Большая книга ужасов-10. Месть крысиного короля. Доктор-мумия. Костыль-нога. Вечеринка для нечисти - Некрасова Мария Евгеньевна - Страница 34

• Предыдущая
• 34/47
• Следующая

Ни забора, ни огорода, ни даже бани и дощатого сортира у Петровича не было как факта. Просто дом с дырявым крыльцом и облезлой кошкой для уюта. Пашка шагнул мимо нее и вежливо постучал. Вообще я не заметил за местными такой привычки – стучать. Если им куда-то надо, то они берут и заходят, не предупреждая и не осведомляясь, можно им туда или так перебьются. Из-за этого вчера и одеревенел весь поселок. Стучали бы – были бы сейчас целехоньки. А они не стучали, потому что нет у них такой привычки. Но Пашка постучал. Боится?

– Не заперто! – Нормальный голос, не молодой, конечно, но и не стариковский скрипучий. Что там Пашка говорил, что Петровичу сто лет?

Мы вошли, и я увидел мумию. Нет, я стараюсь уважать старших, но по-другому не назовешь. Скелет, обтянутый костями, выпученные глаза и белые одежды. Совсем сюрно смотрелась длинная пушистая борода на высушенном лице.

– Хто-й-то?

– Эт я, Пашка, Нюсин. А это мой родственник из Москвы, не пугайтесь.

– Костыль поработал?

– Угу. Весь поселок уже, Петрович, – Пашка запнулся, – кроме вас. Мы ее поймали и делаем самую Лучшую Деревяшку. Только не выходит ничего.

– Ясно, – вздохнул старик.

Он лежал на пружинной кровати с железными прутьями. Рядом стояла табуретка, на ней – куча лекарств и пара сушек. Еще в комнате был шкаф и одинокий стул. И все. Наверное, поэтому сесть нам не предлагали. Мы так и стояли в прихожей (или как это называется в деревнях?).

Пашка мямлил:

– Мы думали, вы...

– Знаю я, что вы думали. Я сам об этом думаю уже сто лет. Все перепробовал. Только зря это.

– Все? – переспросил я. – Перепробовали?!

А Пашка бесцеремонно подошел и взял старика за руку. А я уже и так видел: деревянный старик-то, деревянный. Только худой очень, и весь укутанный, вот и смахивает на сухонького дедульку из плоти и крови.

– Давно?

– После войны еще. В первые же годы, как этот Костыль появился. В поселке тогда полтора человека осталось, всех поубивало. А тут еще эта чертовщина. Ну я тогда и решил, будь что будет, а своих я спасу. Тридцать лет над ней сидел, все без толку.

– А потом?

– Руки не те стали.

Пашка прислонился к дверному косяку и сполз на корточки. А я-то считал его оптимистом! Хотя и самому стало паршиво. Это что же, мне теперь всю жизнь так ходить? Да меня селяне на дрова распилят, если я приду с этой новостью! А если не распилят – тоже приятного мало, как жить-то, е-мое?! Интересно, деревья умеют плакать?..

Я попробовал – не получилось. Тогда спросил:

– А у вас не осталось списка? Ну того, что вы делали?

Старичок улыбнулся и выдал:

– Под кроватью чемодан достань.

Я кубарем кинулся под кровать и выволок на свет внушительный коричневый чемодан. С трудом подковырнув деревянными пальцами, отстегнул пряжки: опа! В чемодане лежала энциклопедия. Большая, Советская – несколько десятков томов.

– Там еще один – подсказал Петрович.

Я нырнул под кровать и достал второй чемодан – там лежала вторая половина энциклопедии – еще два десятка томов.

– А список?

– Он и есть, – ответил старик, и тут мне по-настоящему захотелось плакать. Больше пятидесяти томов, сто тысяч слов... Положим, не все они существительные, и не все можно сделать из дерева. Кое-что ведь Петрович уже сделал (за тридцать-то лет!). Но все равно при таком объеме работать можно до старости!

Я раскопал первый том и, не ожидая ничего хорошего, открыл. Да, старичок не соврал: все, что он уже сделал, все слова, которые он материализовал в дереве, были аккуратно зачеркнуты карандашом. «Абак» (счетная доска у древних греков), «Абрамцево-Кудринская резьба» (резьба по дереву)... В основном Энциклопедия была исписана именами известных людей и географическими названиями. Это еще облегчало задачу. Может, прорвемся?

– Берите, – разрешил старик. – Вдруг?..

Пашка подошел и попробовал на вес один чемодан. «Богатырская сила» позволяла унести и оба в одной руке, скорее Пашка боялся, что ручка у чемодана оторвется. Так и случилось.

– Тачка в кладовке, – предложил старик. – Там же инструменты можете взять.

Пашка кивнул: «Спасибо», – и рванул за тачкой.

Домой шли молча, болтала только бабулька на шее:

– Говорила я вам, говорила, он же ненормальный! Нагрузил детей и рад.

По мне, так это она нас нагрузила: повисла на шее и грузит своей чепухой. Но я молчал, потому что неохота было с ней пререкаться. Уже у дома я подумал, что вовсе не обязательно было тащить на себе всю энциклопедию. Если Петрович работал подряд и остановился, скажем, на двадцатом томе, то предыдущие девятнадцать нам уже не нужны.

Темнело. Вот-вот очнется чокнутый Костыль и пойдет гулять по поселку, чтобы... А что, собственно, «чтобы»? В деревяшки уже превращены все поселковые. У Костыля не осталось работы, он уже безопасен! Для нас. А вообще-то, может убежать в другие города-деревни и там безобразить. И превратится наш мир в мир деревянных человечков. Где никто не курит и не готовит человеческую еду, где не тонут, но боятся дождя (потому что можно сгнить). Мир, где «деревянная голова» – не ругательство, а норма. Сучковатый, громыхающий мир, где никто не плачет, даже когда очень хочется...

В Пашкиной комнате сидел один дядя Боря, придавив Ногу к кровати:

– Ожила, зараза.

Отработанным движением Пашка привязал Костыль, а я поведал столяру, как мы ходили к Петровичу.

– Значит, безнадега? – спросил дядя Боря.

– Почему? – Я старался говорить спокойно. – Вот энциклопедия, там совсем немного осталось. Просто скажите остальным, что записки больше не нужны, будем по энциклопедии работать.

– Да, – рассеянно ответил столяр. – По энциклопедии оно-то надежнее.

Дядя Боря с вызовом посмотрел на нас:

– Спать пойду.

И ушел.

Я устало сковырнул с шеи бабульку и посадил на Пашкину кровать рядом с Костылем:

– Куда ее спать-то положим?

Пашка махнул рукой:

– Хоть на мою. Не хочу спать.

Я тоже не хотел. Уснешь тут!

– Она сейчас живая, из нее ничего не сделаешь.

– Угу. Давай хоть энциклопедию посмотрим, что там осталось?

Мы положили бабульку спать, а заодно и стеречь Костыль, и принялись листать тяжелые сухие книги. Осталось не так много – восемь томов. Вдвоем осилим. Лет за пять. Если всем поселком, то меньше.

– Не кисни, родственник, – буркнул Пашка, – пять лет – не вечность, завтра и начнем.

И назавтра мы начали. Начали даже раньше, потому что Нога перестала брыкаться с восходом солнца, а летом оно встает в четыре утра. Петрович закончил на букве П, и мы начали день с «плахи», продолжили «плеткой» и «полозьями». По мне, так первые два точно не могли претендовать на звание Лучшей Деревяшки, но чем черт не шутит?! Старик Петрович много лет назад открыл энциклопедию и начал делать подряд, не рассуждая, значит, и мы закончим так же.

В русском языке не так уж много слов, которые можно сделать из дерева. Хотя бы на букве «Я» нам должно было повезти. Несмотря на обилие словесного и древесного мусора, мне все равно казалось, что мы пропустили что-то важное.

– Пиноккио! – догадался Пашка. – Это же советская энциклопедия. А то, что «Буратино» списан с «Пиноккио», никому не обязательно было знать.

– Ты думаешь? – Идея казалась бредовой: сделать целого Пиноккио из его же бывшего протеза. Маленький получится, ненатуральный.

– Ну и плевать, – настаивал Пашка, – что ли, мы мало ерунды понаделали?

Тут я с ним согласился, и мы начали делать Пиноккио.

Мультик и я, и Пашка смотрели одинаково давно, и как должен выглядеть Пиноккио и чем он отличается от Буратино, мы представляли себе слабо. (В том, что Буратино Петрович уже делал, мы даже не сомневались.) Пашка раскопал на чердаке старую книжку про Пиноккио, и мы работали по эскизу – иллюстрации на обложке. Отличался он, надо сказать, не многим. Нос чуть поменьше, лицо поумнее – и все. По этому поводу было решено написать ему на пузе «Пиноккио», чтобы у Костыля не осталось сомнений. Тетю Нюсю мы посадили шить колпак и клеить из бумаги одежду, оторвали глаза у старой Пашкиной игрушки... В общем, основательно взялись, без халтуры. Даже моей бабульке нашлось занятие: она собирала стружки и наклеивала кукле вместо волос. Пашка явно ждал чуда от этого Пиноккио, да и я, признаться, тоже. Помимо прочего, я еще вспомнил, что сказал Долбодуб насчет лучшей на свете деревяшки: «Это ты, приятель!» Ну, то есть – деревянный человек, деревянная кукла, живая, в этом-то и прелесть!

• Предыдущая
• 34/47
• Следующая