Зона сна - Горяйнов Олег Анатольевич - Страница 41

• Предыдущая
• 41/104
• Следующая

– Ах, князь, я знаю, и мне это очень обидно. Ну что такого плохого, если бы благородные люди носили благородные звания?

Тяжёлый случай, подумал Стас. Вся страна знает, что детство Деникина прошло в беспросветной нужде, а дочка переживает, что отменили дворянские звания и привилегии! Сам-то он полагал, что высоким происхождением кичиться не следует, а даже надо скрывать его.

Тут девы принялись за десерт, и Стас, извинившись, отошёл по малой нужде. А когда возвращался, навстречу ему попался Никита, уже в сапогах и другой, нарядной рубахе, явно околачивавшийся здесь в надежде встретить «молодого кавалера». Он двинулся Стасу наперерез, улыбаясь и разводя руками:

– Хорошо вы косите, барин! А должен вам поведать, что и предок мой, знаменитый Аверкий Кириллов, царский садовник, хоть и был в больших чинах, тоже сам кашивал, и преизрядно. Не гнушался. Сие нам всем урок и наука!

Ну, Москва! – улыбнулся про себя Стас. Из пустого дела столько разговору. Небось если бы он, князь, из земли редиску выдернул, они бы сагу сложили.

Впрочем, к Никите у него был определённый интерес. Стас обнял его за плечи:

– А скажи-ка мне, друг Никита, что тебе известно про племянника Аверкия, Тимофея Кириллова?

– Про Тимофея-то? Много чего известно про Тимофея. Химик он был, Тимофей. Химик. Химичил всё. Но только он не Кириллов, нет. Он сводной сестры Акинфия был сын. – И Никита замолчал.

– Ну? – поторопил его Стас.

– А что? Больше ничего. Даже фамилии нет.

Стас просто рассвирепел:

– А говоришь, много известно! Ведь он женился на крестьянке, на Дарье из Плоскова! Что дальше-то с ними было?

– Так это и есть много; больше кто скажет? Он химичил, химичил, сварил мыло с травами. Хотели Тимофея сжечь за колдовство, он и пропал. Может, сожгли, может, в Польшу ушёл. Но вряд ли успел, стрельцы бузили – страх. Аверкия-то уходили до смерти, злодеи.

Как ни пытал его дальше Стас, ничего не добился. Старик и сам уже был не рад, что завёл толк про своего «предка Аверкия». С тем Стас и вернулся к Марине. Но с нею, вопреки ожиданиям, пустого трёпа больше не было. Юная девица устроила ему форменный экзамен: всю вторую половину дня они провели в разговорах об искусстве, съездили в Третьяковку, к директору, звонили в Петроград. А зачем всё это было надо, он понял не сразу. Вопросы-то она задавала незначительные и ответы получала поверхностные. Всё выглядело так, будто Марине позарез нужна консультация искусствоведа. Но к её услугам вся Академия художеств! Зачем ей он?!

Наконец прояснилось: Марина собиралась в Париж, открывать художественную выставку совместно с внучкой престарелого президента Французской республики. Та была серьёзной художницей, а Марина – может, и хороший ботаник, но искусствовед никакой. А ей не хотелось ехать с сонмом академиков, хотелось блеснуть самой, и для этого она желала иметь «домашнего» консультанта, никому не известного.

Стас честно сказал ей, что он просто хорошо учился по учебникам, опыта у него нет вовсе – разве что в изготовлении фресок – и на роль советчика он не годен.

– Посмотрим, – ответила загадочным тоном дочка Верховного.

Домой он вернулся поздно вечером. Отчима не было – задержался, видать, на банкете с м-ром Коксом. Зато матушка засыпала вопросами. Стас ужасно устал; он даже отказался от чая и просто повалился в кресло. Кратко сказал о встрече английского министра на вокзале, но потом оживился:

– Ты, оказывается, знакома с Деникиным? – спросил он.

– Да, мы встречались, – удивилась она. – А ты как узнал?

– А вот и я с ним встречался, – похвастался Стас. – И он мне поведал, что хорошо знал отца, и тебя тоже. Кручинился, что после гибели папы не уделял тебе должного внимания.

– Ах, Стасик, мне тогда ничьего внимания не было надо, – отмахнулась она. – Однако приятно, что Антон Иванович меня помнит.

Затем он в красках рассказал ей о прогулке с Мариной и намеченном на конец месяца плавании во Францию, и они обсудили всё это, но на протяжении всего разговора Стасу не давала почему-то покоя мысль об отце. Что-то было сказано сегодня о нём необычное…

– Расскажи мне про отца, – попросил он. – Антон Иванович вспомнил, что он возлагал на меня какие-то особые надежды.

– Да-да, ты знаешь… Вроде бы это естественно – когда у мужчины рождается сын, он… Но Фёдор действительно относился к тебе преувеличенно серьёзно. Он ведь служил, на фронте пропадал, хоть и штабной. А как приедет – только о тебе. Буквально ждал, что ты в два-три года осилишь грамоту. Я же над ним смеялась! – И она засмеялась, и тут же заплакала. Стас подошёл к ней, погладил по спине. Сказал тихо:

– Не плачь, дорогая моя.

Она вытерла глаза, виновато взглянула на сына:

– Я его очень любила… Понимаешь… И он тоже. А ты был наш, общий. Когда тебе исполнился годик, он принёс домой книгу, научную, сказал, для тебя. Я опять смеялась – рано такие книги, зачем они младенцу. А он говорит: ничего не рано, пусть будет. Ещё высказался так высокопарно, что мужчины нашего рода оставили свой след во всех эпохах. Она потом долго у нас была… Кто-то унёс…

– А что это была за книга, мама?

– Я пыталась её читать, но так и не поняла ничего… Что за книга? Николая Морозова книга. Это такой учёный. В те годы он был страшно популярен, на него только что не молились. Фёдор про него часто говорил, так образно… Сейчас вспомню. А, да! «Отгадчик тайн, поэт и звездочёт». Унёс её кто-то, жаль.

– Ты её название не помнишь?

– Ещё бы! «На границе неведомого» называлась, 1910 года. Такая обложка бумажная, синее небо, тучи, белые колонны, ветер и дождь.

Старый Кощей – дедок с виду такой, о каких говорят «сам с ноготок, борода с локоток», – появился на летней лесной полянке из ниоткуда, сразу твёрдо встав на ноги. В ту же секунду юнец лет тринадцати – пятнадцати грохнулся на спину в двух метрах от него. Оба были совершенно голы, но в окружающей природе не было ни одного существа, способного удивиться этому обстоятельству.

Ничуть не медля, старик деловито обошёл поляну по кругу, нашёл на земле палку покрепче и лишь затем подошёл к парнишке, который теперь уже сидел, в недоумении оглядывая окрестности. Дед опёрся на палку и, сморщив доброе лицо в улыбке, внимательно посмотрел прямо в глаза подростку.

– Я… я… – пролепетал тот, прикрываясь рукою.

– Да вижу, кто ты, вижу, – молвил старик. – Испуган, падаешь спиной, наготу прячешь… Новик, стало быть, в «ходках» наших, Господом нам дарованных.

– Новик? – переспросил мальчик. – А где я? И где моя одежда?

Кощей повёл рукой:

– Это лес, который здесь всегда. А где мы в этом всегда, мне пока неведомо. Но не горюй, всё узнаем… Вставай, идти бы нам надо.

– Мне что, всё это снится, что ли? – Мальчик едва не плакал. – Я пришёл сделать этюд гумна, а теперь ни гумна, ни мольберта, ни одежды! Я сплю?

– Спишь, – вздохнул старик. – Спишь, в истинной своей жизни. И видишь сон, что голым гуляешь со мною по лесу. Успокойся. Как звать тебя?

– Эдик… Эдуард. Я у крёстного гощу, этюд делал…

Старик присмотрелся:

– Мнится мне, аз, грешный, уже тебя видел. Скажи, не бывало ли, чтобы тебя хозяин грыз?

Мальчик испуганно огляделся:

– Нет. Меня никто не грыз.

– Ой, схож обликом! Хоть он и быстро сгрыз того бедолагу, а потом и меня, всё ж я того отрока хорошо запомнил. Очень с тобою схож… хоть ты и помоложе. – И старик показал Эдику палку: – Видишь? Хозяин-то, может, ещё здесь бродит, а у меня дубинка.

Он мелко засмеялся:

– Хе-хе-хе… Думает второй раз меня съесть… Хватит ужо… А меня, отрок Эдик, зовут Кощей.

– Как! Не может быть.

За всеми этими разговорами старик ходил по кругу, обрывая ветки кустов, выдёргивая длинные травинки, а затем вставший на ноги Эдуард начал ему помогать, и в итоге они сплели себе юбочки, которые и обмотали вокруг чресл.

• Предыдущая
• 41/104
• Следующая