Элита. Взгляд свысока - Волчок Ирина - Страница 57

• Предыдущая
• 57/62
• Следующая

— Почему нельзя? — благодушно удивился Андрей Андреевич. — Какие пустяки. Герман Львович не платит. Дождешься от него… Это я… как бы это сказать… барщину отрабатываю. Долг отдаю. Ну, в общем, обязан я ему, да, кое-чем обязан.

— Чем? — не выдержала Александра.

Андрей Андреевич внимательно глянул на нее. Помолчал. С улыбкой сказал:

— Да сущей ерундой… Жизнью. Говорить не о чем.

Александра думала, что говорить как раз есть о чем, но тут коротко булькнул домофон. Андрей Андреевич спокойно пошел к двери, крикнул веселым мальчишеским голосом:

— Ну, сколько ждать можно? За смертью посылать!..

— Игорь, открывай, мы с пивом! — ответил домофон густым басом.

Андрей Андреевич нажал кнопку замка. Грета вылезла из-под кресла в кухне, неторопливо вышла в прихожую, встала рядом с Андреем Андреевичем. Через две минуты в дверь позвонили. Вошли трое — маленький румяный толстяк и два совершенно одинаковых амбала. Грета внимательно обнюхала каждого. Вернулась в кухню, влезла под кресло…

— Давайте-ка быстренько, — виновато бормотнул толстяк, шлепая на кухонный стол кожаный портфель, небрежно отодвигая в сторону чайные чашки и с грохотом подтягивая к столу табурет. — Времени — по нулям. День сегодня урожайный…

Через час они ушли. Александра осталась одна в уже чужой квартире, с коробкой из-под принтера, набитой деньгами, и с ключами от квартиры где-то на Алексеевской, снятой от имени Валентины на три месяца. Свою квартиру… то есть эту, уже чужую, квартиру надо было освободить через неделю. Это им надо через неделю, а ей — завтра.

За пару часов она уложила в два старых чемодана все, что следовало взять с собой, — конверт с фотографиями, кое-какие мелочи, оставшиеся от мамы, кое-какую посуду, кое-какую одежду и обувь, полотенца, постельное белье, старую записную книжку, оба карнавальных костюма… Что еще? Мобильники. Что еще? Документы. Что еще? Коробка с деньгами. Тяжелая, зараза. Что еще?..

Ничего. Ничего из того, что остается в этой квартире, ей не нужно. По большому счету — и никогда нужным не было. И сама квартира — по большому счету — не была нужна. Ни у одной из Александр Комисаровых никогда не было своего жилья. А у нее разве было?.. По большому счету?..

Алёна оказалась дома и на зов примчалась мгновенно — с Федькой сидела свекровь, а обед был приготовлен на два дня вперед. На роту солдат.

— Ты чего, серьезно? — Алена ходила по квартире, трогала все руками и таращила глаза. — А почему мне? Это ж все продать можно, и даже за нормальные деньги… Саш, и пианино тоже мне? Ух ты!.. Нет, я прям с ума сойду… Мы же второй месяц думаем, как мебель покупать — в кредит всю, или так, по штучке… Саш, и кухню мне? Всю? Ой, не могу… И холодильник? Саш, я не понимаю! Почему именно мне?

— А кому? Раисе Алексеевне?

— Саш… Ты извини… У тебя что, совсем никого нет?

Александра всю жизнь думала, что у нее кто-то есть. А у нее были только чужие дети. Ненадолго. У всех Александр Комисаровых были чужие дети. Но у мамы хоть она была. А у бабушки — мама…

— Никого у меня нет, — спокойно сказала она. — Совсем никого. И это хорошо. А то тебе ничего не досталось бы, верно?

Алёна успокоилась, взяла запасные ключи и помчалась домой объявлять своим о случившемся чуде и под этим предлогом печь праздничный пирог.

Александра позвонила вечно голодному таксисту Юлиану Афанасьевичу — о чем родители думали? — и объяснила ему, куда подъезжать. И побыстрее. И везти на Алексеевскую. В ее новую квартиру. В чужую… наплевать.

Юлиан Афанасьевич помог донести старые чемоданы и коробку из-под принтера до ее чужой квартиры, с благодарностью принял деньги и предложение повозить Александру еще и завтра — и убежал. Она осталась одна. Без всех… Без всего.

Она осталась в безопасности. Безопасность — вот что такое свобода. Что, Хозяин, всемогущий, да? Будь хозяином кого-нибудь другого.

Настю жалко. Нет, не Настю — себя. У Насти теперь есть нормальные дедушка и бабушка. Они ее будут любить. И она их любить будет. Да и отец ее любит, чего уж там… И даже навеки испуганная львица Нина Максимовна ее любит. Настя вырастет в любви, значит — счастливой. А все эти языки, искусства и манеры — кому они нужны? Всему, что Насте будет нужно, она и так научится. В Швейцарии. Или в Англии.

Александра хотела немножко поплакать, но горячей воды и здесь не было. А плакать под холодным душем еще никому не удавалось. Уже засыпая, подумала: как же это она засыпает, не наплакавшись вволю? Действительно, совсем новая жизнь началась…

Добираться до этой реставрированной усадьбы пришлось на перекладных. Почти так, как, наверное, добирались сюда ее предки. Если это действительно ее предки. Что она о них знает? Только то, что рассказала ей когда-то мама. А маме когда-то рассказала бабушка. А бабушке когда-то рассказала прабабушка. Фамильная легенда, больше ничего. Нет, еще фамильное кольцо. А фамилия — чужая. На внутренней стороне кольца, по ободку, — гравировка тонкой вязью с завитушками: «Шурочке от Александра. 1917 год». И никаких фамилий. Можно сделать вывод, что прадеда действительно звали Александром. И что у бабушки — настоящее отчество. А можно не делать никаких выводов. В конце концов, все они Александровны.

Перекладные были: три часа поездом, почти полтора часа на каком-то древнем до изумления автобусе, потом час пешком по ухабистой дороге, почему-то извивающейся по синусоиде посреди совершенно ровного поля. Потом полчаса на попутке… Уж лучше бы она пешком дошла, ей богу. Разваливающийся на ходу грузовик так резво скакал на гребне глубокой колеи, больше всего похожей на окаменевшую волну морского прибоя, что Александра без конца стукалась коленями, локтями, боками, плечами и даже лбом о внутреннюю поверхность кабины. Обо все ее внутренние поверхности. Поверхностей было много, все они были и сами по себе жесткие, да еще из всех поверхностей торчали какие-то наросты. То есть запчасти. То есть детали. Александра никогда не ездила в таких машинах. Вообще-то она никогда и не видела таких машин. И никогда бы не поверила, что такие машины бывают. Если бы не увидела своими глазами. А то, что такие машины еще умеют и передвигаться своим ходом, — в это она до сих пор не верила. Просто ей снится технологический кошмар. Ох, черт… опять язык прикусила. Пора просыпаться.

— Да уже все, все, считай — приехали! — весело кричал сквозь лязг и рычание своего транспортного средства водитель, корявый дядька лет пятидесяти, одетый как подросток из неблагополучной семьи. Таких дядек Александра тоже не видела раньше. Впрочем, и таких подростков видела только в кино. В каком-то американском боевике. Гангстерском. Гангстерский водитель кричал: — Дорога хреновая, блин, а так туточки рядом! Можно было бы с другой стороны, да мне с этой до дому ближе! А назад соберешься — так ты с другой стороны езжай! С другой, говорю, стороны! Поняла, что ли? Во, приехали. Это тебе повезло. Думал — не доеду.

Раритетный грузовичок замер на опушке прозрачной березовой рощицы, возле еще одной ухабистой дороги, которая в эту рощицу сворачивала.

— Теперь ты сама дойдешь, — очень довольным тоном сказал водитель. — Тут два шага, не заблукаешься. А если чего — у людей спросишь, тебе покажут. Вон в той стороне деревня есть, Солохино, там еще не все помёрли, живет кто-никто… Спросишь — покажут. А до ночи не успеешь — так и переночуешь тут, любой пустит. Да ты успеешь, ты длиннобудылая, вон как по дороге махала, я тебя еле догнал. Ступай с богом, не поминай лихом.

Дядька взял двадцать рублей — сам таксу назвал и больше брать не согласился, — помахал Александре рукой в черной кожаной перчатке с металлическими шипами на тыльной стороне и с наполовину обрезанными пальцами, с четвертой попытки с устрашающим дребезгом захлопнул дверцу кабины — и грузовичок с неожиданной резвостью прыгнул вперед. Остановился, опять прыгнул, опять остановился — и попрыгал, уже не останавливаясь, качаясь и подскакивая на гребне окаменевшей волны прибоя, временами с грохотом обрушиваясь на дно колеи и тут же с ожесточенным ревом вылезая из нее куда придется — либо опять на гребень, либо на заросшую мощными сорняками обочину. Его рев был до того выразительным, что Александра почти понимала ругательства, из которых этот рев состоял. Неужели она только что сидела в этой машине? Сидела — это очень условно. Машина — это и вовсе о чем-то другом… Ладно, надо идти. А то до ночи не успеешь — и ищи потом деревню, в которой не все еще помёрли… Нет, не правы были ее предки, выбирая для своего поместья эту дыру. А может быть, и не ее предки… А может быть, и не выбирали. Сослали сюда опального — вот и все. Спросили по доброте душевной: в дыру жить поедешь или лучше мы тебя в болоте утопим? Опальный сдуру выбрал жизнь в этой дыре…

• Предыдущая
• 57/62
• Следующая