По ком звенят кедры - Ивакин Алексей Геннадьевич - Страница 44

Во время этих ночных сборищ Джонс долго разглагольствовал о мрачной жизни на бывшей родине. Зачитывая «вести» из дома он, например, сообщал, что в Лос-Анджелесе объявлена всеобщая эвакуация в связи с угрозой войны между двумя расами.

Его восприятие окружающего мира все более менялось под воздействием амфетаминов и транквилизаторов, и, похоже, он сам верил своей лжи.

Уйти из лагеря было невозможно. Днем и ночью охранники совершали обход границ поселения. Трижды в день совершалась перекличка. Посторонних в лагерь не допускали. Надежды на спасение не было.

Если же кто и пытался бы бежать, его ждало медленная мучительная смерть в непроходимых джунглях или неотвратимое жесточайшее наказание. Обычных смутьянов накачивали наркотиками и держали в «лечебнице», а вернее в обычном сарае, прикованными к столбу. Да и большинство поселенцев не имело малейшего представления, где ближайший город и как далеко до него.

Безнадежно оторванная от всего мира колония, жизнь которой из-за безудержной параной Джонса превратилась нескончаемый кошмар, готовилась к смертельному исходу.

Жуткие репетиции массового самоубийства — так называемые «Белые ночи» — стали неотъемлемой частью лагерной жизни.

Без предупреждения, как правило, в предрассветный час, вдруг начинали завывать сирены, а из громкоговорителей неслось: «Тревога! Тревога! Тревога!» Мужчины, женщины, дети вставали, одевались и молча направлялись к веранде, где в ярком свете их уже поджидал Джонс.

«Наемники ЦРУ добрались до нас и ждут момента, чтобы нас уничтожить!» — орал он, тыча рукой в безмолвно чернеющие джунгли, стеной обступившие лагерь.

После этого все выстраивались в очередь и получали из рук подручных Джонса ароматизированный напиток, зная со слов Джонса, что это яд. И каждый раз поселенцы отправлялись спать, потому что, как объяснял Джонс, это была очередная репетиция.

Таких ночей за последний год существования Джонстауна было сорок четыре.

Американская общественность с возрастающей тревогой следила за развитием событий. Расследовать происходящее решился конгрессмен Лео Райан.

Пятидесятитрехлетний член Комитета по иностранным делам Палаты представителей отправился в Гайану, чтобы, как он выразился «получить ответы на некоторые вопросы, касающиеся угрозы для тысячи человек стать жертвами бандитов в Джонстауне». Райан заверил, что если подтвердятся сообщения о том, что людей там удерживают силой, он всех привезет домой.

Из этой поездки он не вернулся.

Вместе с ним в Гайану отправились восемь журналистов, два его помощника и тридцать «товарищей по несчастью».

Делегация Райана летела Гайану, а в это время доктор Шахт, начальник медицинской службы Джонстауна, принимал в аптеке новую партию медикаментов, заказанных Джонсом.

Это был жидкий цианид.

В среду 15 ноября 1978 года делегация американского конгресса прибыла в столицу Гайаны Джорджтаун. Но им пришлось несколько дней проторчать в отеле.

Им принесли петицию, подписанную шестьюстами взрослыми поселенцами. Колония требовала, чтобы их бывшие соотечественники оставили их в покое и отправились к черту. Сам Джонс также не желал встречаться с Райаном.

Однако конгрессмен был настроен решительно и заявил, что он поедет в Джонстаун независимо от того, ждут там его или нет.

В пятницу 18 ноября, утром Джонсу позвонили его адвокаты Марк Лейн и Чарльз Гарри и посоветовали все-таки принять гостей. Гарри сказал Джонсу: «Вы можете послать куда подальше и американский Конгресс, и прессу, и всех этих родственников. Если вы это сделаете — всему конец. Другой вариант — вы встречаете их и доказываете всему миру, что ваши клеветники — просто безумцы».

Джонсу все это явно не нравилось, но он все же согласился принять делегацию.

Незадолго до прибытия гостей всех обитателей Джонстауна предупредили, что нужно быть начеку. Громкоговорители вещали целый день: «Каждый, кто сделает что-нибудь не так, будет жестоко наказан».

Во второй половине дня делегация Райана выолетела на небольшом заказном самолет, в котором могли поместиться только девятнадцать человек.

Из этих девятнадцати мест — восемнадцать были заняты. Вместе с Райаном летели два его помощника, восемь американских журналистов, сотрудник посольства СШЩА в Гайане Ричард Дуайер, двое представителей гайанского правительства и местной прессы, четверо «товарищей по несчастью», и, естественно, адвокаты Джонса.

Около четырех часов дня самолет сел гравийную взлетно-посадочную полосу. К самолету подъехал желтый грузовичок с шестью представителями «Храма».

Чудом оставшийся в живых репортер «Вашингтон Пост» Чарльз Краузе вспоминал, что когда он впервые увидел плантацию, глазам его представилась идиллическая картина, словно из фильма «Унесенные ветром»: «Старые негритянки пекли хлеб в пекарне, кто-то стирал в прачечной, белые и черные ребятишки играли в салочки на детской площадке, а чуть поодаль сидели за длинными столами в ожидании ужина остальные колонисты, в основном чернокожие». Поначалу лагерь показался делегации «мирным буколическим уголком».

Жена Джонса, Марселина любезно встретила гостей и повела их к длинному деревянному столу под навесом. Там их и ждал сам Джонс, одетый в шорты цвета хаки и спортивную рубашку. На лице его были неизменные черные очки. Пока журналисты из «Эн-Би-Си» готовились к интервью с Джонсом, конгрессмен Райан пошел погулять по лагерю и перекинуться парой слов с местными жителями. Предложенный ужин оказался обильным и вкусным — горячие сэндвичи со свининой, капуста, жареный картофель — все это подавалось на пластмассовых подносах.

После ужина зажглись неяркие лампы. Оркестр Джонстауна исполнил сначала гайанский гимн, затем американский. Когда все сели, начался двухчасовой концерт с хоровым пением, и детскими танцами.

Райан был растроган и начал было подумывать, что те ужасы, о которых ему твердили родственники колонистов, были, мягко говоря надуманными. После представления его попросили сказать несколько слов собравшимся:

Я слышал о Джонстауне много неприятного, но теперь лично убедился, что эти люди знают одно: здесь им лучше, чем где бы то ни было. Мне не в чем их упрекнуть.

Когда он замолчал, семьсот колонистов, собравшихся на веранде, встали и бурно зааплодировали.

Но Джонс, успевший принять очередную дозу амфетамина, сам все испортил. Отвечая на вопросы журналистов, позируя в своих черных очках, несмотря на сгустившийся мрак, он постепенно становился все более раздражительным и агрессивным:

Говорят, я стремлюсь к власти, — он обвел рукой в сверкающих перстнях свою улыбающуюся паству. — О какой власти может идти речь, когда я уже на пороге смерти? Я ненавижу власть. Ненавижу деньги. Я хочу только покоя. Мне все равно, за кого меня принимают. Но всякую критику Джонстауна нужно прекратить. Если бы мы сами могли прекратить эти нападки! Но раз мы не можем, то я не поручусь за жизнь тысячи своих людей…

Тут гостей попросили удалится и прийти на следующий день к завтраку. Их отвезли к месту стоянки самолета, и они провели ночь в спальных мешках.

На другой день в атмосфере явно что-то переменилось, и американцы поняли, что загостились. Прогуливаясь по лагерю после завтрака, журналисты заметили, что не смотря на тропическую жару, некоторые бараки наглухо закрыты, а окна в них зашторены. На вопрос, кто там находится, охранники бесцеремонно заявляли, что там прячутся те, кто боится пришельцев.

И все-таки журналистам удалось проникнуть внутрь одного из бараков.

Внутри стояла ужасная духота. Густые миазмы человеческих испражнений смешались с «ароматом» немытых тел.

Больше сотни коек нависали друг над другом в два-три яруса. На койках лежали старики чернокожие, которым было запрещено выходить на улицу.

Старая медсестра Эдит Паркс, примкнувшая к «Народному Храму» еще в Индианаполисе, украдкой шепнула одному из репортеров, что хотела бы, чтобы он забрал ее из лагеря вместе с сыном, невесткой и тремя внучатами.