Контакт первой степени тяжести - Горюнов Андрей - Страница 23

• Предыдущая
• 23/96
• Следующая

– А вот скажи, господин зубоскал – у вас случайно нет с собою карты Приполярного Урала?

– Случайно? – парень даже хохотнул от удовольствия. – Случайно есть.

– Дай глянуть. Можно на секунду?

– Конечно! Ты только руки вытри об штаны – о'кей?

Не вступая в пререкания, Борис старательно вытер об джинсы руки. Нагнувшись, парень вытащил планшет, лежащий на подхвате, в верхнем клапане рюкзака, а вместе с ним и полотенце – из рюкзачного кармана:

– Теперь слегка еще их полотенцем, ручки – и можешь посмотреть.

– Испачкаю. – Борис опасливо окинул взглядом полотенце – белоснежное.

– Не! Все равно стирать. Оно же грязное.

– Ты грязного, мой друг, не видел... – пробормотал Борис, старательно пачкая полотенце.

– Нет, это ты не видел чистого, – возразил парень. – Ну вот, теперь годится.

Борис развернул планшет и аж присвистнул: тот содержал, пожалуй, больше сотни листов подробнейшего двадцатитысячника: в одном сантиметре двести метров.

– О-о-о! – протянул Борис. – К такой карте еще бы и оглавление, а лучше б – и путеводитель.

– Путеводитель – это я, – представился парень. – Тебя чего интересует-то?

– Меня интересует место впадения реки с названием... э-э... Хамбол в реку с названьем... Подожди! Забыл что-то...

– Лимбек!

– О! – восхитился Борис. – Твоя правда. Лимбек!

– Это запретная зона. Тебе нужна запретка. Лист сорок четвертый.

– А почему эта зона – запретка?

– Откуда я знаю? Я, что ли, ее закрывал? Заповедник, может быть. А может, камушки, золотодобыча. Вояки, база какая-нибудь военная. Ракетные шахты, система ПРО. На картах это не отмечено – так что если ты шпион, то губы особо не раскатывай.

– Я спросил от фонаря, извини. Думал, может, знаешь?

– Я не знаю. И не хочу знать. Я в запретки не суюсь. Вот, видишь, закрыт весь квадрат? И все соседние закрыты – восемь.

– А кем закрыты? Местными властями? Как это понять?

– Они закрыты распоряжением ЦС и МКК.

– ЦС и МКК?

– Аббревиатура. ЦС – центральный совет по туризму и МКК – маршрутно-квалификационная комиссия.

– Ну, это невеликое начальство!

– Для нас – начальство.

– Для вас-то – да, – ядовито хмыкнул Борис. – А мы – бомжи. Для нас и Бог – не очень-то начальство... А где же здесь железная дорога?

– Тридцать девятый лист. Вот. Разъезд. Отсюда – зимник: сороковой лист, сорок первый, сорок второй... Все. Далее – по азимуту. Пересеченка. От Яптик-Шора, брод – юго-восток идешь по компасу. Но здесь склонение, учти – семнадцать градусов – на Приполярном Урале...

– Километров семьдесят-то – от железки?

– А то!

– И нет жилья, я вижу.

– Глухо. Сплошная ненаселенка. А ты, я гляжу, как раз туда и собрался, так, что ли?

– Да думаю...

– Ты там сдохнешь.

– Считаешь? Но ты, я вижу, пока что не сдох?

– А я там и не был.

– А что так? Неужели неинтересно?

Понимая, что карту ему скопировать не дадут, да и времени на это нет, Борис тянул резину, стараясь запомнить трассу и ориентиры, создав в памяти хотя бы абрис, крок.

– Закрыт район. Не с потолка же он закрыт. Наверняка причина есть.

– Может быть, есть. А может – и нет. Знаешь песню: «Много у нас херовин, каждый мудак – Бетховен»?

– Вот я про то-то и толкую: это узнаешь там уже, на своей, на собственной, на шкуре.

– А что, вот так – молодые, прыткие, вся жизнь впереди. А в запретную зону лезть – неужели неинтересно?

– Кому что, старик. Каждому свое. Есть ребята – и по крышам ходят. С закрытыми глазами. Ночью.

– Лунатики?

– Нет, идиоты. Будешь срисовывать? Пять минут у тебя еще есть. А карандаш и бумажки я дам.

– Да я запомнил. Спасибо. У меня память зрительная – во! Я же художник с мировым именем! – Борька поковырял грязным ногтем в зубах, а потом не без лихости высморкался перед чистюлей-туристом при помощи двух пальцев и, поклонившись – учтивее некуда – отплыл от стайки молодежи.

– Забавно, – сказал Борис, подходя к Белову. – Это место существует в природе.

– Какая тебе разница – существует оно или нет?

– Огромная! Что сцепщик не совсем гнал пургу. Какая-то доля истины в этой истории есть.

– А тут какая разница – есть доля истины или нет?

– Ну, как? Ну, все-таки. Интересно же!

– Пойдем. Метро открылось. Пока дойдем, как раз публика схлынет.

Они расстались перед зданием вокзала: Белову нужно было нырнуть вниз, в подземный переход, в метро. Борису же левее, за вокзал, за угол, за памятник Ленину и далее пешком по направлению к Красносельской, к Сокольникам.

Белов проводил его взглядом.

Борис завернул за угол и скрылся из вида.

На углу, за которым скрылся Борис, висел указатель: «Суточные кассы. Поезда дальнего следования».

Стрелка указывала за угол. Туда, куда завернул Борис.

«Вот что он не учел, следователь... – подумал Белов. – Он не учел, что у Бориса была еще одна точка, в которую он мог двинуть с вокзала. И скорей всего, туда и двинул».

Мастерская!

Конечно, следствие ведь привыкло иметь дело с людьми обычных профессий. Исходя из повседневного опыта, диктующего привычную череду следственных действий, они проверили квартиру, выяснили: не появлялся – ну, опечатали ее – конец. А для художника мастерская – второе место жизни и даже не второе, а первое. Были они там? Едва ли. Ведь Власов об этом и словом не обмолвился.

Белов понимал, что в его ситуации самый простой, надежный выход – это отыскать Бориса самому и представить его прокуратуре, угрозыску, ментам: «Нате, ешьте!»

От него тут же отстанут.

В глубине души Белов, конечно, не верил, что Борис канул в своей мастерской и лег там на дно. Это было очень не похоже на Тренихина: припадки творчества были у него, в общем-то, кратковременны: неделя, десять дней, ну, максимум дней пятнадцать, да и то! Он слишком выкладывался и разом выплескивал все, что копил: ему не нужна была размеренность, усидчивость и упорядоченность. Наоборот. Работая «на длинную дистанцию», Борис скисал. Так что в мастерской его, скорей всего, нет. Но, может, зашел, вернувшись в Москву, поработал дней пять и смотался? Может, там оставил координаты, записку?

Мастерские Белова и Тренихина располагались сравнительно недалеко одна от другой, и оба имели ключи от обеих мастерских. Это было не столько знак дружбы, символ доверия, что ли, сколько производственная необходимость: ведь в самый разгар работы может что-то понадобиться, именно то, что у тебя кончилось, а у соседа – горы немереные. В одиннадцать часов вечера, положим, за растворителем или бесцветным лаком в салон же не потащишься? Мало того, чужая мастерская могла служить прекрасным убежищем от назойливых гостей, когда надо было серьезно и интенсивно поработать. К нему в мастерскую припрется кто-нибудь, положим, из зануд, а там – Борис. «Белова нет и не предвидится». – «Почему я работаю здесь?» – «А у меня в мастерской оконные рамы меняют на стеклопакетные. Вот он меня и приютил – сам-то он свалил... По-моему, в Австрию. Или в Австралию? После двадцать шестого обещал быть». На самом же деле Белов в это же самое время плел нечто аналогичное нежданным гостям Тренихина, трудясь, естественно, в его мастерской.

Белов взвесил в руке связку ключей. Ключ от мастерской Бориса мгновенно выскочил из компании себе подобных, подчиняясь привычным движениям пальцев.

Дверь мастерской Бориса не была опечатана. Однако Белов не спешил ее открывать. Он внимательно осмотрел дверь – на предмет взлома. Если суммы, которыми сыпал Власов, соответствовали действительности, то мастерскую Бориса вполне могли уже обчистить сто раз. Ясно, что случись такое событие, оно пришлось бы как нельзя кстати следствию – ведь кражу можно было бы без труда списать на него, Белова. Что называется «заодно».

Нет, дверь явно не взламывали.

Белов отпер дверь. Вошел, разделся в «предбаннике».

Одного беглого взгляда, скользнувшего по мастерской, было вполне достаточно для Белова – нет, Борис не заходил сюда после их возвращения.

• Предыдущая
• 23/96
• Следующая