«У» – значит убийца - Графтон Сью - Страница 2
- Предыдущая
- 2/68
- Следующая
Я пошла в свой кабинет, поздняя гостья следовала за мной по пятам. Я указала ей на кресло и посмотрела, как она села в него, поставив свою сумку на пол. Свое кресло я отодвинула в сторону от стола, подумав, что если мы будем сидеть за столом друг напротив друга, она сможет прочитать записи моих расходов, а это ее совершенно не касалось. Я и сама прекрасно читаю написанное вверх ногами и редко упускаю случай сунуть нос в то, что меня не касается.
– О какой группе помощи вы говорили?
– Это группа помощи родителям, у которых погибли дети. Моя дочь умерла в апреле прошлого года. Лорна Кеплер. Ее тело нашли в коттедже.
– Ах да, я помню, но, кажется, там были какие-то сомнения относительно причины смерти.
– Но только не для меня, – резко заявила она. – Не знаю, как она умерла, но то, что ее убили, для меня очевидно точно так же, как то, что я сижу здесь. – Подняв руку, она убрала за правое ухо длинную прядь распущенных волос. – У полиции тогда не возникло никаких подозрений, и не знаю, что она может сделать теперь, но прошествии стольких месяцев. Кто-то говорил мне, с каждым днем шансы на успех уменьшаются, но я не помню, как это выражается в процентах.
– К сожалению, это правда.
Она наклонилась, порылась в бумажной сумке и вытащила фотографию в двойной рамке.
– Это Лорна. Возможно, вы видели ее фото в свое время в газетах.
Она протянула мне фотографию, я взяла ее и принялась пристально рассматривать девушку. Да, такое лицо я бы не забыла. Девушке было слегка за двадцать, темные волосы, гладко зачесанные назад в "хвост", доходивший до середины спины. Ясные светло-карие глаза; темные, четко изогнутые брови; широкий рот; прямой нос. Одета в белую блузку с длинным белоснежным шарфом, обернутым несколько раз вокруг шеи, темно-синий блейзер и потертые голубые джинсы. Она смотрела прямо в объектив, слегка улыбаясь, засунув руки в карманы и прислонившись к стене с цветными обоями – пышные бледно-розовые розы на белом фоне. Я вернула фотографию, пытаясь сообразить, что же говорят в таких обстоятельствах.
– Она очень красива, – пробормотала я. – Когда была сделана эта фотография?
– Около года назад. Пришлось сфотографировать ее тайком. Лорна моя младшая дочь. Ей только исполнилось двадцать пять. Она очень хотела стать фотомоделью, но из этого ничего не вышло.
– Вы, наверное, родили ее в молодом возрасте.
– В двадцать один. В семнадцать я родила Берлин, из-за нее я и вышла замуж, через пять месяцев беременности меня просто ужасно разнесло. До сих пор живу с ее отцом, что удивительно для всех и, пожалуй, даже для меня самой. Когда мне было девятнадцать, я родила среднюю дочь. Ее зовут Тринни. Она просто прелесть. А вот при родах Лорны я чуть не умерла. Утром, за день до родов, у меня открылось кровотечение. Я не понимала, что случилось. Повсюду кровь, словно у меня между ног течет река. Никогда не видела ничего подобного. Доктор думал, что ему не удастся спасти ни меня, ни ребенка, но мы обе остались живы. У вас есть дети, миссис Милхоун?
– Называйте меня Кинси. Я не замужем.
На ее лице появилась слабая улыбка.
– Между нами, Лорна была моей любимицей, возможно потому, что с ней возникали сложности с самого рождения. Старшим дочерям я, естественно, этого не говорила. – Она спрятала фотографию. – Но как бы там ни было, я знаю, каково это, когда сердце разрывается на части. Внешне, возможно, я выгляжу обычной женщиной, но я просто зомби, ходячая смерть, наверное, даже слегка рехнувшаяся. Мы посещаем эту группу помощи... кто-то предложил мне, и я подумала, что это, может быть, поможет. Ведь я готова была испробовать что угодно, лишь бы избавиться от этой боли. Мэйс – это мой муж – сходил со мной несколько раз, а потом бросил. Он не может выслушивать все эти истории и все страдания, собранные в одной комнате. Он хочет обо всем забыть, избавиться от воспоминаний. Не думаю, что это возможно, но спорить на эту тему не стоит. Каждому свое, как говорится.
– Я совершенно не могу себе представить, что это такое.
– А я не могу вам это описать. Это сплошной ад. Нас уже нельзя считать нормальными людьми. Если у вас убили ребенка, то с этого момента вы превращаетесь в какого-то инопланетянина. Такое впечатление, что вы уже говорите с людьми на разных языках. И даже в этой группе помощи мы как будто говорим на разных диалектах. Каждый живет со своей собственной болью, словно получил какую-то специальную лицензию на страдания. И ничего с этим не поделаешь. Каждый из нас считает свой случай самым ужасным. Убийцу Лорны не нашли, поэтому мы, естественно, считаем наше горе самым мучительным. В других семьях убийцу их детей поймали, и тот отсидел в тюрьме несколько лет. Но теперь гадина снова на свободе, и с этим несчастные родители должны жить – знать, что этот человек гуляет по улицам, курит сигареты, пьет пиво, хорошенько развлекается по субботним вечерам, тогда как их дети мертвы. Или убийца до сих пор сидит в тюрьме и, может быть, проведет там остаток жизни, но все же он пребывает в тепле и безопасности. Его кормят три раза в день, одевают. Преступник может даже сидеть в камере смертников, но ведь он на самом деле не умрет. Убийц не казнят, если только кто-нибудь из них не станет умолять об этом. Но зачем им это делать? В дело вступают все эти мягкосердечные адвокаты, и бандитам сохраняют жизнь, тогда как наши дети мертвы.
– Больно это осознавать, – заметила я.
– Да, конечно. Совершенно не могу передать вам, насколько это страшно. Я сижу внизу, в помещении группы помощи, выслушиваю все эти истории и не знаю, что делать. Боль моя от этого ничуть не уменьшается, но, по крайней мере, она становится частью общей боли. Не будь этой группы помощи, смерть Лорны просто перестала бы существовать. Похоже, всем на нее наплевать, люди, даже изредка, перестали вспоминать о ней. А в этой группе мы все пострадавшие, поэтому я не чувствую себя одинокой в своем несчастье. Просто у каждого из нас душевные травмы выражаются по-разному. – Она говорила каким-то безразличным тоном, но из-за этого еще более страдающим казался взгляд ее темных глаз. – Я рассказываю вам все это потому, что не хочу, чтобы вы считали меня сумасшедшей... во всяком случае не более сумасшедшей, чем я есть на самом деле. Когда у человека убивают ребенка, он непременно трогается рассудком. Иногда это проходит со временем, а иногда и нет. Я понимаю, что у меня навязчивая идея, и я слишком много думаю об убийце Лорны. Кто бы он ни был, я хочу, чтобы он понес наказание. Хочу знать, почему он сделал это. Хочу в лицо сказать ему, что он сделал с моей жизнью в тот день, когда отнял жизнь у Лорны. Психиатр, которая ведет нашу группу, говорит, что мне надо попытаться найти в себе силы вернуться к нормальной жизни. Что лучше сойти с ума, чем продолжать жизнь с этой сердечной тоской и чувством беззащитности. Поэтому я и пришла к вам. Я просто уже больше не могу.
– Вы хотите действовать.
– Да, именно. А не просто болтать. Я ужасно устала от разговоров. От них никакого толка.
– Но если вам нужна моя помощь, то придется поговорить еще немного. Хотите кофе?
– Да, с удовольствием выпью. Черный, пожалуйста.
Я налила кофе в две чашки, добавила себе молока, но вопросы не стала задавать, пока снова не уселась в кресло, взяв со стола блокнот и ручку.
– Мне очень не хочется просить вас снова рассказывать обо всем, но мне действительно нужны детали, все, которые вам известны.
– Понимаю. Возможно, именно поэтому я так долго не решалась прийти сюда. Я ведь рассказывала эту историю, наверное, раз шестьсот, и каждый раз мне было очень трудно делать это. – Она подула на кофе и сделала глоток. – Хороший кофе. Крепкий. Терпеть не могу слишком слабый кофе. У него никакого вкуса. Ладно, надо подумать с чего начать. Наверное, прежде всего вы должны уяснить, что Лорна была независимой упрямицей. Она все делала по-своему. И ее совершенно не волновало, что об этом думают другие люди, она считала, будто ее поступки никого не касаются. В детстве Лорна страдала астмой, из-за болезни ей часто приходилось пропускать занятия в школе, поэтому училась она не очень хорошо. Девочка страдала аллергией почти на все. Друзей и подруг у нее было очень мало, она не могла ходить на вечеринки в чужие дома, потому что аллергию у нее вызывали домашние животные, пыль, цветы и все такое прочее. С возрастом аллергия на многое прошла, но все же приступы не прекращались. Я специально заостряю на этом внимание, потому что считаю, что болезнь оказала огромное влияние на ее характер. Лорна была упрямой и необщительной, вела себя вызывающе. Я думаю, это оттого, что она привыкла к одиночеству, привыкла делать то, что она хочет. Наверное, и я ее испортила немного. Дети чувствуют слабинку родителей, и это превращает их в некотором роде в тиранов. Лорна не понимала, что значит доставлять удовольствие другим людям, то есть не только брать у них что-то, но и отдавать самой. И все же, если хотела, она могла быть щедрой, хотя щедрость не была естественной чертой ее характера. – Дженис Кеплер помолчала. – Я немного сбилась, хотела рассказать о чем-то другом, но не могу сообразить, о чем.
- Предыдущая
- 2/68
- Следующая
