Возвращение в Чарлстон - Риплей Александра - Страница 6

Но Энсон еще очень молод, ему нет двадцати. И Билли, чье сердце никогда не было всерьез задето, глядя на дело с высоты своей двадцатидвухлетней мудрости, решил, что чувство Энсона к Маргарет – всего лишь детская любовь, она скоро пройдет. А пока он должен терпеть, чтобы не причинять боль своей матери.

«Я подслушиваю», – внезапно опомнился Билли, и от стыда у него кровь прилила к щекам. Он начал медленно и по возможности бесшумно пятиться.

Последнее, что он услышал, были слова Энсона:

– Мама, ну перестань, пожалуйста. Мама, я не могу видеть, как ты страдаешь. Мама, не плачь. Я обещаю тебе, что не уеду сейчас. Я побуду дома еще какое-то время.

Билли повернулся и побежал обратно к усадьбе. Но это было не то огромное здание, где он венчал Маргарет и Стюарта. В мае семейство всегда переезжало в меньший и куда более скромный дом, который стоял на невысоком холме, покрытом соснами, на землях Барони. Трэдды следовали традиции, сложившейся у плантаторов еще во времена колонизации Юга, когда первые поселенцы заметили, что болотная лихорадка свирепствует только в теплые месяцы и там, где много сосны, ею не болеют.

Лесной дом связывала с главным домом разбитая дорога, годная лишь для фургонов. В мае, перед самым переездом, слуги подрезали густые заросли куманики по ее краям, но кустарник успел вырасти снова, и колючки, цепляясь за брюки Билли Баррингтона, мешали ему бежать. Он замедлил шаг, поднялся на гребень между колеями и пошел размеренно, почти без опаски, отирая влажным платком лицо, с которого струился пот.

Приблизившись к дому, юноша уже вполне овладел собой.

Зато вне себя, как оказалось, был Стюарт Трэдд. Он мерил шагами длинный широкий портик, прилегавший к фасаду, и оглушительно орал на приседающую от страха пожилую негритянку, причем лицо Стюарта, почти не отличаясь по цвету от его волос, наглядно иллюстрировало, что же такое легендарный трэддовский характер.

Когер, куря трубку и покачиваясь в белом кресле-качалке, наблюдал за происходящим отстраненно, но с интересом. Из дома доносился гулкий, глубокий голос Занзи, его успокоительный рокот мешался с плачем Маргарет и младенца.

– Черт побери, куда запропастилась мама? – накинулся Стюарт на Билли. – Что эта дурища мне толкует? Я ни звука не понимаю.

– Ты слишком расшумелся, вот тебе и не слышно, – ясным голосом сказал Когер.

Стюарт чуть не кинулся на брата.

– Когда мне понадобится твой совет, я сам у тебя спрошу! – рявкнул он.

Когер нарочито медленно выбил трубку о каблук. Потом встал, сунул ее в карман, перешагнул через перила и неторопливо пошел в сторону рощи, демонстративно игнорируя призывы брата остаться и разобраться, что к чему.

– Да что, здесь все оглохли и онемели? – продолжал орать Стюарт.

«Кроткий ответ отвращает гнев, а оскорбительное слово возбуждает ярость», – напомнил себе Билли.

– В чем дело, Стюарт? – мягко спросил он.

К его удовольствию, Стюарт перестал махать руками и метаться по галерее. Он рухнул на стул и закрыл лицо руками.

– Именно это я и пытаюсь понять, – простонал он. – На стол не накрыли, в доме нет никого из слуг, кроме Хлои, а она бормочет какую-то чушь насчет того, что Пэнси велела ей не зажигать огонь в плите. Мама, может, и поняла бы, в чем тут дело, а я не могу. Где мама? Ей следовало бы навести здесь порядок.

Билли вспомнились слезы Генриетты, ее отчаяние. Еще одна критическая ситуация – это для нее уже слишком.

– Может быть, я сумею помочь, – сказал он. – Кто эта Пэнси?

Стюарт беспомощно уронил руки на колени.

– В том-то вся нелепость и заключается. Пэнси просто старая карга, она живет в поселке. Она не имеет никакого отношения к нашему завтраку. Она вообще ни к чему здесь отношения не имеет. Она уже сто лет как пальцем о палец не ударила в имении. Все это какой-то бред!

Билли решил не сдаваться:

– Где находится поселок?

– Вы его видели. Кучка хижин на полпути между нами и большой дорогой.

– Я пойду попробую с ней поговорить.

– Но я же вам объясняю – она к нам никакого отношения не имеет.

– И все-таки я попробую.

И Билли с пересохшим от жажды ртом опять поплелся по жаре. Шляпа не защищала его, солнечные лучи вонзались прямо в темя, вызывая подо лбом жжение и нудную боль. При каждом его шаге поднималась пыль, оседая на ботинках и на одежде крупнозернистой пудрой. Когда юноша завернул за поворот, в поселке начались суматоха и торопливое движение. Люди вбегали в хижины, и двери за ними захлопывались.

Когда он подошел ближе, его встретила полная тишина. Нигде не было никаких признаков жизни, разве что задернутые занавески на окнах слегка шевелились.

Хижины стояли, пять спереди и четыре сзади, в два ряда возле дороги, на полоске голой земли между ними копошились в пыли цыплята и из ржавой колонки-насоса с длинной рукоятью капала в корыто вода.

Билли остановился возле колонки и указал на рукоять.

– Я очень хочу пить, – громко сказал он, – будьте добры, дайте мне воды.

Ответа не последовало.

Он стоял и ждал, чувствуя, что на него смотрят.

Скрипнула дверь. Билли медленно повернул голову в сторону звука.

Двое детей таращились на него, прячась за юбки матери. Она подтолкнула одного из них вперед:

– Возьми отнеси проповеднику чашку и накачай воды. Мальчик вприпрыжку побежал по двору. Когда Билли улыбнулся ему, он обернулся на мать.

– Сказано тебе, накачай воды, – повторила она. Билли улыбнулся и ей тоже.

– Здесь очень жарко, – сказал он. – Могу я зайти к вам в дом и побыть в тени?

Женщина попятилась в полутьму хижины:

– Что вы хотели, господин проповедник?

Билли протянул руку к ребенку. Юноша тщательно выбирал слова.

– Я хочу пить и хотел бы, чтобы вы оказали мне помощь.

Мальчик подал ему чашку с водой. Билли стал медленно прихлебывать, выжидающе и с надеждой бросая взгляды то на женщину, то на окна других хижин, откуда за ним следили.

Открылась еще одна дверь, вышел пожилой негр, на лице у него было написано невероятное чувство собственного достоинства.

Билли помнил его по дню, когда состоялось венчание. Это был негритянский священник.

– Чем могу служить вам, ваше преподобие? – спросил он.

Билли двинулся в его сторону:

– Мне хотелось бы поговорить с Пэнси.

Женщина в дверях отчаянно жестикулировала, показывая, что мальчику надо вернуться в дом. Через секунду дверь за ним плотно закрылась.

– Пэнси, она не вполне здорова, ваше преподобие. Она в кровати. Я могу быть вместо нее?

Билли отрицательно покачал головой:

– Боюсь, что нет, ваше преподобие.

Услышав это обращение, старый негр удовлетворенно кивнул: оно устанавливало между двумя мужчинами профессиональное равенство. Билли продолжал говорить – достаточно громко, чтобы его слова доносились до невидимых слушателей. Ему показалось, что он и чернокожий священник уже заключили молчаливый союз; он знал, как велико влияние священника в поселке, но чувствовал, что у таинственной Пэнси власти еще больше.

– Я бы хотел поговорить с самой Пэнси, – настаивал Билли Баррингтон. – Я не сделаю ей ничего плохого, я только хочу у нее кое-что спросить.

– Вы можете спросить у меня, ваше преподобие.

– Нет, ваше преподобие, мне нужно спросить у Пэнси. Два священнослужителя стояли, уставившись друг на друга с упрямой, совсем не христианской враждебностью.

Наконец старый негр повернулся и пошел в дом. «Я пропал, – подумал Билли, – я потерпел поражение».

У него за спиной кто-то откашлялся. Оказалось, что сзади к нему успела неслышно подойти молодая женщина.

– Идите со мной, – сказала она.

– Ты и слыхом не слыхала про этого проповедника, да и я тоже, – заявила старая негритянка. – Как вас зовут, мистер?

– Мистер Баррингтон.

Пэнси подняла брови. Она была маленькая и высохшая. Когда мускулы лица у нее задвигались, по лбу и щекам словно пробежала рябь – это стали видны бессчетные мелкие морщинки. Она могла быть любого возраста. Или без возраста вовсе.