада.

Несколько минут длилось молчание. Потом резкий голос Андро произнес громко на всю залу:

— Ворона в павлиньих перьях!

Я видела, как его рябоватое лицо, со шрамом вдоль щеки, дышало торжествующей насмешкой. Дикий поступок сестры пришелся ему по вкусу.

Юные гости княжны старались остаться серьезными.

Однако это им не удалось. Хорошенькая татарочка Фатима Джей-Булат, не знакомая с правилами светского приличия, громко, добродушно расхохоталась и, указывая на княжну пальцем, быстро заговорила на ломаном русском языке:

— Большая… розовая птица с хвостом… Откуда прилетела? Йок, нехорошо, душечка джаным… Прежде лучше было… Косы… кафтан… сапожки сафьяновые… А так плохо… совсем нехорошая стала джаным… Ни один джигит замуж не возьмет… верь слову Фатимы…

— Я и не собираюсь замуж! — сердито нахмурясь, произнесла Тамара, в то время как все лицо ее так и заалело краской негодования и стыда.

— Тамара, — шепнула я незаметно, проходя мимо нее, — придите сейчас же в мою комнату. Мне надо сказать вам два слова.

Она было скорчила недовольную мину. Ей не хотелось уходить из ярко освещенной залы от ее гостей, на которых, как ей казалось, она произвела неотразимое впечатление, но и отказать мне она не могла.

Минут через пять она была уже у меня.

— Как вам нравится мой костюм и мои драгоценности, mademoiselle Люда? — самодовольно обратилась она ко мне с вопросом.

— Я нахожу, Тара, что вы выглядите очень безобразной сегодня! — отвечала я ей.

— Что?

Ее глаза и рот широко раскрылись… Она так и пожирала меня взглядом.

— Да. Вы напрасно надели это тяжелое платье. В нем вы кажетесь смешной маленькой старушкой! — безжалостно продолжала я. — А эти драгоценности? Они могут идти к взрослой даме, а никак не к девочке ваших лет.

— Вы ошибаетесь, mademoiselle, — холодно сверкнув на меня глазами, сказала княжна, — вы видели, как они все смотрели на меня? И Фатима, и Анна, и Даня — все-все! Они завидовали мне, уверяю вас!..

— Они смеялись над вами, Тара! — продолжала я невозмутимо.

— О! Это уже слишком! — вскричала она, затопав ногами. — Вы это нарочно выдумываете, чтобы только досадить мне! Все вы досадуете на меня за то, что у вас нет ни таких нарядов, ни таких драгоценностей! О, какие вы злые! Какие злые! И как я вас всех ненавижу!

— Даже меня, Тамара? — тихо спросила я, поймав ее руки и притягивая ее к себе. — Даже меня?

— Всех! — повторила она упрямо и, бросившись в угол тахты, залилась злыми, капризными слезами.

Я молча уселась в противоположный угол и ждала, когда она успокоится. Но так как Тамара плакала все громче и громче, то я предпочла оставить ее одну и выйти к гостям.

— Она капризничает, — тихо шепнула я в ответ на вопрошающий взгляд князя Кашидзе, — самое лучшее оставить ее в покое.

— Своенравная, избалованная девочка, но предобрая душа! — так же тихо проговорил тот. — У нее какая-то болезненная слабость — хвастаться своими богатствами. Искорените из нее этот недостаток, mademoiselle Люда, и вы кругом обяжете меня, старика, — заключил он, с чувством пожимая мою руку.

Между тем молодые гости княжны, соскучившиеся сидеть сложа руки, стали устраивать разные игры.

Ловкая и проворная Фатима так и мелькала между ними, бросаясь в глаза своим красивым личиком и живописным костюмом. Но вот послышались звуки зурны и волынки, к ним присоединилось звучное чиунгури — род нашей гитары, и полилась чудная, звонкая и быстрая по темпу мелодия, поднимающая при первых же ее нотах задорное желание плясать, кружиться и бесноваться.

Это князь Кашидзе, чтобы порадовать внучку, позвал трех музыкантов-армян, составляющих доморощенный оркестр Гори.

— Лезгинка! Лезгинка! — весело пронеслось в кругу оживившейся молодежи. — Мы будем плясать лезгинку! Вы позволите, князь?..

Он, разумеется, поспешил дать свое согласие. Тогда хорошенькая Фатима выступила вперед. Она повела на нас своими газельими глазами, молча подняла правую руку с захваченным в ней концом белой чадры и, кокетливо прикрываясь ею, плавно заскользила по устланной коврами комнате. Но вот струны чиунгури зазвенели чаще и быстрее… И хорошенькая плясунья ускорила темп… Вот она уже не скользит, а носится по комнате с легкостью бабочки, далеко разметав за собою белое облако кисейной чадры.

— Браво, Фатима! Браво! — кричат ей зрители, и она, разгоряченная и пляской, и похвалами, неожиданно прерывает танец и бросается со смехом на цветную тахту, в круг своих подруг.

За нею выступает Анна Глинская. Эта не может внести того жара и огня, который присущ восточной девушке в исполнении ее родной пляски. Анюта выучилась лезгинке на уроках танцев в тифлисской гимназии и тщательно выделывает каждое па, много, разумеется, уступая Фатиме в ее искусстве. Но и ей похлопали так же, как за минуту до этого хлопали хорошенькой татарке. В самый разгар пляски в залу незаметно вошла Тамара. Она успела снять свои злополучные бриллианты и, заменив массивный бабушкин наряд простеньким белым платьем с голубой лентой вокруг талии, сразу изменилась и похорошела от этого костюма.

— А-а, павлин растерял свои перья и обратился в простую ворону, — неожиданно произнес, заметя ее появление, Андро.

Но, к счастью, никто, кроме меня и Тамары, не слыхал его слов.

Княжна показалась мне как будто смущенной и пристыженной в первую минуту. Но, по мере того как лезгинка все больше и больше овладевала вниманием молодежи, Тамара также заметно оживилась, и все ее смущение рассеялось как дым. И вдруг, неожиданно сорвав со стены бубен, она, прежде чем кто-либо из нас опомнился, бросилась в пляс. Говорят, что лучшие исполнительницы лезгинки — татарки Дагестанских гор. Пляска Фатимы Джей-Булат очаровала меня. Но пляска маленькой княжны Кашидзе меня глубоко растрогала. Если Фатима внесла в свое исполнение весь огонь, весь жар родимого Востока, то юная Тамара была олицетворением какой-то трогательной, невинной красоты и грации. Каждое ее движение было строго выдержанно и законченно. Она не носилась, как Фатима, охваченная вихрем пляски, но, вся извиваясь, плыла перед нами, без слов говоря своими прекрасными, горячими глазами:

«Вот видите, я какая! Злая, капризная, своенравная… Но вы любуетесь мною, несмотря на это, и не осуждаете меня, потому что, в сущности, я добра и покорна и готова исправиться, насколько могу!»

И ее действительно нельзя было осуждать — эту полную своеобразной прелести девочку! Ее глаза горели как звезды, личико дышало таким светлым, таким детским оживлением, что оно — это хорошенькое личико с неправильным ртом и немного крупным носом, казалось чудно прекрасным в эту минуту.

• Предыдущая
• 38/54
• Следующая