Женщины Флетчера - Миллер Линда Лаел - Страница 14

• Предыдущая
• 14/88
• Следующая

– Ты должна уехать – обещай мне, что уедешь. Здесь есть один человек, страшный человек...

Рэйчел кивнула, не в силах говорить.

Через несколько минут Ребекки Маккиннон не стало.

Рэйчел ощущала полное опустошение. Дрожа, она стояла в темном углу материнской комнаты, а доктор Флетчер закрыл глаза Ребекки и натянул на ее лицо простыню.

Странная тишина надолго повисла в комнате; тусклый солнечный свет то пятнами падал на деревянный пол, то вновь исчезал за темными тучами.

– Мне очень жаль,– пробормотал доктор.

Рэйчел осушила глаза и вздернула дрожащий подбородок. Но ей слышался другой голос, голос ее матери: «Здесь есть один человек, страшный человек...»

Она вспомнила, с каким раздражением, почти ненавистью Ребекка встретила доктора Флетчера, как грубо он разговаривал и вел себя с ней самой с момента, когда ее увидел. Возможно, мать предостерегала ее именно насчет него?

Но Рэйчел не была в этом уверена; вопреки внешним обстоятельствам, она ощущала, что между ними возникло некое подобие грубоватой, насмешливой симпатии. Кроме того, в данный момент в душе девушки не было места ни для чего, кроме беспредельного горя. «Я дважды потеряла тебя», – в отчаянии подумала она, глядя на хрупкое тело, недвижно лежащее под простыней.

Рэйчел не могла смириться с мыслью, что у нее больше не осталось впереди прекрасной надежды, ни малейшего шанса, что Ребекка вновь появится в ее жизни, раскаявшаяся и готовая вновь стать ей матерью. Она чувствовала себя сейчас еще более потерянной, чем тогда, семи лет от роду, и еще более одинокой.

Гриффин знал, что смерть была избавлением для Бекки, но все же скорбел о ней. Ему будет не хватать ее безграничной дружбы, прямоты и острого ума. Но если бы не эта девочка, потрясенная и забившаяся в угол, он бы расхохотался. «Черт возьми, Бекки,– думал он.– Ты все-таки добилась своего. Тебя нет, Эзра в горах, а я нянчусь с твоим ребенком!»

Гриффин тяжело и шумно вздохнул. Он прокручивал в голове факты и каждый раз приходил к одному и тому же неутешительному выводу: нельзя оставлять Рэйчел здесь, в борделе; места такого рода имеют свойство затягивать в свой омут неоперившиеся души, подчиняя их своим законам. Конечно, ее также нельзя просто отвезти в палаточный городок и бросить там: с таким же успехом он мог бы передать ее Джонасу из рук в руки.

– Проклятье! – выбранился он и, как и Рэйчел, вздрогнул при звуке этого слова.

Девушка шагнула вперед из тени; ее лучистые глаза налились слезами, прекрасное лицо побелело от возмущения. Ее горе было столь ощутимым, что Гриффин чувствовал, как оно смешивается с его собственным.

– Как вы смеете так ругаться – здесь, сейчас?

Он начал было извиняться, но прежде чем успел вымолвить хоть слово, Рэйчел дала ему звонкую пощечину. Он слегка пошатнулся и, потрясенный, уставился в ее измученное, полное ярости лицо. Но неожиданно Гриффин все понял. Он привлек девушку к себе и крепко сжал в объятиях, давая ей возможность выплакаться на своем плече.

Что-то твердое и холодное в его душе начало таять. Он едва не оттолкнул Рэйчел, насколько тревожным и знакомым было испытываемое им чувство; но потребность защитить и утешить ее взяла верх.

Джонас мерил шагами инкрустированный каменный пол перед камином в гостиной, не замечая осколков стекла, похрустывающих у него под сапогами. Он слишком сильно избил индианку; синяки и порезы на ее теле были чересчур заметны, и сон, в который она теперь погрузилась, был каким-то неестественным. Ее дыхание было слишком прерывистым, и, когда она шевелилась на парчовой софе, с ее распухших губ срывались пугающие гортанные звуки.

Проклятая потаскуха могла умереть. Эта мысль преследовала Джонаса, как хищный зверь; и он не мог от нее избавиться, сколько ни метался по комнате.

Он остановился, опершись локтями на изысканно украшенную, с позолотой, каминную полку и увидел свое лицо в висящем над ней зеркале. Потом отвернулся и злобно уставился на стонущую на софе женщину.

Влияние Джонаса было почти безграничным, но если эта девушка умрет, ему придется предстать перед судом по обвинению в убийстве. Его даже могут повесить.

Дверь гостиной с протяжным скрипом отворилась, и Джонас, подняв глаза, увидел миссис Хаммонд, полное лицо которой при виде девушки приобрело выражение тревоги и беспокойства.

– Я пошлю за доктором, – сказала она после долгой, напряженной паузы.

Джонас отвел глаза и, подойдя к бару в другом конце гостиной, налил себе изрядную дозу бренди.

– Думаю, это неплохая идея,– сказал он.

Все это время миссис Хаммонд сверлила спину Джонаса осуждающим взглядом.

– Ты чудовище, Джонас Уилкс, – выдохнула женщина, которая за долгое время службы в его доме утратила чувство страха. – Ты отвратительное чудовище!

Джонас слегка вздрогнул, но не обернулся, чтобы взглянуть в глаза вырастившей его женщине. Хаммонд простит его, как всегда.

– Ну, хватит об этом! – властно произнес он, хотя в данный момент чувствовал себя весьма неуверенно.

Помахивая зажатым в правой руке саквояжем, Гриффин направился к особняку Джонаса. Он вспомнил свой предыдущий, утренний, визит и, несмотря на все, не удержался от улыбки. Вражда между ним и Джонасом Уилксом существовала уже давно и была столь глубокой, что стала неотъемлемой частью натуры каждого из них.

Джонас сам открыл дверь в ответ на резкий стук, приняв вид озабоченного, расстроенного друга. Он провел Гриффина сквозь просторную переднюю в гостиную.

Объяснения, данные при вызове скупым на слова Маккеем, верным прихвостнем Джонаса, были краткими. Гриффину было сказано лишь, что он срочно нужен в доме мистера Уилкса.

Теперь, обведя взглядом внушительных размеров помещение и увидев распростертое на софе безжизненное тело Фон Найтхорс, доктор присвистнул от неожиданности.

– Господи,– пробормотал он, бросившись к Фон и проверяя у нее пульс за левым ухом. – Что ты с ней сделал?

Джонас пожал плечами, наблюдая, как Гриффин чуткими, проворными руками ощупывает ребра девушки.

– Разве Маккей не сказал тебе? Она упала с лестницы.

С трудом сдерживая безумную ярость, Гриффин приподнял сначала одно веко Фон, потом другое. Возможно, есть внутренние повреждения, а под нижней губой придется наложить шов.

– Ах ты ублюдок,– пробормотал он, не поднимая головы.

Теперь Джонас стоял возле софы, и в атмосфере напряжения, повисшего в комнате, его голос звучал раздражающе-монотонно:

– Знаешь, с индейцами всегда трудно добиваться дисциплины.

Гриффин достал из сумки бутылку со спиртом и начал промывать раны на избитом лице Фон.

– Заткнись, ты, сукин сын, и пусть принесут горячей воды и чистых тряпок.

Джонас не сдвинулся ни на шаг со своего поста у ног Фон.

– Ну, ну, Гриффин. Я думал, мы друзья.

Появилась миссис Хаммонд, пристыженная и испуганная, неся таз с водой, от которой поднимался пар, и несколько полотенец. Но присутствие экономки прервало разговор.

– Друзья, как бы не так,– огрызнулся Гриффин, возясь с принадлежностями, принесенными миссис Хаммонд – его раздражало то, что она избавила Джонаса даже от этого незначительного усилия; затем доктор окунул кончик иглы в карболовую кислоту и вдел в ушко кишечную струну. Фон вздрогнула, когда острие иглы впилось в ее плоть, заерзала и широко открыла карие глаза, после того как Гриффин затянул последний стежок.

Тихое торжество наполнило измученную душу Гриффина. Видеть, как твой хороший друг приходит в сознание,– это, по его мнению, было достойной причиной для радости; а после трех смертей и получения наследства в виде ершистой, а теперь еще и убитой горем девочки по имени Рэйчел Гриффин имел особые основания быть благодарным судьбе.

– Как ты себя чувствуешь? – мягко спросил он. Фон слегка покачала головой:

– Неважно, Гриффин. И, пожалуйста, никаких нотаций.

• Предыдущая
• 14/88
• Следующая