Следы на траве (сборник) - Дмитрук Андрей Всеволодович - Страница 22

Бумага обожгла пальцы; Ира поспешно бросила ее и затоптала. В большой комнате было достаточно светло от луны, половиной сырного круга висевшей за разбитым окном. Она подошла поближе — туда, где в зазубренной осколками стекол раме лежало пепельное освещенное поле развалин. На месте улицы Грабовского вправо и влево, открывая глазам скат в глубокую долину и близкие огни проспекта Дружбы, простирался теперь сплошной пустырь, заваленный грудами кирпича. Кое-где остатки стен еще сохраняли план здания; стоял, точно косой парус, наполовину обрушенный торец, и тянулась от него четкая лунная тень по обломкам и рытвинам, пересекая гусеничные колеи.

И вот услышала Ира, как проскрипела, отворяясь, печная дверца, звякнули пустые бутылки… Она обернулась — мгновенно похолодевшая, с перехваченным дыханием. И успела увидеть, как по белому, точно снежная поляна, ковру слежавшихся газет метнулся к противоположному окну некто серый, почти неуловимый взглядом из-за молниеносных движений. На секунду… какое там — на долю секунды присел среди широкого подоконника — пушистая спина дугой, ушки-рожки на круглой кошачьей голове — и бесшумно канул вниз.

Ира бросилась через комнату вслед за ним.

Серо-серебристое небо было заслонено неподвижными массами листьев, у корней лежала на истоптанной земле причудливая теневая сеть. Еле различимые, внизу длинными, как бы в замедленной кинопроекции, нечеловечьими и незвериными прыжками промчались двое — а может быть, то лишь почудилось? Но нет: еще один вымахнул из окна, расположенного прямо под тем, в которое смотрела Ира. Словно птица скользнула, сложив крылья…

Он уже сидел под деревом. Неправдоподобно, за спину оборотилась мохнатая голова; прямо в глаза Ире внимательно и осмысленно глянули красно-зеленые глазища… Исчез. По-прежнему печально было кругом, призрачно-светло и безлюдно.

И только в доме что-то изменилось. Утихли последние скрипы, шелесты, уютные стариковские потрескивания. И, всеми нервами ощутив, что особняк только что умер, Ира бессильно опустилась на пол, на зашуршавшие ветхие газеты.

…Утром заиграли веселые гномы на компьютерном столике Заборского; главный архитектор города, сняв трубку, услышал будто за тридевять земель слабый высокий голосок:

— Вадим Алексеевич! Они ушли, совсем ушли… Можете сносить!

По новой дороге мимо рыбных и хлорелловых прудов, сквозь бетонное ущелье в холме, по крутой эстакаде автомашины быстро поднялись к центру села. Отсюда, с площади перед культурным комплексом, похожим на друзу дымчатого хрусталя, распахивался чудесный вид. За пластиковыми крышами, за белой пеной майских садов вставали подковой приречные горы в темной зелени сосен. У их подножия ползали по исчерченной каналами, нежно-салатовой равнине разноцветные яркие жуки, стрекотали деловито и забавно. То селяне на своих микротракторах обрабатывали семейные участки.

Здесь приезжие свернули на проселок и, осторожно съезжая по косогору вдоль клубничных гряд, где уже краснели огоньки первых ягод, скоро достигли ворот искомой усадьбы. Точнее, прохода между двумя колышками из числа многих, патриархально соединенных проволокой. За этой условной оградой цвел небольшой фруктовый сад. Обнимая его с трех сторон, толпились громадные тяжелокрылые сосны старого бора.

Дом, притаившийся на опушке, нисколько не был похож на обновленные жилища села, с их пластиковыми крышами — накопителями солнечной энергии. Сто раз беленный, с давно потерявшими форму углами, он подслеповато щурился маленькими окошками из-под низко надвинутой соломенной шапки.

Перламутрово-розовый автомобиль — машина, сжигающая в двигателе водород, — с музыкальным гудением поднял обе дверцы. Первым на траву выпрыгнул Василек. Он уже бывал у прабабушки и потому уверенно пустился бежать по дорожке к дому, мимо корявых яблонь в крупном белом цвету. Старшая сестра Василька, Алена, вышла степенно и важно: во-первых, потому, что была она как-никак дипломированным кибернетиком-экологом и, по сути, возглавляла нынешнюю «экспедицию»; во-вторых, из-за того, что явно не по-походному надела белоснежный, очень маркий костюм (в моду вернулись классические «тройки»).

Наконец и сам отец семейства оставил руль, вылез, присел разок-другой, чтобы размять затекшие ноги. В свои пятьдесят пять выглядел он на редкость моложаво, даже волосы не поредели. Ну а что был доктор биологии здорово сутул, так он и в юности этим отличался.

Тем временем оголил свое нутро болотно-зеленый обтекаемый автобус, прибывший вслед за автомобилем. Автобус выглядел престранно: лишенный окон (кроме, разумеется, кабины), он напоминал торпеду. Дверец не было, оболочка по всей длине складывалась, точно жалюзи. Из салона, забитого электронной аппаратурой, водитель и двое молоденьких техников выносили приборы на треногах, выматывали кабель.

Прабабушку Василек нашел за домом — она окапывала смородину и крыжовник. Немножко застеснявшись своих испачканных землей рук и резинового передника, старуха поздоровалась издали и бросилась приводить себя в порядок.

Впрочем, когда гости переступили порог, хозяйка оказалась изрядным деспотом. Она не позволила и двух слов сказать о деле, покуда все прибывшие не пообедали досыта за почернелым от бесчисленных лет столом и не напились чаю с домашней выпечкой. «На себя» прабабушка готовила весьма скромно; но сегодня, предупрежденная по телефону, буквально сотворила чудеса. Даже Василек, нередко огорчавший своих родителей пренебрежительным отношением к еде, ничего не оставил в тарелке; а уж водитель автобуса и техники просто соревновались между собой, наяривая ложками и вилками, запивая обед четырьмя сортами домашних наливок и заедая необычайно пышным и мягким ржаным хлебом, выпеченным сегодня тут же, в похожей на белый дворец печи. Алена, хотя и удержалась от массового истребления супа, бигоса, рассыпчатой картошки со свиными шкварками — диета! — но, увидев свежую сдобу и пирожки с вареньем, махнула рукой: «пропадай, моя талия!» — и далеко обошла техников.

Все это время старуха, суетясь от печи к столу и обратно, повествовала о нехитрых радостях и горестях своей жизни, а также о местных новостях. Горожанка по рождению, к тому же — человек со странностями, она так и не стала полностью «своей» в селе — однако, будучи небезразличной к людям, всегда входила в заботы односельчан. Гости узнали, что в этом году ожидается хороший урожай сорго и бразильской быстрорастущей травы, зато хлорелла в прудах-репродукторах вяло набирает белок; как и везде по области, пшеницу здорово потеснила рожь — кажется, никому больше не надобно белой булки, постаралась телепропаганда; председатель животноводческого кооператива собирается привезти из центрального питомника партию антилоп канна, у них молоко раз в десять жирнее коровьего; старый Геннадий Троцюк приобрел радиоуправляемую сенокосилку и в первый же день угробил ее, направив прямо на улья пасеки; соседка, баба Стелла, выписала журнал всесоюзного общества овощеводов, заказала по почте семена и посеяла на своих грядках двадцать три сорта капусты — пока что ни одного ростка… Но вместо того, чтобы винить себя в бестолковом обращении с семенами, Стелла вздумала коситься на соседку, бормотать какие-то дурацкие угрозы и трепаться по всему селу, что-де «чужачка», «колдунья» навела порчу на ее посевы… «Меня тут давно колдуньей окрестили, кто в шутку, а кто и так!» — виновато смеялась не по годам подвижная хозяйка.

Пообедав под этот успокоительный говорок, вся компания была вынуждена принять участие еще в одном ритуале: рассматривании пухлого, красной кожи с вытертым золотом семейного альбома. Первые фотографии изображали хозяйкиных родителей и ее — с бантиками, в школьной форме, еще до Великой войны… Через несколько страниц доктор биологии шумно вздохнул: на желто-коричневом, будто залитом йодом снимке красовался его дед, орел орлом, чернобровый, грудь навыкате, в лейтенантской форме с боевыми медалями. Памятный в семье дед Василий, в честь которого назван вот этот сладко дремлющий правнук… Далее на страницах альбома пестрела сельская дедова родня; главное место принадлежало его матери, Горпине Федоровне.