Святая Русь против Хазарии. - Грачева Татьяна Васильевна - Страница 6

Хлеб был в изобилии – в Сибири, на Волге и в губерниях Черноземной полосы было достаточно ссыпных пунктов и элеваторов.

«Перед Первой мировой войной у нас уже не было чеховских мужиков, сидевших в курной избе с лучиной. Также не было помещиков Фамусовых, Чичиковых и Плюшкиных. Крестьянин в деревне освещал свое жилище керосиновой лампой, а в большие праздники или когда много гостей, зажигал лампу “молния”. Уже трудно было найти такой дом, где бы была в доме одна комната. Сохой уже на тощей кобыленке крестьянин не пахал под посев, а запрягал в плуг пару добрых коней или быков».

Волегов вспоминает: «Наша армия в то время была снабжена всем необходимым лучше, чем в первые годы войны. Главное интендантство заверяло, что Россия была в состоянии продолжать войну еще пять лет. Между Россией и Германией получился контраст. В России положение с транспортом и снабжением армии улучшалось с каждым годом войны, а в Германии получилось обратное явление – чем дальше, тем больше ощущались недостатки в продуктах питания. В начале 1917 года там уже был введен рацион для мирного населения. Это являлось главным фактором для Германии как можно скорее кончать войну. Россия в это время была накануне победы и имела все ресурсы, чтобы победить».

Казалось бы, я писала о многих достижениях российской священной государственности ранее. Но мысль неуклонно, как будто по чьей-то воле свыше, снова и снова возвращается к тем дням былого Имперского величия, заставляя еще раз написать об этом, привлечь внимание моего дорого читателя к нашей славной истории. Наверное, это нужно и важно для того, чтобы мы, спустя много лет страданий и лишений, пришли не только к пониманию, но и к глубокому убеждению, что лучшей модели государственности для России, чем Православная империя, не существует. Россия может существовать только как Империя. В противном случае она обречена на смерть.

Имперская модель создает колоссальный запас прочности, позволяющий государству не только выживать, но и развиваться, и успешно защищаться в условиях таких жесточайших кризисов, как мировые войны.

Вопрос имперскости – это очень важный вопрос нашей идентичности, являющейся стержнем, главной опорой нашего национального сознания и достоинства. Чтобы их сохранить, наш народ должен помнить, что «они сыны и дочери исторической великой России и могут с гордостью считать себя русскими».

Продолжая свое путешествие в прикровенную Империю, мы мчимся над огромными просторами Сибири, которую в нынешней России оккупанты-хазары превратили, осуществив мечту Троцкого, в «безлюдную пустыню, населенную белыми неграми», преимущественно мигрантами, работающими там по вахтовому методу и не считающими эту землю своей.

Но мы летим над другой Сибирью, имперской, богатой, изобильной, которая помнит то, о чем писал в своих воспоминаниях И. Волегов: «Сибирь – это богатство России. Измерить это богатство в настоящее время не представляется никакой возможности, ибо оно еще лежит не тронуто и не исследовано. Крестьянину Сибири природа предоставила все, от чего он мог обогатиться. Землю, которая давала богатые урожаи, поля для скотоводства, реки для рыболовства и тайгу для охоты – от всего у него был доход.

Бывало, поедешь из города в деревню на летние каникулы с пятью или шестью рублями (зарплата рабочего в 1913 году была 20 золотых рублей в месяц, а народного учителя 25-30 золотых рублей. – Прим. авт.) – за эти деньги получишь хорошенькую чистенькую комнату и будут вас кормить целый месяц, как на убой. Дадут сибирские шаньги, блины или оладьи, штук десять сваренных вкрутую яиц, миску сметаны, топленое масло в глиняной масленке, огромный кувшин молока, ну, а чай непременно – это завтрак. Во время обеда подавали не менее пяти блюд, почти все молочные, а из мясных – один суп из солонины. Свежее было только курица или гусь. Засолов ставили к обеду много: грузди, огурцы, редьку и, как сладкое, после всего подавали свежие ягоды – чернику, землянику или малину с молоком. Ужинали тем, что осталось от обеда, и вечерний чай с брусникой и домашним печеньем».

Сибирь имперская помнит, что была в ней мощная энергия жизни и была она наполнена жителями. «А Забайкальское казачество гордилось тем, что в случае нападения врага на Россию, при объявлении общей мобилизации, они могли выставить 14 полков. Об этом каждый казак знал, и он на это смотрел, как на прямую обязанность сражаться за Веру, Царя и Отечество. Жили забайкальские казаки, как помещики».

И это уклад жизни простого народа… Дух этого уклада тоже хранит брошенная нами Империя. Вот, как о нем написал в своих воспоминаниях А. Вертинский: «Раньше жили не спеша. Выходили замуж, рожали детей в более или менее спокойной обстановке, болели обстоятельно – лёжа в постели по целым месяцам, не спеша выздорав ливали и почти ничем, кроме хозяйства не занимались. Без докторов, без нудных анализов, без анкет.

Наша нянька, заболев, на вопрос «Что с тобой?» отвечала всегда одно: «Шось мене у грудях пече». А болезни-то были разные.

Умирали тоже спокойно. Бывало, дед какой-нибудь лет в девяносто пять решал вдруг, что умирает. А и пора уже давно. Дети взрослые, внуки уже большие, пора землю делить, а он живёт. Вот съедутся родственники кто откуда. Стоят. Вздыхают. Ждут. Дед лежит на лавке под образами в чистой рубахе день, два, три… не умирает. Позовут батюшку, причастят его, соборуют… не умирает. На четвёртый день напекут блинов, оладий, холодца наварят, чтобы справлять поминки по нём, горилки привезут два ведра… не умирает. На шестой день воткнут ему в руки страстную свечу. Все уже с ног валятся. Томятся. Не умирает. На седьмой день зажгут свечу. Дед долго и строго смотрит на них, потом, задув свечу, встаёт со смертного одра и говорит: «Ни! Не будет дела!» И идёт на двор колоть дрова».

В городах вновь открываемой нами сакральной Российской Империи, по которой мы робко путешествуем, пусто, но это пока. Вся ее атмосфера полна ожиданием и трепетом. Она знает, что покинувший ее народ, как блудный сын обязательно вернется, нагулявшись, прокутив все, что имел, все, что она ему оставила в наследство, пройдя через лишения, голод и страдания. Он опять придет к ней с покаянием, прося у нее защиты и помощи. И она его примет и простит. Именно это возвращение народа в Российскую империю через обретение веры, будет символизировать и общенародный акт раскаяния, и готовность идти в бой за Отечество в неизбежной, непрекращающейся борьбе с атакующей Хазарией.

Как замечательно написал Волегов: «Народные вожди и диктаторы приходят и уходят, а народ остается всегда, как остается и имя его родины – Россия. Придет время, когда и это смутное время пройдет, как проходили все другие, и снова народ будет свободен, приняв Божественную силу Церкви Христовой». Это и будет знаменовать наше возвращение в Россию имперскую, в Третий Рим, в Святую Русь.

Во время одного из многолюдных банкетов генерал русской армии, герой русско-турецкой войны (1877-1878) Михаил Дмитриевич Скобелев выступил со знаменательной речью: «Опыт последних лет убедил нас, – если русский человек случайно вспомнит, что он, благодаря истории, все-таки принадлежит к народу великому и сильному, если, Боже сохрани, тот же человек случайно вспомнит, что русский народ составляет одну семью с племенем славянским, ныне терзаемым и попираемым, тогда в среде доморощенных и заграничных иноплеменников поднимаются вопли негодования, что этот русский человек находится лишь под влиянием причин ненормальных, под влиянием каких-либо вакханалий… Престранное это дело, и почему нашим обществом овладевает какая-то странная робость, когда мы коснемся вопроса для русского сердца вполне законного, являющегося результатом всей нашей тысячелетней истории… Сердце болезненно щемится. Но великим утешением для нас вера и сила исторического призвания России!»