Тюрьма особого назначения - Горшков Валерий Сергеевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/76
• Следующая

Какое-то время мы молчали, что-то около минуты, после чего я поинтересовался:

– Как, скажи, как звали ту женщину, с которой ты познакомился в баре?

– Не помню… Кажется, она вообще никак не назвала себя. А мне, собственно, было все равно…

– Жаль… Разве ты никогда не думал, что, если отыщется твоя ночная подружка, это равносильно почти стопроцентному алиби?

– Думал, конечно! Менты, насколько я знаю, целую неделю дежурили в том баре, опросили десятки людей, даже давали объявление на питерском телеканале. Но эта стерва, естественно, не объявилась. Она же стащила у меня пять сотен баксов! Кто после такого рискнет сунуться в ментовку? Тем более проститутка.

– А если представить себе, что она нашлась и рассказала, как было на самом деле? Запись-то в гостиничном журнале о снятом тобой номере отсутствует. А бармен, который, как ты говорил, был знаком с той женщиной, что тебя ограбила, потом утверждал, что ни тебя, ни какую-то там путану никогда в жизни не видел…

И тут я понял, что проговорился! Скопцов ничего не рассказывал мне о бармене! Я знал это потому, что был в курсе проводимого расследования, поскольку последней жертвой арестованного маньяка была моя жена, Вика.

– Интересно… – Во взгляде заключенного моментально появился страх. – По-моему, я ничего подобного не говорил вам, батюшка. Или нет? – Тонкие бескровные губы Скопцова задрожали. – Ну, конечно! Что ж, ловко вы меня раскрутили! Только зачем все это?..

– О чем ты, сын мой? Я тебя не понимаю.

– Зато я все очень хорошо понимаю, – прошипел заключенный, испепеляя меня полным ненависти взглядом. – И должен признать – голова у вашего начальства имеется. Такое придумать не каждому по уму! Мент, переодетый священником, ходит по камерам и выслушивает откровения зэков! Ну и ну! Но зачем?.. Меня и так уже заживо похоронили здесь.

– Ты ошибаешься, – поспешил я развеять сомнения Скопцова, но они, видимо, переросли в непоколебимую уверенность. Теперь зэк ни капли не сомневался, что перед ним – провокатор в рясе священника, специально засланный к нему, чтобы выжать последние капли информации, неизвестно кому и для чего понадобившейся.

– Неужели?! – с вызывом крикнул Скопцов. – Тогда ответь, откуда ты знаешь про бармена?! Священникам не дают читать уголовные дела заключенных! А это значит, что ты – мент!

Мне довольно часто приходилось слышать это презрительное словечко, но сейчас оно прозвучало как пощечина, столько ненависти и презрения вложил в него Скопцов.

Теперь, после того как ситуация неожиданным образом изменилась и заключенный уже видел во мне не духовного наставника, а своего лютого врага, у меня оставалось только два выхода. Или рассказать ему о том, что Вика Аверина – моя жена, или молча согласиться с брошенными в мой адрес обвинениями в низости и предательстве и навсегда покинуть эту камеру. Да, в дурацкую ситуацию я себя поставил! Секунды неумолимо шли, а я все молчал, не в силах произнести ни единого слова в свое оправдание.

– Ты заблуждаешься, – наконец пробормотал я. – И я не имею к милиции никакого отношения.

– Неужели?! А к чему имеешь?!

– К церкви, потому что я действительно священник. И к твоему уголовному делу, потому что женщина, которая тогда умоляла тебя о помощи, была моей… женой. И носила под сердцем моего ребенка…

– В-в-ваша… ж-жена? – Скопцов глядел на меня совершенно безумными глазами. Я был удивлен, как в таком состоянии он вообще был способен что-то выговорить.

– Да! Аверина Виктория. Но не подумай, что я появился на этом острове специально для того, чтобы встретиться с тобой. До того, как начальник охраны сообщил мне, что некий заключенный в пятый раз предпринял попытку самоубийства и неплохо бы его навестить, и я не подозревал, что смертную казнь тебе заменили на пожизненное заключение. И даже когда я уже переступил порог этой камеры, то не сразу узнал тебя. Ты сильно изменился, Скопцов.

– Я… я не знал, – дрожа всем телом, пробормотал, опустив голову, заключенный. – Я… не убивал ее. Вашу жену… Вы должны верить мне, отец Павел! Я не убивал!!!

– Допустим, – с трудом выдавил я из себя. – Допустим, я захочу тебе поверить. Допустим, я захочу тебе помочь. И что тогда?

– Что… тогда? – Заключенный поднял на меня полные мольбы о спасении глаза. – Я не… знаю. Но я не убивал…

– Ты должен еще раз, с самого начала и до самого конца, не упуская ни одной мелочи, рассказать мне все, что случилось с тобой за несколько месяцев, предшествующих твоему аресту.

– Вы думаете, есть смысл? – осторожно спросил Скопцов.

– Есть! Я хочу знать правду.

Почти час он рассказывал мне историю своей жизни вплоть до ареста и осуждения к высшей мере наказания – расстрелу. Я ни разу не перебил его. Я запоминал каждую мелочь. И под конец его длинного монолога я, не кривя душой, мог признаться самому себе, что верил почти что каждому слову, сказанному этим отчаявшимся добиться справедливости человеком. За свою жизнь мне часто приходилось встречаться с самыми разными людьми. Мне очень часто говорили неправду. И я всегда это знал. Потому что чувствовал обман за версту и умел читать по глазам. Сейчас я был на девяносто девять процентов уверен, что сидящий передо мной человек не врет. Почему не на все сто? Не знаю. Возможно, потому, что его обвиняли в убийстве Вики. А еще потому, что в случае невиновности Скопцова выходило, что настоящий убийца все еще разгуливает на свободе. Эта мысль была для меня невыносима. Интересно, как бы я себя повел, если бы встретился с ним один на один? О Господи, прости меня за такие мысли!..

– …А потом я услышал приговор и потерял сознание, – закончил Скопцов. – Вот и все, отец Павел. Почти год я сидел в камере смертников в ожидании расстрела. Потом меня помиловали и отправили сюда. Мгновенную смерть от пули мне заменили на медленное гниение в этом каменном мешке. Уж лучше бы сразу…

Я посмотрел на часы. Пора было идти к Маховскому, иначе я опоздаю в Вологду.

– Надеюсь, все, о чем ты мне сейчас рассказал, правда, – произнес я, поднимаясь. – Я попробую что-нибудь предпринять. Хотя гарантий в том, что мне это удастся, дать не могу. Молись, сын мой…

Повернувшись к двери, я нажал кнопку звонка и подождал, пока дежуривший в коридоре охранник выпустит меня из камеры. И даже когда за моей спиной захлопнулась железная дверь, я все еще чувствовал направленный мне вслед взгляд Скопцова.

Мы поднялись на этаж выше, прогромыхав два пролета по узкой металлической лестнице, и остановились возле камеры номер семьдесят два. Я обратил внимание, что охранник слишком уж долго вглядывался в «глазок» камеры, а едва я оказался внутри, парень тотчас захлопнул дверь и повернул ручку замка.

Заключенный Маховский стоял посреди камеры и улыбался. В его маленьких, близко посаженных друг к другу глазках не было и тени той неизгладимой тоски, которую я наблюдал практически у каждого узника Каменного. Я сразу же обратил внимание на его скованные железной цепью щиколотки ног. Цепь была достаточно длинной, чтобы этот двухметровый великан мог спокойно ходить, но явно коротковатой, чтобы попробовать убежать или лягнуть ногой кого-нибудь из конвоиров. Бывший боксер сделал шаг мне навстречу и остановился.

– Я ждал вас, батюшка. – Голос Маховского был под стать телосложению. Грубый, вкрадчивый, от которого, случись услышать его в темной подворотне в половине второго ночи, у припозднившегося прохожего непременно душа уйдет в пятки, и он не только потеряет дар речи, но и способность передвигаться. А уж о возможности оказать этому монстру физическое сопротивление и говорить не приходится.

– Как вас называть? – продолжая улыбаться, поинтересовался Маховский. – Меня зовут Борис Борисович. Как певца Гребенщикова. Слышали, поди, о таком?

– Отец Павел, – представился я, делая шаг навстречу зэку. – Начальник тюрьмы передал мне, что вы, сын мой, хотите исповедоваться. Я готов вас выслушать. Но не надейтесь, что для искупления своих грехов вам хватит только слов…

• Предыдущая
• 19/76
• Следующая