Тихий сон смерти - МакКарти Кит - Страница 25

• Предыдущая
• 25/97
• Следующая

И тут в дверь постучали.

– Да? – крикнул он, услышав в своем чересчур громком голосе тайную надежду на чудо.

Дверь открылась, и вошла Хэрриет, младший научный сотрудник, которую он просил сделать анализы; за спиной девушки маячило недовольное, с поджатыми губами, лицо секретарши. В руках у Хэрриет были большие крупномасштабные диапозитивы.

– Я только что вынула их из проявителя. Это те снимки, которые вы просили сделать срочно.

Он буквально выхватил диапозитивы у нее из рук и поднес к свету. Они походили на рентгеновские снимки, только вместо костей на них были изображены выстроившиеся в колонки короткие черные черточки. Хэрриет затараторила:

– Все вроде бы в норме, не считая одной мелочи. Ужасно надоедливой. Я никак не могла избавиться от этой ерунды. Во всех образцах присутствует какой-то дефект, и всегда в самом низу, на пять и шесть десятых мегабатайта…

Тернер не слушал. Он даже не смотрел на диапозитивы. У него опустились руки, и он стоял, уставившись в окно невидящим взглядом. Хэрриет еще какое-то время продолжала свой монолог, но затем осеклась, поняв, что шеф ее вовсе не слушает, поглощенный своими, лишь ему ведомыми мыслями.

– Профессор? Профессор? Вам плохо?

Но даже это настойчивое обращение не вызвало у Тернера никакой реакции.

– Профессор? – Хэрриет сделала шаг в его сторону. Тот, казалось, совершенно отключился от происходившего вокруг. Девушка осторожно тронула его за рукав и вновь окликнула.

Внезапно Тернер вздрогнул всем телом. Примерно с полсекунды он, казалось, пытался сообразить, где он и кто он, а затем неожиданно закричал:

– Какого черта?!

Бешено сверкнув глазами, он взглянул на Хэрриет, как будто присутствие девушки в кабинете начальника отдела было для него оскорбительным, потом опять бросил взгляд на диапозитивы, которые все еще сжимал в опущенной руке. Хэрриет заметила, что ее шеф буквально впился в них, да так крепко, что сквозь матовый пластик снимков было видно, как побелели костяшки его пальцев. Еще она заметила, что со лба Тернера на снимки упали несколько капель пота.

– Вон отсюда! – простонал он. – Убирайся к чертовой матери! Пожалуйста!

Хэрриет никогда не слышала от Тернера ничего подобного, да и вообще не привыкла к такому обращению. В первый момент она смутилась, затем ее смущение сменилось откровенным гневом. Она принялась было что-то говорить, возражать, однако на лице Тернера не дрогнул ни один мускул. Хэрриет ничего не оставалось, кроме как с досады ущипнуть себя за щеку и выбежать из кабинета. Последнее, что она услышала, захлопывая за собой дверь, это громкое чихание начальника отдела.

В понедельник вечером Розенталь ждал Хартмана в вестибюле медицинской школы у доски объявлений. Коротая время, он изучал списки команды регбистов, простые любительские плакаты, извещавшие о прошедших недавно дискотеках, написанные от руки маленькие объявления с приглашением снять комнату на двоих и всевозможные официальные уведомления. Хартман заметил Розенталя в последний момент. Он с удовольствием не заметил бы его вовсе, если бы мог себе это позволить. По крайней мере, всем своим видом Хартман, сам того не желая, демонстрировал стыд и испуг. Ему не хотелось лишний раз вспоминать о своих делишках – ни об отеле в Шотландии, ни о том, чем ему пришлось за это расплачиваться.

Когда Розенталь повернулся к Хартману, тот заметил на его лице улыбку. Казалось, она никогда не покидает губ этого человека.

– Вспоминаю молодость – печальную бедность студенческой жизни, – произнес Розенталь.

Хартман не знал, как вести себя в его обществе. Розенталь ассоциировался у него с воспоминаниями и переживаниями, заставлявшими его остро чувствовать собственную ущербность, но он вел себя так, будто они с Хартманом лучшие друзья и не было ни адюльтера, ни шантажа, ни профессионального преступления.

– Поговорим? Вон там. – И Розенталь указал на скамейку в дальнем конце вестибюля.

Хартман не произнес ни слова, даже не кивнул, но этого и не требовалось, поскольку Розенталь полностью управлял ситуацией. Он подвел Хартмана к скамейке и, дождавшись, когда тот сядет, опустился рядом. Вокруг толпились студенты. Молодые люди и девушки, медсестры, санитары, врачи пробегали мимо по каким-то своим делам, но вестибюль медицинской школы был довольно велик, и подслушать их не могли.

– Расскажите мне, что там происходит, – сразу перешел к делу Розенталь. – До меня дошли слухи, будто поднялся какой-то шум вокруг тела.

Хартман прекрасно расслышал сказанное, но отказывался верить своим ушам. Назвать жуткий скандал, разразившийся в отделе, шумом? Разве может это слово описать весь тот ужас, который ему пришлось пережить за последние несколько дней? Нет, это было уже слишком. Хартман устал, перенервничал, он был сам себе противен, и ему вдруг захотелось заставить еще кого-нибудь испытать подобные чувства. Он схватил Розенталя за рукав и заговорил с неимоверной быстротой:

– Шум? И это вы называете шумом! Вы представляете, что я перенес? Вы знаете, сколько дерьма на меня было вылито? Знаете? Знаете?!

Розенталь, не поворачивая головы, скосил взгляд на пальцы, судорожно сжимавшие рукав его пиджака. Это длилось всего несколько мгновений, он смотрел на дрожавшую руку собеседника, как кошка смотрит на мышь, – беспристрастно и безжалостно, – но эти мгновения показались Хартману вечностью. Когда Розенталь наконец поднял глаза на Хартмана, тот понял, что рука Розенталя ему не помощник. С тем же успехом он мог бы держаться за протез.

– Уберите руку, ясно? – Хотя внешне Розенталь продолжал разыгрывать из себя доброго приятеля, но эти слова он произнес отчетливо и твердо, тоном, не терпящим возражений, а в глазах своего собеседника Хартман прочитал, что это приказ, за неисполнение которого он будет жестоко наказан. Внезапно почувствовав себя так, будто он притронулся к самому Папе Римскому, Хартман отдернул руку.

Между тем Розенталь как ни в чем не бывало продолжил:

– Рассказывайте.

И Хартман, не в силах побороть многократно возросший страх, вновь покорно выполнил приказ. Он рассказал, что в среду он, как и велел ему Розенталь, поменял местами ярлыки на телах Миллисент Суит и другой молодой женщины; рассказал и о первых последствиях своих действий, с которыми столкнулся, заглянув через некоторое время в прозекторскую. Как раз в тот момент обнаружилась подмена, и ему пришлось оправдываться перед гробовщиками, профессором Боумен и лаборантами Ленни и Дэнни. Гробовщики увезли тело Миллисент Суит буквально за несколько минут до того, как Рэймонд Суит приехал проститься с дочерью и его подвели вместо Миллисент к незнакомой женщине.

Но этим дело не закончилось, и скандал начал разрастаться. Скоро в медицинской школе не осталось ни одного человека, который не знал бы о случившемся: в морге по непонятным причинам произошла путаница и вместо тела некой Клары Фокс на кремацию было отправлено тело Миллисент Суит. В дело были вовлечены не только декан и казначей медицинской школы, но и главный врач больницы. Когда же к нему подключился глава попечительского совета – человек, перманентно пребывавший в состоянии сна (по слухам, он заснул даже в присутствии королевы, когда Елизавета приехала на открытие нового больничного корпуса), – тогда до всех, включая идиота Дэнни, дошло, что они оказались в огромной вонючей куче дерьма.

Было назначено внутреннее расследование, а в довершение всего вопиющим случаем безалаберности лондонских врачей заинтересовалась пресса. Поползли слухи, что Рэймонд Суит обратился к адвокату. Словом, досталось всем, в том числе Хартману – ведь именно он проводил вскрытие. Дескать, не могло ли случиться так, что ярлыки перепутали во время аутопсии? Естественно, без тайного умысла.

Хартман знал, что сам он вне подозрений и что главными виновниками случившегося, как и следовало ожидать, объявили Ленни и Дэнни. Те же, в свою очередь, наотрез отказывались признать за собой какую бы то ни было вину и осыпали всех и вся градом самых нецензурных ругательств. Но так или иначе, репутация Хартмана все же оказалась запятнанной, какие бы доказательства своей непричастности к происшедшему он ни приводил.

• Предыдущая
• 25/97
• Следующая