Укрощенная любовью - Монтегю Жанна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/87
• Следующая

«Черт, она очаровательна», – подумал он, испытав внезапную боль в сердце от чувства потери и глубокого сожаления, что все это не происходит по-другому. Если бы она с восторгом и желанием пришла к нему…

Хотя Себастьян небезуспешно пытался убедить свет, что является закоренелым циником, в глубине души он знал, что до конца не исцелится, пока снова не полюбит, самоотверженно и всецело, как когда-то в молодости. В последнее время появлялись проблески надежды, когда интуиция подсказывала: Беренис? Но нет, тут же за этим следовали неоспоримые свидетельства ее вероломства. И именно сейчас он держал такое доказательство в руке – доказательство столь изобличающее, что даже импульсивность молодости не могла служить оправданием.

Глаза его были холодными, как северное море, а лицо твердым, как скала, когда он напомнил себе, трезво и горько, что жизнь не сказочный роман, а любовь – сладкозвучная ложь, выдуманная поэтами и мечтателями.

Беренис, которая наблюдала за ним, сжимая руками подлокотники кресла, испуганно откинулась назад, когда он неожиданно наклонился и, сунув ей под нос листок бумаги, прорычал: – Ну-с, моя девственная невеста, ты узнаешь это?

В первую секунду она не могла ничего понять, но затем увидела, что это было. В смуглом кулаке было зажато ее последнее письмо к Перегрину. Она попыталась вырвать его, но Себастьян отдернул руку, а другой схватил ее запястье.

– Это мое! Отдайте его мне! – закричала она.

– Итак, ты признаешь это, mon amour,[9] – промурлыкал он, хотя глаза его гневно сверкали.

Ужас и оцепенение, только что владевшие Беренис, уступили место ярости. Пытаясь вырваться, она зашипела:

– Пустите меня!

Но он лишь усилил хватку. Она чувствовала себя такой маленькой, такой беспомощной. Ее макушка едва доставала ему до плеча, но, тем не менее, Беренис смело встретила его взгляд:

– Как вы смеете трогать мои письма? Так вот какова супружеская жизнь? Мне нельзя иметь никаких тайн? Никаких друзей? Вы смотрите на меня как на предмет собственности?

– Именно так, – ответил он четко. – Ты такая же моя собственность, как и рабы на плантации. Это дело стоило мне много времени и денег. Твой отец умный человек, и он заключил жесткую сделку. Со всей решительностью я намереваюсь получить то, за что уплачены мои деньги, мадам! Что же касается письма, то это дело рук двуличной маленькой обманщицы, которая смеет давать супружескую клятву и в то же время пытается уклониться от своего долга. Вот что вы пишете. Слушайте!

Все еще крепко держа ее руку, он поднес это безусловное доказательство вины к пламени свечи и начал читать вслух. Сарказм, звучавший в его голосе, заставил Беренис вспыхнуть от негодования, когда Себастьян отчетливо, с презрением выговаривал каждое слово:

«Мой любимый Перегрин! Ты говоришь, что не можешь примириться с мыслью о другом мужчине, держащем меня в объятиях. Поверь, я обещаю, что никто, кроме тебя, не сделает этого. Я никогда не разделю ложе с этим отвратительным французом и жду тебя, моя любовь, как своего избавителя…»

Негодующе фыркнув, Себастьян опустил письмо и гневно схватил ее за плечи, в то время как глаза Беренис пылали от негодования. Она ужасалась при мысли, что ее письмо обнаружено, хотя они с Далси не сомневались, что место, где они прятали записки, было вполне надежным. Могло быть только одно объяснение…

– Вы снова шпионили за мной! – гневно крикнула она. – Использовали своего отвратительного слугу, не так ли? Он всегда рыскает вокруг, словно дьявольская тень!

– А ты думала, я стану доверять такой как ты? Не притворяйся простушкой, cherie. Ты облегчила задачу, оставив след, по которому письмо мог бы найти и слепой. В самом деле, грот! Как это банально!

Когда Себастьян волновался, его акцент казался более отчетливым. Сейчас он вел себя враждебнее, чем когда-либо; его волосы беспорядочно упали на лоб.

– Очень хорошо, сэр! Признайте, что я ненавижу вас и люблю Перегрина. Что вы собираетесь с этим делать? – бросила она ему вызов.

О, эта ее необычайная красота… Себастьян почувствовал, как желание снова охватило его. Ему так хотелось остановить ее гневные слова поцелуями, утопить эту ненависть в страсти. Близость ее груди, касающейся его тела сквозь тонкую оболочку шелка, пьянящий запах ее волос приводили его в состояние сильнейшего возбуждения. Он мог бы быть так счастлив с ней – если бы не ее нрав. Вот она перед ним – прекрасная девушка, находящаяся на пороге восхитительной женственности, в ореоле сверкающих волос, обрамляющих красивое лицо – и все-таки гарпия. Чертова шлюха, услугами которой, возможно, пользовались все развратники города!

Он слышал о дуэли, ловил лукавые взгляды в местах весьма сомнительных развлечений и знал о роли Хью Колдуэла в состязании фаэтонов. Себастьян догадывался, что именно Хью прислал Беренис костюм для верховой езды. Этот хлыщ определенно считал, что вот явился какой-то тупоголовый колонизатор, чтобы отбить у него прелестную дочь Росситера. Мрачные искры гнева зажигались в груди Себастьяна, когда он бросал на зубоскалов такие устрашающие взгляды, что они тут же смущенно замолкали, но грязные намеки продолжали мучить его. Когда Квико принес это тайное любовное письмо, первым побуждением Себастьяна было высказать ей все, что он о ней думает, а затем разбить кулаком физиономию Перегрина. Он сдержал оба этих порыва, выжидая и выбирая подходящий момент в продолжение всей свадьбы, настороженный и затаившийся, словно рысь. Но если бы его увидели его друзья из Америки, они бы узнали признаки надвигающейся грозы и вняли этому предупреждению, потому что если Себастьян становился холодным и спокойным, это означало, что его ярость достигла апогея и в ней он ужасен и беспощаден.

Сейчас, когда он держал в руках беспомощную Беренис, его выдержка и спокойствие дали трещину. Она была его законной женой. Он может сделать с ней все, что захочет, и никто его не осудит. Она нуждается в хорошем уроке, таком, о котором не скоро забудет.

– Ты полагаешь, я всерьез воспринимаю твою детскую страстную влюбленность? – насмешливо спросил он. – Или ту смехотворную клятву целомудрия? Поздновато для этого, я бы сказал. О, кстати, если мы случайно будем осчастливлены благословенным событием раньше положенного девятимесячного срока, я, разумеется, не признаю ребенка. Я отнюдь не полный идиот, как ты знаешь, и очень хорошо умею считать!

Этот оскорбительный намек подлил масла в огонь ярости Беренис: как он смеет порочить ее невинные отношения с Перегрином?

– В этом случае, сэр, – сказала она медленно, – я всем буду говорить, что отец – вы, и ребенок преждевременный. Я могу даже добавить, что вы предвосхитили свадебную церемонию и соблазнили меня в день вашего приезда в Англию.

– Ты достаточно бесстыдна для такой лжи! – его взгляд на миг ослабил ее оборону. Это была вспышка боли, быстро подавленная.

Сердце Беренис бешено колотилось, и она видела, что ситуация выходит из-под контроля. Лучше бы она не пила так много вина, ибо теперь, в интимном тепле этой полуосвещенной легким пламенем свечей комнаты, ее чувства были обострены до предела. Она злилась на предательство своего тела, трепетавшего в ответ на его жар, который жег ее сквозь ночную сорочку. Его пальцы начали двигаться вверх и вниз по ее спине, знакомясь со всеми изгибами…

– Не делайте этого! – резко сказала она, изо всех сил пытаясь сосредоточиться на мысли о Перегрине и представить его лицо. – Вы же не будете настолько низки, чтобы навязать себя мне против моего желания!

Зловещая улыбка тронула его губы, когда он ответил:

– Разве не буду?

Внезапно она с ужасом осознала, что он вполне способен осуществить подобную угрозу. Ей стало страшно. Через несколько секунд тайна откроется. Неужели он совершит такую низость?

– Но это же нелепо… – начала она, обнаружив, что ей трудно дышать, когда эти теплые пальцы гладят ее шею.

– Согласен, ma doucette![10] – И снова она услышала насмешку, доводящую ее до бешенства:

• Предыдущая
• 23/87
• Следующая