Зеркало Сен-Жермена - Акунин Борис - Страница 6
- Предыдущая
- 6/10
- Следующая
Вован: «Чистков», блин! Чипсов! Тормозной ты какой-то. Веник.
Солодовников (сухо): Константин Львович, я, кажется, просил называть меня по имени-отчеству. Мне не по душе ваше гусарское амикошонство. Я вам не «Веник», а Вениамин Анатольевич.
Вован: Ладно те, Толяныч. Не гноись. Ну, давай, показывай постеры.
Подходят к задрапированным щитам.
Солодовников: Вот-с, как вы распорядились. Рекламные панно для новых направлений нашей коммерции.
Сдергивает драпировку с первого постера. На нем изображены хлыщ в канотье и барышня в шляпке с цветочками, любовно взирающие на булку с колбасой. Кружок колбасы весь в черных точках. Внизу слоган: «НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ ВЫБИРАЕТЬ МАКЪ-КОЛБА-СЕРЪ!»
Вован: А это че за крапчик? Мыша что ли нагадила?
Солодовников: Это мак. Ведь он же МАК-колбасер.
Вован (вздыхает): Ты бы еще изюму в свою «собачью радость» насовал. Ладно, схавают. Народ у вас небалованный. Дальше гони.
Солодовников открывает второй щит. На нем изображен длинноволосый, бородатый мужичонка, восседающий на царском троне. На переднем плане стеклянный цилиндр моментальной лотереи. Слоган: «ЧУДО-ЛОХМОТРОНЪ. ПОДХОДИМЪ И ВЫИГРЫВАЕМЪ»
Солодовников (горделиво): Ну как?
Вован (чешет загривок): В принципе нормально. Хоть и по наглому Типа «кидаем одних колхозников». Может, лучше какого-нибудь городского фраера намалевать?
Солодовников: Уверяю вас, Константин Львович, это именно то, что нужно. Рассудите сами. Сия картина говорит, что любой лохматый при помощи нашего чудо-аппарата может воссесть на трон удачи. Отсюда и название: ЛОХМОТРОН. Правда, были трудности с цензурой, которая усмотрела в этой аллегории неуважение к самодержавности, но барашек в бумажке поблеял и ничего-с, разрешилось.
Вован: С мусорами перетерли?
Солодовников: С околоточными? А как же-с. По двадцати пяти процентов с каждого лохмотрона. Все цивилизованно.
Вован: Молоток, Толяныч. А тут чего? (Показывает на третий щит.)
Солодовников открывает третий щит. На нем танцующая восточная красавица в чадре, шальварах, с обнаженным животом. Слоган: «ПIПЪ — ШОУ. ВСЕГО ПЯТИАЛТЫННЫЙ! МЫ ПОКАЖЕМЪ ВАМЪ ВСЕ!»
Солодовников: Вот с Зюлейками, Константин Львович, вышла незадача.
Вован: Че?
Солодовников: Почти полное фиаско.
Вован: Че? Толяныч, ты можешь по-русски?
Солодовников (трет висок, щелкает пальцами): Облом вышел с Зюлейками. Консистория ни в какую. Срам, говорят, и неподобие. Две тысячи на храмы божьи пожертвовал вот, разрешили пупки заголять, а дальше ни-ни.
Вован: Самодержавие, блин. Козлы застойные! Слышь, Толяныч, вот ты бы отстегнул пять алтын, чтоб на бабий пупешник поглазеть?
Солодовников (сглотнув): О да!
Вован (скептически): Не. Народ в таких делах лабуды не прощает. Навешают нам с тобой по хавалу, однозначно. (Вздыхает.) Ладно, Веник, ты вали пока. Костян будет мозгами трясти.
Солодовников на цыпочках удаляется. Вован стоит перед постером в позе мыслителя.
Вован: Дешевые понты на хрен. (Перечеркивает слово «все», пишет «кое-што».) Не, все одно наваляют… О! Вот так! (Исправляет «I» на «У». Получается: «ПУПЪ-ШОУ. ВСЕГО ПЯТИАЛТЫННЫЙ! МЫ ПОКА-ЖЕМЪ ВАМЪ КОЕ-ШТО!») И никакой туфты.
Свет гаснет.
(2001 год)
Томский и Колян. Доносятся звуки увертюры к «Пер-Гюнту» или что-нибудь в этом роде. Обстановка та же, только офисная аппаратура расставлена по местам и вместо портрета Вована висит большая икона Спаса Нерукотворного. Томский не в красном блейзере, как Вован, а в строгой черной тройке консервативного вида, с галстуком-ленточкой и белой гвоздикой в петлице.
Колян: Владим Егорыч, значит так. С Хрюкой все пучком…
Томский: Nicolas, я уже говорил вам: «Егорычами» зовут хамов, а мое имя Владимир Георгиевич.
Колян: Сорри, Владимир Георгиевич. Трудно так, сразу. Ломает. Я когда пацанам, в смысле господам юнкерам, объяснил, что с Нового года у нас в «Конкретике» все будет по понтам, они сначала ржали. Прикалывали друг друга, типа: «Лорнет вам в грызло, сударь». А теперь ничего, в кайф пошло. Биксы, в смысле барышни, балдеют и бакланов, пардон, деловых партнеров, тоже пробирает. Легче отстегивать стали. Супер, шик!
Томский: Дело не в шике, Nicolas. Главное, чтобы человек имел понятие о чести и жил в соответствии с ним.
Колян: Само собой. Жить надо по понятиям, без них беспредел.
Томский: Простите, я вас перебил. Вы начали говорить о наших конкурентах. О господине Хрюке, если не ошибаюсь? Вы послали ему мой вызов?
Колян: На стрелку? Послал. Хрюка сразу в портки, экскюзе муа, в панталоны наложил. Проблем нет, отдает и лотки, и палатки.
Томский: Очень любезно с его стороны.
Колян: Еще бы! После того, как вы на прошлой стрелке, пардон, на дуэли, Лехе Череповецкому во лбу пять дырок нарисовали…
Томский: Да, трефового туза. Заметьте, с двадцати пяти шагов и из незнакомого пистолета.
Колян: Ага. Засадили Череповецкому пять дуль в Череповец. Умора! Юнкера в лежку лежали. Щас вобще с бизнесом хорошо пошло. Все перед «Конкретикой» прогинаются.
Томский (поворачивается к иконе, истово крестится): Не оставляет Господь. Эх, Nicolas, друг мой, нет пророка в своем отечестве. Как часто современники неспособны оценить талант. В девятнадцатом, то есть я хочу сказать, в двадцатом веке, с коммерцией у меня получалось гораздо хуже, но я всегда знал, что здесь (показывает на лоб) заложена огромная потенция. Всему свое время. Юнкера на молебне были?
Колян: Ну. Кто не ходит, я рыло чищу
Томский: Если по-отечески, то можно. Вот еще что, mon ami, я просил распорядиться насчет ложи в опере на сегодняшний вечер для меня и Клавдии Владленовны. Что нынче дают?
Колян: Этого, блин, «Севильского цирюльника».
Томский: Вы уже были? Как вам постановка?
Колян: Да, зашли с господами юнкерами, посидели. Сначала вроде ничего, вот это: «Пора по бабам, пора по бабам».
Томский (подхватывает дальше из увертюры): Наа-на-на, наа-на-на, наа-на-на, наа-на-на-на-на-на-на.
Поют хором дальше.
Колян: А потом че-то не пошло. Есть пара-тройка хитов, остальное фанера.
Томский: Да, мне из Россини тоже больше по вкусу «Вильгельм Телль».
Колян: Какой базар.
Томский (вздыхает): Правильнее было бы сказать: «Я с вами совершенно согласен, Владимир Георгиевич» или: «Я придерживаюсь того же мнения».
Колян (старательно): Я, Вован Георгич, придерживаюсь чисто того же мнения.
Томский страдальчески хватается за виски.
Свет гаснет.
(1901 год)
Та же комната с некоторыми изменениями. На письменном столе появился новый предмет: деревянный лакированный ящик, формой и размером похожий на компьютер. Посередине комнаты пул с разноцветными шарами. Велотренажер, сделанный из старинного трипеда. Рядом две чугунные гири. В углу пианола, выкрашенная в красный цвет и с надписью YAMAHA.
- Предыдущая
- 6/10
- Следующая