Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача - Автор неизвестен - Страница 11

— Доктор Вайнстоун, это несчастье, бедная старушка, тяжелое каротидное поражение. Операция была обычной, шунт ввели и удалили без проблем, ничего больше я сделать не мог. Очень печально.

— Доктор Манцур! — выпалил я, прежде чем Вайнстоун мог остановить меня. — Клиника! Была у нее клиника или нет? Каково было ее общее состояние, она могла передвигаться?

«Крестный отец» обернулся и посмотрел в мою сторону. В аудитории стояла тишина. Никому не приходило в голову спрашивать великого Манцура о показаниях, для Манцура показанием к операции было его желание оперировать, много лет он терпеливо подтверждал эту очевидную истину.

— Доктор Зохар, — произнес он медленно и отчетливо, — пациентка страдала от головных болей и головокружения, у нее был значительный стеноз. Почему вы не слушали доктора Илкади?

— Это всего лишь неспецифические симптомы, а не клиника преходящей ишемии. Девяностолетняя старуха была прикована к постели, не так ли? Я не вижу ни одного показания к операции!

Вайнстоун поднял руку.

— Позвольте перейти к следующему разбору, — прервал он дискуссию и обратился к Малкольму Раску, который вел протокол конференции. — Доктор Раск, каковонаше заключение?

Махмуд Сорки сидел на последнем ряду — намного выше остальных. Он всегда опаздывал на М&М конференции и ждал повода заявить о своем присутствии. Он не был сосудистым хирургом и не имел большого опыта в этой области. Ему не хватало терпения, необходимого для успешного выполнения филигранных операций на крошечных кальцинированных и склерозированных сосудах. Он никогда бы не стал углубляться в разбор какой-то сосудистой операции, но сегодняшняя конференция раздражала его. «Как смеет этот ничтожный слизняк Зохар задавать вопросы самому Джозефу Манцуру? Спрашивать Манцура о показаниях? Смешно!»

Махмуд Сорки давно понял, что я возмутитель спокойствия. Он считал, что я просто напичкан бестолковыми комментариями и вопросами. «Преподаватель хирургии? Профессор? Задница, а не профессор! Все они бумагомаратели, могут держать в руке только ручку и ничего больше. Носятся со своими книгами, бесполезные хирурги. Тормоза. Нет никого быстрее Сорки, я — лучший скальпель Парк-госпиталя. И весь город это знает, я не зря получил премию „Лучшего хирурга года“. Желчный пузырь — сорок пять минут от разреза до последнего кожного шва! Гастрэктомия — фигня! Несколько сшивающих аппаратов — вжик! вжик! — и желудок в банке с формалином!»

Он перевел взгляд на Вайнстоуна. «И что же наш уважаемый председатель? Почему не заткнет этому Зохару рот раз и навсегда? И зачем он взял на работу этого чертова иностранца, и на такую должность? Израиль, Южная Африка, опять Израиль, какая-то шарага в Миннесоте… Этот Зохар — настоящий библейский вечный жид. Да Вайнстоун сам такой же… Старая история — евреи любят окружать себя евреями. У себя на родине мы знаем, что делать с евреями, и они знают свое место. Но здесь в Америке надо быть осторожным, особенно если ты председатель Медицинского правления и должен ладить со всеми». Сорки не скрывал своих расистских взглядов и открыто высказывался на эту тему, иногда громче, чем было позволительно. Чаудри рассказал мне о разглагольствованиях Сорки в комнате отдыха: «Посмотрите на нашего вице-президента Альберта Фарбштейна — да он один выглядит, как пять жидов! Но этот парень, по крайней мере, понимает, как надо вести себя в Бруклине. С ним можно общаться. А Зохар? Безнадежен! Болтает слишком много: осложнения… показания… что вы думаете?., что надо было сделать?.. Похоже, они спят с Вайнсто-уном в одной постели».

Для Сорки заключение Раска не было новостью. Со среднезападным акцентом, заметным, несмотря на все попытки казаться коренным жителем Бостона, Раск произнес:

— Доктор Вайнстоун, наше заключение таково: «Операция была показана, осложнение предотвратить было невозможно, лечение проведено в полном объеме».

Сорки усмехнулся, он знал, что у Раска кишка тонка сделать другое заключение. Раск никогда не осмелится высказать мнение, отличающееся от мнения начальства, за исключением промахов какого-нибудь рохли. Раск — цыпленок, импотент и слабак.

Он потянулся, играя мускулами, в свои пятьдесят лет он выглядел сорокалетним и был в прекрасной форме. Каждый день он до пота изнурял себя занятиями в спортзале на Стэйтен-Айленде, и не напрасно. Он до сих пор нравился женщинам и мог удовлетворять их пачками. Сорки перенесся мыслями в недавнее прошлое, в свою последнюю поездку на родину. Опиум, женщины, снова опиум — вот она, настоящая жизнь. Эти людишки не знают, как надо жить.

После возвращения с Востока он заметил, что у него слегка дрожат руки, но эти симптомы «отмены» длились недолго. Он глянул на маленького и толстого Вайнстоуна. «Интересно, он еще трахает баб? Да, Вайнстоун омерзительно богат, намного богаче меня. Но встает ли у него? Нет, конечно, — жалкий старик». Эта мысль позабавила Сорки и отвлекла от неприятных дум о неимоверном богатстве председателя.

Сорки взглянул на часы: пора покидать это никчемное сборище трижды болтунов. Рано утром ему позвонил Радецки и сообщил, что у мистера Пеллегрино, владельца ресторана, открылось повторное кровотечение. В пятницу Сорки удалил Пеллегрино часть желудка по поводу кровотечения, а сейчас у больного из желудка по зонду отходит свежая кровь. «Почему он опять закровил? Твою мать… Плохо. Этот идиот Зохар носится со своей ваготоми-ей, хотя все знают: гастрэктомия — вот единственное и неоспоримое решение! Ну, ничего! Я — мастер хирургии Махмуд Сорки! И я решу эту проблему!» Он вытянул руки, чтобы проверить их состояние. Великолепно! Добрый глоток водки перед операцией заглушит последствия опиумного угара. А завтра после работы он снова пойдет в спортзал — надо избавиться от жировых отложений на животе, накопившихся за отпуск. Но тут он вспомнил, что не сможет. «Милостивый Аллах, только не это! Завтра же обед с Вайнстоуном и Манцуром! Ну, ничего, придется встретиться с евреем, это предложение старины Манцу-ра. Херб тоже приглашен — будет с кем выпить».

Следующий случай со смертельным исходом представлял на конференции резидент четвертого года Рон Гавитуньо, речь шла о больном доктора Джо Бернштей-на. У нас все называли его косоруким, к тому же он абсолютно не владел клиническим мышлением. Ходил даже анекдот среди наших резидентов: «Вопрос: „Как остановить прирост населения Бруклина?“ Ответ: „Позовите Джо Бернштейна“».

Джо оперировал в каждом госпитале, где только мог получить на это разрешение. Медицинский центр университета Милд-Стейт давно вышвырнул его вон. И хотя Джо славился своей анекдотичной некомпетентностью, его финансовые дела шли довольно неплохо. Он был обаятелен, со всеми на дружеской ноге, не наживал врагов. Джо умудрялся растворяться в большом количестве лечебных учреждений, поэтому его многочисленные осложнения были незаметны. Он перетасовывал свои большие операции, дающие осложнения, с кучей маленьких и мастерски проделывал трюк с ранней выпиской и последующим лечением осложнения в другом госпитале. К примеру, при операции пожилого человека по поводу рака толстой кишки в Парк-госпитале его можно было отправить домой уже на пятые сутки. Когда дома у него на седьмые сутки разваливаются швы на кишечнике, Джо направляет его в госпиталь Раби-Маймон. И если больной в конечном счете умирает, эта смерть не будет проходить как осложнение и подвергаться обсуждению, ведь операция была выполнена в другом госпитале.

Однако на этот раз Джо не смог проделать свой обычный трюк — осложнение и смерть наступили до того, как пациента можно было выписывать. «Не повезло бедняге Джо», — тихо злорадствовали некоторые.

— …Огромная селезенка была удалена без особенностей, — читал свой отчет Гавитуньо, — пациент был переведен в послеоперационную палату в стабильном состоянии. Кровопотеря во время операции составила двести пятьдесят миллилитров.

— Вы измеряли кровопотерю? Уверены, что она была не пятьсот пятьдесят миллилитров?