Византийская тьма - Говоров Александр Алексеевич - Страница 113
- Предыдущая
- 113/136
- Следующая
От ярости царь выронил серебряную чашу, она покатилась со звоном. Вышколенные Кантакузины, и Палеологи, и Малеины, толкаясь откормленными задами, ринулись ее поднимать. Теперь синэтеры — Пупака, Евматий, — когда их повелитель на троне, скромно стоят в заднем ряду.
Андроник поднял глаза и остолбенел — в конце залы он различил два близко знакомых лица. Одно большеглазое, светлое — больше всех своих детей любил он эту свою Иру, — другое, другое… Не может быть, он же сейчас на флоте!
Мисси Ангелочек, впав в окончательный маразм от ужаса, лег на живот и пополз к трону, потом все-таки вскочил на коленки и на них быстро побежал, хотел даже взобраться по ступеням, но ликтор остановил его древком секиры.
Андроник понял все. Утратив царское благолепие, он сбежал вниз и носком сапога стал беспощадно разить скрючившегося Ангелочка куда попало. И рядом тотчас возникло опять все то же до боли родное, детское лицо, молящие глаза, худые руки:
— Отец, пощади его, пощади! Я одна во всем виновата!
Ликторы набежали, бывшего адмирала оттащили, повели куда-то в темницу. Принцессу, конечно, никто не посмел тронуть, она вернулась, вновь предстала перед императором:
— Отец!
— Дочь! — в тон ей ответил Андроник. Царедворцы, чувствуя, что разговор у дочери с отцом предстоит крупный, отхлынули от трона.
— Будь человеколюбен, отец!
— Я уж и так, вижу, весь разменялся на человеколюбие.
Андроник всеми силами демонстрировал дочери свою волю и непреклонность, а она отцу свое упрямство.
— Конечно, — размышлял Андроник. — Это моя ошибка делать его адмиралом. Но прощать его сейчас — уже не ошибка, а преступление.
— Но он же че-ло-век! — наступала дочь.
Толстый Агиохристофорит от самых дверей залы напоминал государю — назначен экстраординарный военный совет. Уже все истомились в соседней катихумене. Андроник сделал ему успокоительный жест рукой, а дочери другой, безнадежный жест — молись, мол, все, что тебе осталось.
Эйрини напоминала о христианском долге. Андроник парировал: а сколько душ невинных христианских он загубил своим бегством от флота?
Принцесса уже топала ножкой, подвески ее энергично позванивали. Но августейший отец столь же энергично поблескивал круглой лысиной, сердито щурился на зажегшиеся огни лампад.
Тогда она пустила в ход крайний аргумент:
— Я ведь не вышла за того, за кого хотела… Ты знаешь за кого. Вот он бы тебе и флотом управил, и всем остальным… Теперь исполняй по-моему. Отец!
Понимая, что затягивать этот диалог больше нельзя, император, махнув дочери рукой, стал уходить. Тогда она и завизжала и закричала, и со времен истерички Зои, жившей в десятом веке, своды этой залы, наверное, не слыхивали такого крика.
— Я уй-ду нав-сег-да от вас! — сулила она. — Я выт-во-рю такое… Я циркачеству обучалась вместе с Теотоки. Вот увидите! Вот уви-ди-те!
Тогда Андроник подошел к ней, сила молодая еще оставалась в нем. Он ухватил свою козу в охапку, драгоценности и подвески посыпались с нее дождем, а он вынес ее к дверям залы и там, бьющуюся, поручил горничной Лизоблюдке и прибежавшим врачам и педагогам.
Молча он сидел некоторое время, мрачный, отходил от переживаний, собравшиеся генералы и министры тоже молчали или переговаривались тихо: «Как же это он с Ангелочком, о-це-це!»
Наконец он отошел, надел корону, пригласил начинать. Первым выступил Мурзуфл, с лицом багровым, будто только что с него содрали кожу. Сицилийцы подступают к окраинам столицы. Кипр, по существу, потерян. Болгары бесчинствуют. Опаснее всего Ватац со своим мятежным войском, каждый второй феодал у него. Сейчас бы привести в действие армию Враны, но Врана все еще болен…
— Но Врана болен, — вздохнули все.
Лахана, управитель казначейства, докладывал по шпаргалке, собственно говоря, по восковой табличке с нацарапанными там цифрами, подготовили нотарии, конечно. Лахана уснащал свою речь славословиями в адрес властелина, поминутно заглядывал ему в глаза, хотя всем было известно, что Андроник, будучи еще принцем, именовал его ворюгой, но с должности не снимал, считая авторитетом.
В том, что он говорил, однако, не было никакой новизны. Хлеба в столице оставалось на три дня. Толпы отчаявшихся людей у городских застав ожидают подвоза. Прежде были безвозмездные раздачи римским гражданам и ветеранам, теперь эти льготники денег в компенсацию не хотят, требуют только хлеба натурой…
— Зерно припрятано в подвалах богачей, — вставил Дадиврин, первый министр. — Прикажи, ваша царственность…
Министры и генералы разом заговорили о мздоимстве продовольственных чиновников. Андроник крутил ус, думал: «Кто же их этому мздоимству здесь учил, как не вы сами? Самый честный из вас, Дадиврин, находясь в поездке по казенному делу с огромной свитой, за ночлег, за ужин, за овес не платит…»
Ничего не решили. Конечно бы — Врана! Конечно бы — флот! Но говорить о Вране все равно что в доме повешенного вспоминать о веревке.
Разошлись, а император все еще сидел, неподвижный, не приказывал ни свеч, ни питья. Агиохристофорит заходил к нему то справа, то слева. Сообщил, что в ореховой гостиной изволит пребывать всевысочайшая, императрица Феодора… Андроник опять не прореагировал никак. Агиохристофорит осторожненько ввернул, что вот бы, как в былые дни, юные девочки от Малхаза… Тут государь усмехнулся.
— Они были юными, дорогой Агиохристофорит, когда ты еще пешком под стол ходил, а я уже их видал…
— Почему же? — стал оправдываться синэтер. — Там есть одна — Аргира, вся — живое серебро!
— А что делает в ореховой гостиной их величество?
— Они изволят наблюдать пляски шутов и мимов.
— Придется идти туда, — вздохнул государь.
Феодора принялась ластиться к мужу, уговаривать, поедем во дворец Ормизду, ко мне, проведем вечер в семейном кругу. Андроник отклонил, усмехнулся, императоры уже не принадлежат себе, чтобы проводить время в семейном кругу. Чувствуя его сопротивление и свой нарастающий протест, Феодора осведомилась — а что у вас тут было с царевной Эйрини? Андроник ответил полузагадкой — не у меня, у империи…
Тогда она с достоинством поднялась, подозвала своих евнухов. У нее был теперь целый отряд молодцеватых евнухов — двенадцать человек! И удалилась, на ходу бросая что-то саркастическое опять по поводу юной француженки во дворце… Евнухи маршировали по сторонам, браво напевая в такт движению — «Тум, туру там, тум, та-ра-ра…»
Когда закончился большой парадный развод караула (еще одна обязанность царского этикета), остались Агиохристофорит и Пупака.
— А может быть, все-таки к царице? — предложил Агиохристофорит. Ему тоже хотелось домой, не раб же он бездомный. — Такая лаванда, такие шелка!
Андроник стукнул на него посохом, а Пупаке (вот он-то был бессемейный) приказал идти позаботиться, чтобы дворец был безлюден.
— Агиохристофорит! — молвил император после некоторого молчания.
— Весь внимание, государь!
— А что, эта девочка живет здесь?
— Какая девочка? — невинно переспросил Агиохристофорит.
— Ну, эта… француженка. Агнеса.
— Да, государь. Она совершенно одна. С нею только старуха кормилица, тоже француженка. Она неразлучно с ней.
— И где она тут живет?
— В садовом флигеле, во втором этаже. Прикажешь ее к тебе привести?
— Нет, не нужно. Я просто так спросил. Дворец стал темен и пуст, как какая-нибудь допотопная пещера. Изредка слышались приглушенные шаги и команда там, где стояли посты караула. Все остальное было предано тьме.
— Агиохристофорит! — вновь окликнул повелитель.
— Я, государь.
— Можешь ли мне оказать одну дружескую услугу?
— Приказывай, всевеличайший!
— Наша царственность хочет, чтобы этот Михаил Ангел… Кстати, где он содержится сейчас? В этом же дворце? Наша царственность желала бы, чтобы этот Мисси был тотчас отпущен на волю, но тобою лично, без всяких посредников. Вот тебе мой перстень с двуглавым иперпером, ты знаешь, он обязывает всякого повиноваться без каких-нибудь письменных приказов.
- Предыдущая
- 113/136
- Следующая
