Гром - Грейди Джеймс - Страница 10

• Предыдущая
• 10/78
• Следующая

БИИП!

– Джон!.. Это Эм Норс.

Грудной голос. Непроницаемая улыбка, алые губы.

Не думай об этом сейчас. К чему думать об этом сейчас?

Эмма Норс отвечала за международные связи и аналитические обзоры, касающиеся разведки, при сенаторе Кене Хандельмане, члене комитета по делам разведки. Председатель назначил каждому члену комитета помощника, который числился в штате комитета, однако сенатор Хандельман доверял Эмме, которая получала жалованье персонально от него, и это жалованье было выше, чем у помощника, назначенного комитетом, от которого сенатор мог отказаться, но не мог выбрать по своему усмотрению.

– Я узнала про Фрэнка и… О, этот проклятый город! Америка девяностых. В каком ужасном мире мы живем! Могу я чем-нибудь помочь, я… хочу быть уверена, что ты в порядке, ты…

БИИП!

– Это снова Эм. Ненавижу эти чертовы автоответчики. Если тебе что-нибудь понадобится, не раздумывая звони мне.

После небольшой паузы она продолжила, несколько смягчив голос:

– Будь осторожней, Джон.

После чего продиктовала на автоответчик свой адрес и номер телефона.

БИИП!

– Привет, Джон, это Мэри из твоего офиса. Очень жаль, что я не смогла проводить тебя. Если тебе что-нибудь надо, захочется с кем-то поговорить, звони мне. Не смущайся, даже если тебе покажется, что поздно.

После чего она тоже надиктовала свой номер.

Раздался писк микроволновой печи.

Он решил позвонить матери. Она жила в Блэк-Хоке, небольшом городке в Южной Дакоте, одна в белом каркасном доме, в котором прошло детство Джона. Городок стоял среди холмистой равнины. Чистый воздух каждое время года имел свой особенный аромат: запах шалфея весной, трав прерий летом и мускусный запах созревшей пшеницы и красной опадающей листвы осенью. Зима приносила запах обжигающего льда. Все в городке знали друг друга.

Мать рассказала ему о капризных переменах мартовской погоды – о неожиданно налетевшей снежной вьюге. И о том, как обанкротилась фирма «Фурнитура С & Н». Когда Джимми Густафсон – «он был капитаном баскетбольной команды, когда ты был первокурсником» – заколачивал фанерой окна магазина, он плакал так горько, что слезы затуманили ему глаза и он повредил молотком большой палец. «О», – вставил Джон. Потом она принялась рассказывать ему про сумасшедшего Эдкинса. «Слушай, почему эти типы, просиживающие штаны в Вашингтоне, думают, что мы все здесь тупицы?» – спросила она. «Какие типы?» – поинтересовался он. Она рассказала ему о баскетбольном матче профессионалов, показанном по телевизору. Она считала, что роман, который он послал ей, был так себе, и плевать на то, что пишет это ничтожество – критик. Сказала, что «Золотые годы» не заслуживают того, как их превозносят. Спросила его, как идут дела на работе, зная, что не получит никаких подробностей от своего сына, который стал довольно скрытным после того, как повзрослел и начал самостоятельную жизнь в этой шпионской конторе, о чем она знала, но никогда не упоминала. «На работе все прекрасно, мама». Он сказал ей, что любит ее. Она помолчала. Сказала, что любит его тоже. Добавила, что он в любой момент может вернуться домой. Интересно, какого черта он будет там делать: совершенствовать знание китайского или вернется к работе по ремонту выбоин в городе, если на сей раз они получат на это финансирование из бюджета? Вновь он сказал ей то, что не нуждается в словах. И вновь она сказала, что очень любит его.

Они повесили трубки.

Цыпленок был сочным и теплым. От холодного молока стакан запотел.

Возможно, остальной мир был прав.

«Надо радоваться тому, что имеешь», – говаривал Фрэнк.

Телефон вновь зазвонил. Джон взял трубку, послушал, сказал «о'кей» и положил трубку.

В комнате стояла тишина. Красный будильник тикал на столе. Он включил радио. Классическая радиостанция передавала очередное ток-шоу… Он переключил программу, ужасные электрогитары пронзительно выли на прогрессивной станции. Третий раз выбор вновь пал на станцию, передающую рок. Больше в системе запоминания на данный момент ничего не было. Выключил радио, включил телевизор. Развлекательная передача – выключил.

Куча его окровавленной одежды.

Достал черный пластиковый мешок для мусора из шкафа на кухне.

Ботинки, часы, рубашка, галстук, костюм – все туда. Все.

Плащ, который передало ему ЦРУ. Все в мешок.

Сверху завязал узлом так, чтобы ничего не выпало.

Мусор вывезут только в четверг, то есть через два дня.

Если он пронесет мешок сквозь темноту, поставит его на обочине перед арендуемым им коттеджем, то у енотов будет два дня, чтобы распотрошить его.

Не могу оставить этот мешок здесь. Только не в доме.

Стрелки на тикающих часах показывали 8:07.

В доме были включены все светильники. Они сияли у него за спиной, когда он выходил наружу. Он забросил черный мусорный мешок в дальний угол веранды. Постоял в полумраке, вглядываясь в темень за окном.

Раздался хруст шагов по морозной земле. Вдали. В темноте. Под деревьями. Тишина. Ближе. Двигающаяся в ночи тень. Стала материальной. Приняла очертания человека. Невысокого. В плаще. Шляпа скрывала лицо. У него что-то было в левой руке, он подходил ближе, все ближе…

В полумрак веранды вступил Харлан Гласс, руководитель центра по борьбе с терроризмом при ЦРУ. Указательный палец его правой руки, одетой в перчатку, был прижат к губам.

Храня молчание, Джон проследовал за человеком в шляпе в дом.

Сердце громко стучало.

Сохраняй спокойствие.

Харлан Гласс притворил за собой дверь. В руке у него был плоский дипломат. Пальцем одетой в перчатку руки он щелкнул кнопкой на небольшой пластиковой коробочке, которую достал из кармана плаща.

Он провел коробочкой вокруг стереосистемы Джона. Выдернул из розетки автоответчик. Внимательно осмотрел комнату. Потом положил коробочку на кофейный столик и пристроился на старом, облезлом стуле.

Джон так же молча устроился на кушетке.

Старый цэрэушный зубр расстегнул плащ. Он аккуратно положил свою мягкую шляпу на кофейный столик.

– Ненавижу шляпы, – сказал он.

Джон прикрыл глаза. Гласс между тем продолжал:

– Полагаю, что могу доверять тебе.

– Полагаю, что это мой дом, – сказал Джон.

– Ты думаешь, это имеет значение? – Гласс продолжал сидеть в перчатках. – Кто-нибудь еще приходил сюда сегодня вечером?

– Нет.

– Были телефонные звонки?

– Это что, ваше дело?

– Это наше дело, – сказал Гласс, – или я сейчас уйду.

Он подождал, наблюдая, как в глазах Джона постепенно разгорается интерес.

Наконец Джон ответил:

– Мигель Зелл звонил. По поводу завтрашних слушаний.

– Да, я понимаю его подход. Он говорил о чем-нибудь еще?

– Нет.

– Разговаривал с кем-нибудь еще?

– Мы с мамой обсудили погоду в Южной Дакоте.

Гласс вздохнул:

– Вынужден поверить тебе. А ты поверь мне.

– Вы большой начальник в управлении, и доверять вам – моя обязанность.

– Я скорее предпочел бы услышать от тебя в ответ дерзость, чем это.

Ничего не говори. Жди.

– Хорошо, – сказал его незваный визитер. – Терпение и осторожность – вот единственные добродетели, которыми должен обладать шпион. В любой момент, когда захочешь меня остановить, сразу говори, так как на кон поставлена твоя жизнь. Ты не должен обсуждать то, что я тебе сейчас расскажу, с кем-нибудь еще: ни с твоим непосредственным начальником Зеллом, ни с твоим наставником Вудруфтом, ни с заместителем директора Алленом, ни даже с самим директором. Мы находимся на минном поле.

Джон пожал плечами.

– Да или нет? – спросил Гласс.

– Пока да.

– Ты поступаешь так же, как поступил бы я сам, – сказал Гласс.

Он водрузил дипломат на колени, извлек из него листок бумаги и положил перед Джоном.

Главная заповедь сотрудников ЦРУ – от рядового агента до директора – состояла в том, что ни один документ не должен был покидать стен управления.

• Предыдущая
• 10/78
• Следующая