Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача - Автор неизвестен - Страница 2

Драки продолжались в течение всего уикэнда, и мы часто просто захлебывались от наплыва жутких ранений. Хирургическая часть приемного отделения, прозванная здесь «ямой», напоминала перевязочный пункт в Сталинграде: пациенты на носилках, на стульях и на полу, повсюду брызги крови из поврежденных сосудов, переломанных черепов, ножевых ранений и простреленных животов.

Днем все было по-другому, контраст поразительный. Академические профессора учили нас хирургии. Вечером они уходили, оставляя юных стажеров властвовать над событиями бурных ночей.

Вереница носилок у стен длинных и обшарпанных коридоров заканчивалась в дверях шоковой палаты «ямы». На носилках лежали молодые парни-стоики, для которых страдание не было чем-то необычным. Большинство из них пребывало в полукоматозном состоянии, если не от опьянения, то от потери крови. Поначалу я бегал от носилок к носилкам, чтобы увидеть, кто из жертв, обернутых в запятнанные толстые шерстяные одеяла, предсмертно хрипит от ранения в грудь.

— Марк, — говорили мне мудрые врачи, — ты не можешь спасти их всех, не трать попусту время. Будем брать по очереди.

И порой случалось, что, когда подходила очередь поступить в ярко освещенную реанимационную, пациент оказывался мертвым.

«Жизнь ничего не значит в этих краях!» — думал я тогда.

В бесконечные ночи мы работали с непрекращающимся потоком раненых непрерывно. Временами попадались больные с естественными заболеваниями: женщина с острым аппендицитом или старик с перфорированной гаст-родуоденальной язвой. Но в основном мы оперировали проколотые сердца, шили разодранные сосуды и засовывали обратно в живот выпущенные наружу кишки. Молодые и самоуверенные, мы брали на себя больше, чем умели, накапливая собственный список мертвых.

«Жизнь здесь ничего не значит!» — успокаивал я себя после потери очередного больного.

Потом замерзшие, опьяненные, ужасно уставшие, забрызганные кровью, мы обходили многочисленных пациентов, принятых в течение ночи. Критические больные лежали на носилках возле сестринского поста. Мы ничего не могли для них сделать, потому что интенсивная палата была всегда полна. Больные лежали на кроватях и на матрацах между кроватями и даже под кроватями… Пострадавшие с незначительными ранами, типа простого прокола легкого, были свалены прямо в коридорах. Они терпеливо сидели на твердых деревянных скамьях, куря самокрутки, набитые грубым черным зимбабвийским табаком, кашляли и пускали пузыри из груди через дренажные трубки в бутылки с водой. Мы двигались от пациента к пациенту, иногда находили труп под кроватью — «пропущенное ранение».

— Зохар, — сказал профессор, становясь на коленис моей стороны, чтобы рассмотреть очередное пепельногоцвета тело, — вы осмотрели этого джентльмена?

Профессор жил совсем в другом мире, он всю ночь спал дома и скоро будет засыпан шарами на поле для гольфа.

— Да, сэр, — ответил я, пытаясь расшифровать мятуюбумажку — медицинскую карту мертвеца, — думаю, егосмотрел я.

Профессор поднялся и оглядел голое тело — на спине справа была крошечная колотая рана. Он делал все очень тщательно, боясь испачкать белые брюки.

— Зохар, вы справились с левосторонним пневмотораксом хорошо, но пропустили то же справа, нужно исследовать пациента полностью, каждый квадратный дюйм его тела. Вы должны иметь полное представление о пациенте!

«Будем брать по очереди», — вспомнил я слова своих наставников.

Профессор пожал плечами и продолжил обход огромных, подобных ангарам палат. Поле для гольфа уже ждало его.

После мучительной работы в госпитале я ехал домой мимо подстриженных лужаек предместий, освещенных лучами утреннего солнца, стараясь не заснуть за рулем. Здесь никто ни за что не отвечал, люди умирали от легко устранимых причин. Жизнь здесь ничего не значила.

Я не мог себе и представить, что в будущем у меня будут не лучшие времена. Прошлого, где хаос был ежедневным торнадо, где жизнь поглощалась с аппетитом, этого прошлого мне не хотелось больше испытать. Но оно напомнило о себе, когда я переехал на работу в Нью-Йорк, в Парк-госпиталь. Там я понял, что жизнь может стоить еще дешевле…

Нью-Йорк-Парк-госпиталь стоит посреди причудливых каменных построек Бруклина. Его монолитный комплекс выделяется на фоне остальных зданий в районе Парк-Ридж с конца девятнадцатого столетия. Госпиталь давно обслуживает постоянно меняющееся бруклинское общество, приспосабливаясь к новым веяниям. История Нью-Йорк-Парк-госпиталя запечатлена на каменных стенах у громадного входа.

Госпиталь был основан в то время, когда завершалось строительство знаменитого Бруклинского моста, но назвали его Парк-госпиталь, а не Бруклин-госпиталь. Приставка «Нью-Йорк» была добавлена к названию столетие спустя, когда госпиталь влился в один из гигантских медицинских госпитальных комплексов, организованных в городе башен из слоновой кости.

С новой приставкой название госпиталя зазвучало в коммерческом смысле более солидно и привлекательно, особенно с последующим подзаголовком — Клиническая база Медицинской школы Центрального университета Нью-Йорка. Однако и без помпезного названия старый добрый Парк-госпиталь оставался достойным лечебным учреждением, поддерживаемым во все времена великим Бруклином для оказания доступной медицинской помощи.

С годами Парк-госпиталь менялся вместе с изменением демографического состава округа. После ухода из Бруклина белых англосаксонских протестантов здесь поселились ирландцы, а позже итальянцы. Честолюбивые сыновья иммигрантов поступали в медицинские школы, становились специалистами и возвращались в Бруклин. Еврейские доктора и пациенты, казалось, избегали Парк-госпиталь. Вместо него они предпочитали близлежащий госпиталь Бен-Маймон или госпиталь Джуиш-Айленд, где в 1942 году был прооперирован Альберт Эйнштейн по поводу аневризмы великим Рудольфом Ниссеном.

После окончания Второй мировой войны в Парк-госпитале произошли существенные изменения. Обучение молодых докторов и специалистов, спонсируемое щедрыми федеральными и городскими фондами, стало все более доходным бизнесом. Госпиталь теперь всегда был обеспечен дешевой рабочей силой — обучаемыми стажерами, раньше это было доступно только самым большим университетским клиникам. А правительство щедро платило и сейчас платит за каждого обучаемого резидента. В результате такой щедрой политики преподавательские программы начали расти как грибы по всей Америке, появились они и в Парк-госпитале.

Со временем Бруклин обеднел и стал менее привлекательным для молодых американских докторов, предпочитающих более доходные места. Стремясь сохранить многочисленные вакантные программы обучения, Парк-госпиталь должен был принимать на работу иностранных дипломированных специалистов, прибывавших в США из стран третьего мира. В пятидесятые — восьмидесятые годы большинство молодых докторов в нем составляли индусы, пакистанцы, иранцы, арабы, тайцы и филиппинцы. Слухи утверждают, что вербовщики в Индии заработали большие деньги на «бакшишах», заплаченных семействами предполагаемых резидентов.

Председателями и старшими специалистами тогда были стареющие белые американские доктора, на остальных позициях — американские итальянцы или евреи на фоне моря иммигрантов из Азии или с Ближнего Востока.

Постепенно иностранные доктора, став дипломированными специалистами, заняли старшие посты. В конце восьмидесятых госпиталь превратился в многонациональную вавилонскую башню. В терапевтическом отделении преобладали индусы, если туда попадал белый, он напоминал туриста в Бомбее. Несколько иранских хирургов управляли хирургическим отделением, в то время как онкология стала чисто египетским оазисом.