Бродяга и фея (сборник) - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 42

Ну а потом, уже на берегу, с трудом отдышавшись и успокоившись, Гли-гро подолгу смотрит на вершину острова, на древние заброшенные гнезда, до которых ему никогда не добраться, и, разбросав крылья, ложится отдохнуть на раскаленный камень. Рядом с ним плещется море, на дне которого, как говорят, сокрыто счастье. А в небе светит солнце, похожее на желтую жемчужину.

И вот как-то однажды, лежа на камнях, Гли-гро подумал: а ведь так оно и должно быть! Ибо поскольку мир несправедлив, то и жемчужина должна быть для всех недоступна, и поэтому она живет не в море и не на острове, а в небе. Жемчужина счастья всплывает над морем и светит, греет и дарует жизнь, а потом, уставшая, тонет в волнах, потом вновь всплывает, вновь светит. О чем же тогда сказано в легендах? Кому дано подняться в небо? Конечно, никому, ведь это невозможно. И, значит, счастье недоступно. И, значит, больше незачем нырять, вскрывать ракушки, задыхаться от удушья и спасаться бегством от врага, а можно, как и все остальные его соплеменники, целыми днями лежать на камнях и, вытянув длинную шею, хватать прибитых к берегу креветок.

Да только разве он голоден? Нет. Поэтому в тот день Гли-гро до поздних сумерек лежал себе, смотрел на бледные тела медуз, мелькавшие в волнах, и щурился от ярких желтых бликов – отражений вознесенного на небо счастья. И ночью он почти не спал, а, стоя на пороге своей хижины, пел тихую Песню Печали.

А утром разразился страшный шторм! В небе сверкали ослепительные молнии, огромные, доселе никогда не виданные волны с ужасным ревом бросались на скалы и разбивали хижины, смывали камни, содрогали весь остров. Казалось, наступил Большой Прилив, который поглотит и найранов, и остров…

Однако шторм внезапно стих, небо быстро просветлело и остров озарился солнцем. И в самом деле, подумал Гли-гро, какое это счастье – видеть в небе желтую жемчужину! Да, она недоступна, никто не в силах ею завладеть, но зато она радует всех. Быть может, в этом и сокрыт смысл древней легенды?

Вот только многим из найранов больше никогда уже не увидеть солнца. Ужасный шторм смыл сотни гнезд, и теперь, залитые ярким светом, у воды сверкали, высыхая, серые безжизненные камни. А на одном из них лежал…

Нет, Гли-гро не ошибся; он много раз видел его изображения, высеченные в рунах, он слышал о нем страшные легенды…

А вот теперь на одном из прибрежных камней неподвижно лежал человек. Человек – это зло; он рожден убивать, а сам же он неподвластен смерти. И то, что он теперь лежит не шевелясь, это обман. Просто человек затаился и ждет.

Так оно и случилось. Вскоре человек медленно встал, осмотрелся. Прошел по берегу, наткнулся на гнездо…

Гли-гро поспешно отвернулся… и вздрогнул от раздавшегося крика, от второго!.. Потом опять стало тихо. Еще немного подождав, Гли-гро с опаской глянул вниз…

Человек, привалившись спиной к скале, сидел и разбивал и жадно пил найраньи яйца, бросая скорлупу в плескавшиеся рядом волны. Насытившись, он встал, еще раз осмотрелся… и полез наверх.

Человек поднимался с трудом, оступался. Порой камень под ним не выдерживал, а порой ломалось гнездо, и тогда он хватался рукой за второе, за третье. Найраны, завидев его, разбегались. Крик ужаса, бессильной злобы и отчаянья стоял над островом. Злой рок, пришедший из легенды, губил насиженные гнезда. Злой рок бессмертен и неутомим. Уж лучше бы пришел Большой Прилив и погубил найранов вместе с островом; такая гибель много легче, нежели бессильно наблюдать за тем, как рушится твой дом.

А человек поднимался все выше и выше. Даже добравшись до заброшенных жилищ, он и там не остановился, а продолжал свой подъем. Гли-гро смотрел на человека и – о, ужас! – чувствовал, что ненависть к нему проходит, а на смену является зависть. Нет, даже не зависть, а нечто другое. Когда человек оступался, Гли-гро замирал. Он боялся – а вдруг упадет?

Человек, подтянувшись на крепких руках, упирался ногой, поднимался, опять упирался. Крошились гнезда, оторвавшиеся камни летели вниз и, ударяясь о скалы, тонули в прибрежной воде.

Никто и никогда так высоко не поднимался. Чем выше, тем ближе к жемчужине, к счастью. И если ты не можешь стать счастливым, так хочется хотя бы посмотреть на то, какое же оно – счастье других. И, глядя вверх, на человека, Гли-гро шептал полузабытые молитвы, надеясь, что они хоть как-нибудь помогут человеку, не дадут ему сорваться вниз.

А человек становился все меньше и меньше. Он то исчезал за уступами скал, то вновь появлялся, то вновь исчезал. Солнце било в глаза, ослепляло до слез, но Гли-гро неотрывно смотрел на вершину скалы и гадал – что же дальше?

Поднявшись на вершину, человек исчез.

Шло время. Человек не появлялся. Гли-гро, обеспокоившись, взошел на самый край гнезда и посмотрел наверх – не видно. Тогда он осторожно выгнул шею и, уцепившись лапами, навис над пропастью и снова глянул вверх.

Человек беспокойно ходил по вершине и пристально смотрел по сторонам. Ветер трепал ему волосы, солнце слепило глаза, а он всё всматривался в даль – и, похоже, ничего там не видел.

Зато внизу лежало множество камней. И, вдруг подумал Гли-гро, стоит лишь ослабить лапы и расправить крылья… О, нет! Гли-гро поспешно отшатнулся и, весь дрожа, прижался к шершавой, надежной скале.

Под вечер человек спустился вниз, лег между камнями и заснул. А утром снова разорил гнездо, насытился, поднялся на вершину и целый день смотрел по сторонам. Море было пустынно.

На третью ночь Гли-гро спустился к человеку. Тот беспокойно спал, ворочался, о чем-то вскрикивал. Он был не страшен, а скорее беспомощен…

Зато у него на груди сверкал ослепительно-желтый кружок, привязанный на тонкой желтой паутине. Кружок был маленький, он был похож на солнце, на жемчужину. Так вот что придавало человеку сил и делало его бессмертным! Он каждый день, как только всходило солнце, взбирался на вершину… Но зачем? Ведь он вполне мог жить внизу. Он разорял бы гнезда, насыщался, лежал на горячих камнях, отдыхал… Непонятно! И еще больше было непонятно то, зачем Гли-гро так пристально следит за человеком и словно бы чего-то ждет. Но чего? И от кого? От злейшего врага!

И тем не менее…

С утра до вечера…

Ни на один миг не отвлекаясь…

Гли-гро следил за человеком. Он чувствовал, он был уверен – это очень важно, важнее всех таинственных легенд, важнее полустертых рун и, может быть, даже важнее жемчужины счастья.

И он не ошибся. Однажды человек, забравшись на вершину, посмотрел на горизонт… и закричал! и замахал руками! опять закричал!..

Вот тут-то и произошло прозрение: Гли-гро увидел черный силуэт врага на фоне голубого неба, его растрепанную голову и машущие руки – и радостно вскрикнул. Его озарило, он вспомнил! Он этого, конечно, никогда не видел, но, тем не менее, вдруг совершенно ясно представил себе древнюю волшебную картину: несчетное число найранов, парящих в небе. Они не падают, они летят как легкие пушинки, их крылья мерно поднимаются и опускаются; найраны подлетают к острову, садятся на его вершину, вновь взлетают – высоко, туда, где солнце, желтая желанная жемчужина. Так вот какое оно, счастье! Оно и действительно в небе!

А человек уже молчал, смотрел на опустевший горизонт, и его руки безвольно висели вдоль тела.

Ну и что из того?! Зато Гли-гро увидел счастье. Теперь он может сам взмахнуть… Но он не решился. Прижавшись к скале, он глянул вниз, на замшелые скользкие камни, на белую пену прибоя, и вздрогнул от страха. Должно быть, древние найраны не боялись высоты. Они строили гнезда у самой вершины, летали в небе, сочиняли гимны и сражались. А их потомки…

Гли-гро посмотрел на вершину. Там человек сидел на камне и, обхватив голову руками, что-то тихо и негромко говорил. Потом, не дожидаясь вечера, он стал спускаться вниз.

До самых поздних сумерек человек бродил вдоль берега и собирал какие-то обломки – те, что обычно выбрасывал шторм. Он собирал обломки и назавтра. Потом он сплел их воедино при помощи длинных и крепких корней орхидей, затем стащил к воде, сам сел на них и попытался отгрести – не получилось. Найраны понимали – человек собирается уплыть, – и с нетерпением ждали, когда же наконец этот злой рок из ужасной легенды покинет их остров. Шум, радостные крики, возгласы, проклятия стояли над селением.