Кондратий Рус - Ромашов Андрей Павлович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/15
- Следующая
Мы вышли из юрты великого кама ночью, на нас глядели с черного неба зеленые звезды и смеялись. Звезды видели короткую славу наших предков, дым пожарищ и гибель могучих родов. Северный ветер, сын грозной Йомы, развеял славу наших могучих предков, как желтые листья. Я вернулся в родную юрту, повесил свой меч на деревянную стену и уехал на пастбища. Я доил кобылиц, плел сети и ловил рыбу в Шабирь-озере вместе с ултырянами, а в месяц туманов купил за пять кобылиц в ултыре Сюзя-филина, по обычаю наших отцов, молодую жену.
Князь Юрган потянулся к кувшину с молоком.
– Рус пришел! – не заходя в юрту, закричал от дверей молодой охотник. Орлай вскочил и схватился за меч.
– Садись, слушай и думай, – сказал сыну князь Юрган. – Мы не знаем, кто пришел в юрту: гость или враг.
Золта отстегнул от пояса длинный булгарский меч, сунул его под шкуры и стал ждать Руса.
Залез в юрту огромный Пера, младший брат старого Сюзя, за ним Рус. Они подошли к чувалу. Рус пожелал здоровья всем – сказал «пайся» – и положил на шкуры широкий железный топор.
Не глядя на подарок, князь Юрган ответил ему:
– Ось Емас, Рус, здравствуй!
Рядом с Русом встал Пера и начал говорить, что хозяин гнезда, Кондратий Рус, хочет быть другом князю Юргану, он чтит обычаи и веру его народа, и никогда не будет врагом ни в помыслах, ни в делах.
Князь Юрган сказал:
– Хорошие слова говорит хозяин гнезда Кондратий Рус. Но в нашем святилище был его сын!
– Вина его сына – его вина. Хозяин большого гнезда Кондратий Рус просит у тебя прощения, князь!
– Скажи Русу: я не молюсь каменной Йоме, грозному богу соседей, я не отдаю десятую часть добычи их великому каму-шаману. Рядом, скажи, мой сын Орлай. Я не пошлю его грабить святилище соседей, пойдет сам – я не назову его больше сыном! Клянусь великим Нуми.
Пера пересказывал Русу слова князя Юргана. А Золта разглядывал своего спасителя. Не постарел Рус, не потерял силу – высокий и прямой, как сосна, только длинная борода пожелтела, подпалил, видно, он ее на костре.
– Сын Кондратия Руса ранен шаманской стрелой. – Пера взял у Руса костяной наконечник и показал князю. – У шамана Лисни такие стрелы, ты знаешь. Сын Руса умрет.
Рус начал говорить. Золта понял его слова так: умрет сын, пусть умрет и обида.
– Янысь! – сказал князь, вставая. – Скажи, Пера: я верю хозяину большого гнезда, он друг, рума. – Князь отстегнул от широкого кожаного пояса кривой охотничий нож и протянул его гостю.
– Возьми, Рус!
Золта нащупал под шкурами длинный булгарский меч, вытащил его, кряхтя, поднялся и сказал Русу:
– Я стар, болезни едят мое тело. Этот меч тяжел для меня.
Рус принял его подарок, поклонился сначала князю, потом ему и вышел из юрты.
– Ось Емас улум! – попрощался Пера и пошел за ним.
Князь Юрган стоял над чувалом, бросал пахучий вереск на красные угли. Орлай бегал туда-сюда по юрте и кричал, что великий Нуми-Торум хочет крови.
– Чужая рана не болит, – ворчал Золта. – Шаман Лисня хочет крови соседей, а не Нуми-Торум.
Золта сел, завернул в теплую шкуру больную ногу и стал думать. Рус спас его в месяц метелей и накормил мясом, он подарил Русу булгарский меч, крепкий и острый, как жало осы.
– Возьми мой меч, отец! – кричал Орлай. – Мы не воины! Мы старухи!
Князь Юрган подошел к сыну, положил на плечи ему руку.
– Тэхом, слушай! – сказал он. – Я, князь и старейшина рода, велю тебе: догони раба шамана Лисни и убей его! Я брошу голову раба на красный ковер и раздам богатства свои, по обычаю предков, у большого костра. Спеши, Орлай! Великая мать-земля Колтысь-ими не хочет крови соседей.
КОЛДУНЬЯ
Ивашка не умер. Прохор принес его из лесу на руках, положил на лавку в передний угол. Увидела Татьяна своего молодшенького без кровинки в лице, пала перед ним, как подрубленная и запричитала: «Охти мне да тошнехонько, охти мне да больнехонько! Уж как сяду я, многобедушка, к своему сыну молодшенькому, к соколику златокрылому, ко его телу ко блеклому, как повывою обидушку да повыскажу кручинушку! Как у меня, многобедушки, три полюшка кручинушки посеяно, три полюшка обидушки насажено. Знаю я, многобедушка, не пришла к тебе, рожано дитятко, не пришла бы к тебе холодная, кабы жили на родной сторонушке, по закону христианскому…» Зашла в избу старая Окинь. Она принесла жив-траву, но Татьяна не подпустила ее к сыну.
– Загниет рана-то, – сказал матери Прохор.
Она заревела:
– Погубили нехристи молодшенького! Погубили!
Кондратий взял траву у старой Окинь, оттолкнул жену, развязал тряпицу на шее Ивашки и велел Усте промыть рану водой.
Прохор опоясался мечом, снял со стены большой лук и вышел из избы. День еще, солнышко светит, а все одно боязно. На Гридю какая надежда! Спит, поди, в елушках, неторопь.
Прохор спустился в лог, перебрел речку. Лошади лежали на траве, как неживые. Он прошел мимо, ни одна и башку не подняла – сморила жара лошадей. Вот и засека. Прохор негромко свистнул.
Из ельника выполз Гридя, приставил ему к брюху рогатину и заорал:
– Живота или смерти?
– Не балуй.
Гридя убрал рогатину и стал жаловаться, что замаяли его мухи и спасу от них нет.
– Пить-то принес? – спросил он Прохора.
– Принес.
В нагревшемся за день ельнике душно, жарко, зато шаманская тропа как на ладони – мышь пробежит, и ту увидишь.
– Слышь, Проша!
– Ну!
– Пошто мы от оштяков Юргана стерегемся?
– Ивашка к ним в кумирницу лазил.
– Вот дурья башка! Ушкуем его тятька прозвал. Ушкуй и есть, чистый разбойник! Спалят нас оштяки.
– Нишкни! Тятька идет!
Кондратий шагал не один, Пера был с ним. Они остановились за елушником, на шаманской тропе, и стали оглядываться. «Нас смекают», – догадался Прохор и вылез к ним на тропу.
– Гридю домой посылай, – сказал Кондратий Прохору. – Тут он?
– Тутока, тятя! – отозвался Гридя, вылезая из елушника.
Увидев лохматого караульщика, босого, в тяжелой железной кольчуге, Пера засмеялся.
– Разобрало тебя, нехристя, – заругался Гридя. – Вырос больше сохатого и ржешь!
Кондратий отправил его домой и наказал – ворота держать на крепком запоре.
Ушел Гридя, ушли послы. Прохор остался один, поглядел на высокое еще солнце и полез в елушник. Лежал в теплом елушнике, думал, что до юргановых юрт версты полторы, будто и рядом, а сверни с шаманской тропы – ступишь шаг и погибнешь. Лес сырой, дремучий, лога крутые, глубокие. Старый Сюзь зовет это место урочищем лешего, ворса-морта, по-ихнему. А тятька не взял ни меча, ни рогатины. Видно, Пера отговорил. Да и то сказать – в гости с мечом или рогатиной не ходят…
Морит от жары, глаза слипаются. Прохор кусал руку, чтобы не уснуть ненароком, тряс головой. Жарко, дремотно. Палит солнце, выжимает серу из елушника, к дождю такое тепло, к петровским грозам. От елушек шаманская тропа бежит саженей десять посреди берез. Прохор стал считать белоногих. Учил его счету тятька, еще на Устюжине, когда за великим князем жили. Много лет прошло, а Прохор не забыл. Посадил на землю удельный князь Юрий своего холопа Епишку. Набежали княжеские доводчики. Скот, кричат тятьке, твой, изба твоя, а земля по грамоте княжеская, он ей господарь и володетель…
Показалось Прохору, будто птица мелькнула. Придавил он локтями траву, поднял лук и стал вглядываться. Притаился кто-то за березой, стоит. «Пока на тропу не выйдет, стрелять не стану, – решил Прохор и ахнул: – Господи, девка!»
В красной рубахе, без платка, шла по тропе к нему черноволосая юрганка. Вот беда-то! И показаться нельзя и пропустить боязно. Он покачал елушки – может, испугается, убежит. Но черноволосая не испугалась, сказала «пайся» и протянула в его сторону кувшинчик. Он понял: здоровается с ним черноволосая, надо вылезать, все едино заметила.
Прохор вышел к ней на тропу.
– Ну, чего ты! Беспонятная…
Она улыбнулась ему и затараторила. Он стоял перед ней, грузный и большой, как медведь, слушал, но разобрать ничего не мог:
- Предыдущая
- 4/15
- Следующая
