Рассказы. Миры Роберта Хайнлайна. Том 25 - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 40

• Предыдущая
• 40/119
• Следующая

Потом взглянул на кольцо у себя на пальце.

Змей, вечно пожирающий собственный хвост… Я-то знаю, откуда я взялся… но откуда взялись все вы, зомби.

Я ощутил, как наваливается головная боль, но я никогда не принимаю лекарств от головной боли. Однажды я попробовал — и вы все исчезли.

Поэтому я залез под одеяло и свистнул, гася свет.

Вас здесь на самом деле нет. Тут, во мраке, нет никого, кроме меня Джейн. Совсем одной.

И как же мне тебя не хватает!

Они не оставляли его в покое.

Они никогда не оставляли его в покое. Он подумал, что, наверное, это часть их плана — никогда не оставлять его в покое, не дать ему возможности поразмыслить над той ложью, которой они пичкали его, не дать ему времени найти их слабые места и постичь истину.

И этот их проклятый надсмотрщик утром! Вломился со своим завтраком, разбудил его, и теперь он никак не может вспомнить сон, который ему сегодня снился. Если бы он только мог вспомнить этот сон…

Кто-то отпирает дверь. Но ему на это плевать.

— Привет, старина. Мне сказали, что ты отказался от завтрака? — и над его кроватью нависла профессионально любезная маска доктора Хейварда.

— Я не был голоден.

— Ну нельзя же так. Ты ослабеешь, и я не смогу тебя вылечить. Вставай-ка, одевайся, а я велю принести тебе эг-ног.[7]

Давай, давай, парень!

Неохотно, но не желая вступать в конфликт, он встал и скользнул в свой халат.

— Вот так лучше, — похвалил Хейвард. — Сигарету?

— Нет, спасибо.

Врач удивленно покачал головой:

— Будь я проклят, если как-то понимаю тебя. Отсутствие интереса к физическим удовольствиям не соответствует твоему типу.

— А какой у меня тип? — ровным тоном поинтересовался он.

— Фу ты! — и Хейвард скорчил проказливую мину. — Если бы врачи раскрывали пациентам свои профессиональные секреты, то они едва-едва зарабатывали бы себе на хлеб.

— Так что же у меня за тип?

— Ну… ты ведь не хочешь, чтобы я просто приклеил тебе ярлык. Я о тебе ничего не знаю. Неужели не пора рассказать о себе?

— Я буду играть с вами в шахматы.

— Хорошо, хорошо, — торопливо согласился Хейвард, — мы уже и так целую неделю каждый день играем. Но если ты будешь рассказывать, я буду играть.

Что это может значить? Если он правильно их понял, то они уже знают, что он раскрыл их заговор, хотя он вряд ли чего-то добьется, если будет скрывать очевидное. Ну что ж, пусть попытаются убедить его в обратном. Снявши голову, по волосам не плачут. Да ну их к чертям собачьим!

Он достал шахматы и начал расставлять фигуры:

— Что Вы на данный момент знаете обо мне?

— Очень мало. Осмотр ничего не дал. И факты биографии тоже. Ты очень умен, если судить по тому, чего ты достиг в школе и на работе. Иногда резкие перепады в настроении, но ничего из ряда вон выходящего. Единственная информация о тебе, которая может сослужить нам службу, — это инцидент, из-за которого тебе пришлось попасть сюда на лечение.

— Из-за которого меня сюда упрятали, Вы хотите сказать.

— О боже! Да если ты запираешься у себя в комнате и твердишь, что твоя жена состоит с кем-то в заговоре против тебя, как ты думаешь, люди будут реагировать на это?

— Но она действительно состоит в заговоре против меня. И Вы тоже. Белые или черные?

— Черные. Сейчас твоя очередь атаковать. Ну почему ты думаешь, что мы все «в заговоре против тебя»?

— Трудно объяснить. Для этого нужно вернуться в мое детство. — И он сделал своим белым конем ход на клетку ВЗ. Брови Хейварда поползли вверх:

— Как это понять?

— А почему бы и нет? Я не рискую играть против Вас гамбит.

Врач пожал плечами и сделал ответный ход.

— Ну хорошо, начнем с детства. Оно может пролить на твой случай больше света, чем все, что у тебя произошло в недавнем прошлом. Чувствовал ли ты, что тебя преследуют?

— Нет! — Он наполовину встал со стула. — Когда я был ребенком, я был уверен в себе. Тогда я знал. Я знал! Я знал, что жизнь стоит того, чтобы жить. Я был в мире с самим собой и со своим окружением. Жизнь была хороша, и мне было хорошо, и я понимал» что существа, окружавшие меня, такие же, как я.

— А они не были такими же?

— Конечно нет! И особенно дети. Я не представлял себе, что такое испорченность, пока не связался с этими так называемыми детьми. Маленькие дьяволы! От меня хотели, чтобы я был таким, как они, и играл с ними. Врач кивнул:

— Я понимаю. Дети иногда бывают ужасными дикарями.

— Вы не поняли. Дело не в дикости. Эти существа были просто другими — совсем не такими, как я. Они выглядели так же, как и я, но они не были такими, как я. Когда мне хотелось объяснить им что-то очень важное в моем понимании, они пялили на меня глаза и презрительно смеялись. А потом они обязательно наказывали меня за то, что я делился с ними своим сокровенным.

Хейвард кивнул.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. А взрослые?

— Это другое. Взрослые сначала ничего не значат для детей. Они ничего не значили и для меня. Они были слишком большими и не беспокоили; кроме того, они вечно были заняты чем-то таким, что было выше моего понимания. Я начал интересоваться ими только тогда, когда заметил, что мое присутствие как-то сковывает их.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну… Они никогда в моем присутствии не делали того, что делали в мое отсутствие.

Хейвард внимательно посмотрел на него:

— А это утверждение действительно имеет под собой почву? Откуда ты знаешь, чем они занимались в твое отсутствие?

— Но я ловил их на том, что они внезапно прекращали разговор, когда я входил в комнату, или же начинали говорить о погоде или еще о чем-то пустом. Тогда я начал прятаться, подглядывать и подслушивать. Взрослые вели себя совсем иначе.

— Теперь твой ход… Да, но это было, когда ты был ребенком. Все дети проходят через это. Теперь, когда ты стал мужчиной, ты должен понимать, почему взрослые так поступали. Дети — странные существа, и их нужно защищать. По крайней мере, мы защищаем их от всех наших проблем. Существует целый кодекс условностей в отношении…

— Да, конечно, — нетерпеливо прервал он, — я все это понимаю. И все же я наблюдал и запоминал многое такое, чего мне и теперь не понять. Я насторожился и заметил вот что.

— Что же? — Он увидел, что враг не смотрит на доску, производя рокировку.

— Я заметил, что все, что они делали, и все, о чем они говорили, никогда не имело никакого смысла. Они должны были делать что-то совершенно другое.

— Я не понимаю.

— Вы не хотите понимать. Кстати, я Вам все это рассказываю в обмен на партию в шахматы.

— А почему ты так любишь играть в шахматы?

— Потому, что это единственная вещь в мире, правила которой мне понятны. Ну да все равно! Я внимательно наблюдал за всем, что видел вокруг себя, — за городами, заводами, фермами, церквами, школами, домами, железными дорогами, деревьями, библиотеками, животными и людьми. За людьми, которые были похожи на меня и которые должны были бы чувствовать то же, что и я, если бы все, чему меня учили, было правдой. А чем они занимались, эти люди? Они ходили на работу, чтобы зарабатывать деньги, чтобы на них покупать еду, чтобы с помощью еды восстанавливать силы, чтобы снова идти на работу, чтобы опять зарабатывать деньги, и так далее, — до тех пор, пока они не умрут. Эта модель, правда, допускала легкие вариации. Но какое это имеет значение, если люди все равно заканчивают смертью? И все твердили мне, что я должен делать то же самое. А я лучше знаю, что мне делать!

Врач бросил на него капитулирующий взгляд и засмеялся:

— Я не спорю с тобой. Жизнь действительно такова и, может быть, лишена смысла. Но это единственное, что нам дано. Почему же не наслаждаться этим — и чем больше, тем лучше?

— Ну нет! — Он упрямо сжал губы. — Вы не убедите меня. А откуда я знаю, что Вы правы? Из-за того, что вокруг меня только сцена и на ней толпы актеров, которые не смогли бы выжить, если бы постоянно не метелили друг друга? Все, что угодно, но не это. Огромное, невероятное безумие, которое меня окружает, не может не быть запланированным. И я разгадал Ваши планы!

• Предыдущая
• 40/119
• Следующая