Талисман любви - Райс Луанн - Страница 52

Мэй поблагодарила доктора и повесила трубку. В тот полдень, ничего не сообщив Тобин или Энид о своих планах, Мэй отправилась навестить могилы ее родителей. Они были похоронены на берегу реки Ибис в Блэк-Холле, на маленьком кладбище, окруженном каменной стеной и соснами. Весь снег растаял, и крокусы пробивались среди пожухлой прошлогодней травы.

Мэй шла по каменной дорожке. Она чувствовала возбуждение, словно собиралась навестить людей, которых едва знала. Многие годы она приходила сюда с бабушкой. Эмилия ухаживала за могилами своей дочери и зятя, убирала листья осенью, сажала цветы весной, рассказывая Мэй истории из жизни родителей девочки. Иногда к ним присоединялась и Тобин. Но, став старше, погрузившись во взрослую жизнь, она прекратила приходить сюда так часто. Это было ее первое посещение за несколько лет. Мертвые листья слетали с надгробий, все кругом заросло дикой травой. Мэй спрятала голову от мартовского ветра и прислонила ладонь к надгробному камню. Камень холодил ее пальцы.

На камне были высечены имена ее родителей и даты их рождения и смерти. «Сэмюэлъ и Абигейл Тейлор». Дотронувшись до глубоко вырезанных букв, Мэй захотелось разобраться в своем неотступном желании побывать здесь. Холмы и леса раскрывались вокруг нее, тихие и пустые. Река Ибис, узкий приток широкого Коннектикута, была еще обрамлена льдом. Коричневые листья и мертвая трава, один мерзлый комок, приклеились к могиле. Опустившись на колени, она начала убирать листья.

И в какой-то миг ее голова коснулась камня. Она подумала о матери, об отце, и глубокое чувство любви закипело в ее груди. Так много времени прошло с тех пор, как она видела своих родителей; она выросла, у нее родилась дочь, она вышла замуж.

Ветер подул, разметав листья.

Мэй опустила голову и заплакала. Она думала о годах, которые у них были отняты. Какая жестокая несправедливость. Все эти годы они лежали здесь, в земле, всего в нескольких милях от своего дома, а другие люди продолжали воспринимать дни, смену времен года и целые годы, отмеренные им судьбой как должное. Она вспомнила о Мартине и его отце, которые впустую тратят время во взаимном отрицании, борьбе друг с другом, какой бы ужасный проступок ни стоял между ними.

Закрыв глаза, Мэй попыталась вызвать в памяти лицо ее отца. Она помнила его красивым и улыбчивым, со светящимися светло-карими глазами и замечательной улыбкой. Его лицо светилось любовью. Потом она увидела обиду в его глазах, когда она повернулась к нему спиной.

Что там говорил доктор Уитпен?

Таким детям, как Кайли, необходимо знать, что их понимают. Мэй мысленно вернулась назад на двадцать четыре года и вспомнила, что испытывала, когда ее отец умер, не услышав ее.

– Я люблю тебя, папочка, – прошептала Мэй, погладив камень. – Это я и хотела тебе сказать.

Он не ответил ей. В отличие от Кайли, Мэй не умела видеть или слышать через завесу. Но странно: теперь ее не покидала уверенность, что отцу эта завеса не мешает слышать ее. Мэй показалось, что отец погладил ее по макушке, она ощутила его любовь и внезапно перестала сомневаться, что он был с ней. Если бы он мог, он сказал бы ей, что он любит ее; что он простил ее давным-давно. Неужели она слышит его голос в воздухе? Мартовский ветер упрямо дул сквозь деревья, заставляя ветки тереться друг о друга. Мэй постояла на коленях еще нескольких минут, и затем, словно бремя было снято с нее, поняв, как ей теперь поступить, она поехала домой.

В тот вечер, когда зима уступила весне, когда Мартин был дома, они втроем отправились на прогулку по Бикон-хиллу в Паблик-гарден. Лучи заходящего солнца заливали старые кирпичные здания Бостона розовым светом, и сцепившиеся между собой голые ветки в парке напоминали черные металлические конструкции на фоне неба. В то время как Кайли убежала вперед посмотреть уток, Мэй и Мартин медленно шли сзади.

«Мартин Картье!» – закричала кучка детей, окружая его.

Он раздал им автографы в их записные книжки, которые у них были, но когда пара тридцатилетних приблизилась к нему, только покачал головой и поспешил увести Мэй подальше.

Пока они шли, он обнимал ее за плечи. Проходя за кустом сирени, он обнял ее. Они остановились поцеловаться, и Мэй чувствовала, как он хотел ее близости. Время, проведенное вдали друг от друга, делало их исступленнее, прибавляло страсти.

– Давай пойдем домой, – сказал он.

– Гениальная идея, – согласилась она.

– Эх, мне бы хотелось, чтобы сезон уже закончился.

– Он уже и так почти закончился. Вы же определенно завершаете решающие встречи.

– А затем Кубок. Я выиграю его для тебя.

– Я приму его, – сказала Мэй, смеясь.

Она поняла, что думает о разговоре, который был у них с Кайли чуть раньше. Как она небрежно спросила Кайли о ее видениях, встречалась ли она еще раз с Натали после той ночи, когда болела и ее мучил жар. Вместо ответа на вопросы Кайли сама задала матери вопрос.

– Почему Мартин не разговаривает со своим отцом? – спросила она.

– Он дико зол на него, – ответила Мэй спокойно, но ладони резко вспотели, поскольку Кайли сама вывела связь, которую доктор Уитпен предположил теоретически.

– Иногда он сердится и на тебя.

– Я знаю, родная, но это совсем иное дело. Женатые пары нередко спорят и ссорятся, но затем они это преодолевают между собой.

– Но что, если он перестанет говорить и с тобой? Что, если он захочет, чтобы мы уехали? – настаивала Кайли с волнением на лице.

– Мы любим друг друга, Кайли. Я верю, что он не прекратит говорить с нами, и полагаю, что он когда-нибудь заговорит и со своим отцом, когда будет к этому готов, – попыталась успокоить дочь Мэй.

– Мне бы хотелось, чтобы нам удалось снова соединить их вместе прежде, чем случится что-то ужасное.

– Что-то ужасное? Что ты имеешь в виду? – испугалась и изумилась Мэй, слова «снова вместе» звенели у нее в голове.

– Я не знаю.

Час спустя Кайли уже играла во дворе, а Мэй ждала Мартина домой из Торонто. Она позвонила в Эстонию и узнала, что Серж Картье содержался в первом подразделении, камере номер 62. Что ему разрешены посещения раз в две недели по понедельникам, что ей не потребуется предъявлять особого разрешения и ей даже не нужно заранее сообщать ему о своем приезде.

Теперь, гуляя по парку, Мэй чувствовала себя запутавшейся в клубке лжи, которую она еще даже не произносила. Она знала, что должна рассказать Мартину о своем звонке, но не могла. Она должна показать ему открытки. Она должна также сообщить ему, что просмотрела ящики его туалетного столика, нашла там конверт, полный фотографий, запрятанный на самом дне.

То, что она, наконец, увидела фотографию Триши, и ничто из того, что она слышала об этой женщине, не подготовило ее к мысли, что она увидит потрясающей красоты женщину. Она выглядела так непринужденно в своем облегающем платье без рукавов, настоящей калифорнийкой, словно вышедшей прямо из рук модельера-стилиста, и очаровательно одновременно. Грудной ребенок цеплялся за ручку игрушечного совочка, пытаясь добраться до большой, совершенной, наполовину обнаженной груди матери.

Он сохранил фотографию из-за Натали, сказала себе Мэй. Его обожаемая дочь с его глазами и ртом своей матери – разве мог он выкинуть любую фотографию, на которой была его дочь? Но внимание Мэй было приковано к Трише. Этот страстный, мечтательный взгляд, полные губы, нежная кожа. Там были и другие фотокарточки. В основном – Триша и Натали, одна Натали, Натали с кем-то и еще Натали с Сержем, в лодке.

На обороте этой карточки была сделана надпись: «Папа и Нэт, лето на озере». Мэй задумчиво вглядывалась в почерк Мартина в течение долгого времени. Это была единственная фотокарточка, которую он надписал; почерк был старательным и четким, и это говорило Мэй кое-что о чувствах, которые владели Мартином, когда он подписывал фото.

Кайли успела добежать до края водоема и покормить уток булочкой, которую принесла из дома. Но сейчас она уже вернулась и теперь сообщала Мартину о вечеринке по случаю дня рождения, которую посетила в прошлую субботу. Он наклонился, чтобы послушать.