Женщины Флетчера - Миллер Линда Лаел - Страница 7

• Предыдущая
• 7/88
• Следующая

– То, что я согласилась принять ванну в вашем доме, мистер Уилкс,– с негодованием произнесла она,– еще не значит, что я... я...

Джонас все еще боролся с диким, неудержимым желанием, которое овладевало им, однако заставил себя улыбнуться.

– Разумеется, – сказал он.

Она немного расслабилась и уже не так сильно куталась в пиджак Джонаса. Медленно, потемневшими от восхищения глазами она стала рассматривать помещение, в котором очутилась: холл с черно-белым мраморным полом, высокие, как в соборе, потолки, стены, отделанные резной тиковой древесиной. Разноцветные блики, отбрасываемые хрустальной люстрой, будто искры вспыхивали в темно-фиолетовых глубинах глаз девушки.

Джонас был полностью во власти ее чар и так бы и стоял неподвижно, как заколдованный, не появись в дверях экономка миссис Хаммонд, в изумлении воззрившаяся на, Рэйчел.

Джонас взмахом руки указал на свою насквозь промокшую гостью:

– Как видите, этой молодой леди необходимо принять ванну. Пожалуйста, займитесь этим.

Губы экономки сжались и побелели:

– Джонас Уилкс...

Но Джонас уже устремился к выходу. Пробежав по крыльцу, он шагнул наружу, в бушующий ливень.

Широко раскинув руки, Джонас Уилкс с хохотом подставил лицо дождю.

Фанни Харпер дико билась в постели, голова ее моталась из стороны в сторону, с губ срывались несвязные мольбы к Богу о пощаде.

Гриффин Флетчер вздохнул и закатал рукава рубашки; перепуганный муж Фанни принес ведро кипятка и перелил его в фарфоровый таз, стоявший на умывальнике.

Фанни опять закричала, снова начала молить небеса смиловаться над нею.

Гриффин заставил себя выбросить из головы последнюю стычку с Уилксом и сосредоточиться на стоявшей перед ним в данную минуту задаче.

– Нельзя ли сделать, чтобы она не так мучилась, док? – хрипло прошептал Сэм Харпер; редкая, давно не бритая, темная с проседью щетина не скрывала бледности его лица. Сэм был еще довольно молод – лет тридцати пяти,– но выглядел сгорбленным стариком. Изнурительная работа на лесозаготовках и недостаток нормальной пищи делали свое дело: отнимали у людей молодость и энергию.

Гриффин покачал головой и принялся тереть руки куском щелочного мыла, которое носил в сумке.

Харпер придвинулся поближе; в его глазах была та же нечеловеческая боль, которая терзала его жену.

– Дайте же ей опий! – вполголоса потребовал он.

Гриффин перестал тереть руки и взглянул на стоявшего рядом с ним человека. Стараясь говорить тихо и ровно, чтобы не услышала Фанни, он ответил:

– Если я это сделаю, ребенок может заснуть в родовых путях и задохнуться. Вы что, черт побери, не понимаете, что я не заставил бы ее так страдать, если бы у меня был выбор!

Фанни снова вскрикнула, и в ее вопле слышалось Что-то зловещее. Над головой по крыше стучал нескончаемый дождь.

Сэм Харпер, доведенный до состояния немого ужаса, выскочил из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. В следующий момент в отдаленье хлопнула еще одна дверь.

Гриффин подошел к кровати и откинул скомканное, влажное от пота одеяло, прикрывавшее Фанни. При мерцающем свете керосиновой лампы, стоящей на ночном столике, он осторожно осмотрел ее. Слезы струились по лицу женщины, но она изо всех сил старалась лежать неподвижно и терпеть. Однако уже исчезли и ее врожденное достоинство, и хрупкая красота, делавшая Фанни похожей на цветок и, возможно, ставшая основной причиной ее нынешнего положения.

– Скоро? – умоляюще прошептала она, прикусив губу, чтобы не закричать.

– Скоро, – тихо пообещал Гриффин.

Новый приступ боли скрутил женщину; на этот раз Гриффин поднял ее судорожно хватавшие воздух руки к железной спинке кровати. Фанни вцепилась в нее, костяшки ее пальцев побелели, живот дергался в жестоких конвульсиях.

Гриффин ждал вместе с ней, дышал в такт ее дыханию и сожалел, что нет способа облегчить ее боль.

– Если бы я могла умереть, – сказала она. Ее бледно-голубые глаза остекленели от напряжения и муки.

При других обстоятельствах Гриффина бы оскорбили, даже возмутили подобные слова. Для него смерть была безжалостным врагом, чудовищем, с которым следовало неустанно бороться, а не примиряться.

– Нет,– мягко сказал он.

Мальчик родился через пять минут и, как все дети Харперов до него, умер еще до того, как покинул изможденное тело Фанни и оказался в руках Гриффина. Искусственное дыхание, которым доктор пытался оживить крошечные легкие, не помогло. Тем не менее он осторожно обмыл ребенка и завернул его в одеяло. Горло Гриффина сжималось от ярости, когда он отложил в сторону крохотное тельце; он боролся с диким желанием перевернуть вокруг всю мебель, расшвырять по комнате книги и безделушки.

– И этот тоже? – спросила Фанни, с отчаянием безнадежности в голосе.

Гриффин чувствовал боль каждой клеткой своего существа. Ярость прошла, уступив место беспомощной, невыразимой тоске.

– Мне так жаль, Фанни,– ответил он.

– Это не был ребенок Сэма, – призналась женщина, уставившись невидящим взглядом в потолок. Ее густые рыже-каштановые волосы спутанными прядями лежали на подушке, влажные завитки прилипли к восковым щекам.

Гриффин опять вымыл руки в оставшейся чистой тепловатой воде и вытер их тонким жестким полотенцем. Потом налил в ложку настойку опия и поднес ее к губам Фанни.

Она с благодарностью, в несколько глотков выпила лекарство и отвернулась к стене. Снаружи бесконечный дождь продолжал отбивать свой печальный ритм по покрытой дранкой крыше.

– Это Божье наказание, – простонала женщина. – Господь лишил моего ребенка жизни, потому что я дурная.

Гриффин вновь осмотрел Фанни, встревоженно нахмурился. Кровотечение было слишком сильным.

– Ты не «дурная», Фанни, и я сомневаюсь, что Бог вообще имеет к этому какое-то отношение.

Фанни притихла, и это еще больше обеспокоило Гриффина.

– Это мой грех навлек на меня гнев Господа. Гриффин вынул из сумки стальную иглу и поднес ее к пляшущему огню лампы. Когда игла остыла, он вдел в нее кишечную струну и стал зашивать разрыв на теле Фанни.

Господь. Они всегда говорят о Боге, вознося хвалу Ему, когда все идет хорошо, обвиняя свою человеческую природу, когда случается беда. Если Бог есть – а существующие во Вселенной порядок и гармония заставляли Гриффина втайне подозревать, что Он есть – то Его абсолютно не интересует человечество. Он, похоже, уже давно занялся другими, более многообещающими начинаниями, бросив, вероятно, на прощание через плечо: «Живите сами по себе!»

– А теперь отдохни, Фанни,– сказал Гриффин. Но Фанни начала тихонько плакать, хотя и не могла чувствовать уколов иглы.

– Это не был ребенок Сэма,– повторяла она. Гриффин взглянул на жалкий сверток, лежащий на сундуке в ногах кровати. У него сжималось сердце при мысли, что этот недоношенный ребенок никогда не будет играть в сверкающем прибое, не подставит лицо солнцу.

– Я врач, Фанни, – раздраженно проговорил Гриффин.– Не священник.

– Эт-тот человек – он дьявол. Все думают, будто он человек, но нет! Он продал душу дьяволу.

Дьявол интересовал Гриффина еще меньше, чем Бог.

– Джонас? – вздохнул он, проверив шов и пытаясь увидеть сходство в неподвижном личике младенца. Фанни кивнула, и ее всхлипывания превратились в тихие, жуткие стенания:

– Будь он проклят, этот человек, будь он проклят! Гриффин испытал огромное облегчение, когда его пациентка провалилась в прерывистый, беспокойный сон. Даже это, подумалось ему, для нее лучше реальности.

Гриффин, пошатываясь, вышел из комнаты, обнаружил на плите в кухне горячую воду и опять вымыл руки. Кожа между пальцами и на ладонях стала чувствительной от едкого мыла, и он ощутил, как вода обожгла руки.

Гриффин налил себе кофе из синего эмалированного кофейника, закипавшего на задней конфорке, и вернулся в маленькую аккуратную комнатку, где в каменном очаге уютно потрескивал слабый красно-рыжий огонь.

• Предыдущая
• 7/88
• Следующая