Тишина - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 2

Портной стоял посреди улицы, и ему казалось, что вокруг тишина. То, что говорили вокруг, его не касалось, и, значит, такие речи все равно что тишина.

Простояв так еще немного, он опустил голову и пошел домой.

Вечером портной поужинал грустными воспоминаниями, а потом всю ночь не спал. Он передумал многое, но не пришел ни к какому решению.

Наутро голод вновь выгнал его на улицу. Придя на рынок, портной с трудом отыскал свободное торговое место и разложил на прилавке с полдюжины ножниц – а вдруг, так думал он, найдется покупатель, и тогда у него появятся деньги на еду.

Но покупатель не находился, все проходили мимо и покупали у тех, кто громче других зазывал. Портной молчал – он ведь не знал и не понимал нынешнего наречия. Поначалу он, правда, пару раз выкрикнул:

– А вот, подходите, самострижные ножницы! Самострижные ножницы, колониальный товар!

Однако никто не обратил на портного внимания, и он замолчал.

А рынок зазывал, кричал, спорил, обманывал. Кто-то гневно возмущался, кто-то радостно смеялся. Все были заняты, один портной потерянно стоял посреди толпы, не зная, что и делать. Быть может, его уже нет? Быть может, это только лишь его душа осталась в городе…

И тут его толкнули в спину! Он с надеждой оглянулся – дородный торговец, не замечая портного, оттеснил его в сторону и высыпал на прилавок охапку свистулек, бирюлек, оловянных ложек, стеклянного бисера, поддельного жемчуга и еще чего-то яркого и блестящего, чего портной, оттертый в сторону, не успел разглядеть.

Оставшись без товара, он сокрушенно вздохнул и пошел между рядами, безразличными глазами разглядывая прилавки.

Его не узнавали, его не понимали, его не замечали, ему теперь было все равно.

Ножниц, конечно, было жалко, да только зачем они ему теперь? Портной остановился, вздохнул…

И вдруг увидел яблоко. Большое, красное. Яблоко лежало на самом краю прилавка рядом с горкой других таких же яблок. Торговец яблоками пристально, не мигая, смотрел на портного.

… Такие же красные яблоки давным-давно росли в тех местах, откуда был родом портной. Быть может, они и по сей день там растут – кто знает?

Портной еще раз вздохнул и четко, старательно выговаривая каждое слово, сказал:

– Дай мне одно яблоко, я очень прошу.

Торговец молчал.

Тогда портной жестом показал, чего ему хочется.

Торговец молчал.

Тогда портной взял яблоко…

Торговец молчал.

Портной съел яблоко.

Торговец… оживился и что-то призывно закричал. Подошедшая к нему покупательница набрала полную корзину яблок, расплатилась и ушла.

Тогда портной взял еще одно яблоко и съел его. Потом еще… Потом, смутившись, отошел в сторону. Он наконец-таки понял: торговец, как и все прочие горожане, не видел его. О чем-то подобном портной слышал в детстве. Тогда, в сказках, говорилось о шапках-невидимках, однако, положа руку на сердце, портной мог поклясться, что таких шапок, шляпок или колпаков он шить не умеет.

Вернувшись домой, он долго обдумывал свое положение. Покупать у него никто ничего не покупает и покупать не будет, шить, стало быть, бесполезно. Ходить на рынок…

А вот на рынок ему нужно просто обязательно. Там всегда много народу, и возможно, что когда-нибудь он встретит там такого человека, который либо увидит его, либо заговорит доступными словами. Ибо не может того быть, чтобы абсолютно все горожане стали ему непонятными.

И портной стал каждое утро ходить на рынок, а вечером возвращаться с него. Он ходил между рядами, прислушивался к речам, присматривался, брал порою с прилавка яблоко, финик, куриную ногу… А после бродил по городу, вздыхал, глядя на то, как блекнут сшитые им платья и тускнеют галуны на камзолах.

Особенно грустно и одиноко бывало ночью.

Иногда же, встав затемно, портной точил булатные – теперь единственные – ножницы, проверял, не затупились ли заморские иглы, затем садился за стол и ждал.

Порою по несколько дней.

Никто к нему не приходил.

И тогда он снова начинал ходить на рынок, где никто не замечал и не слышал его.

Так прошли лето и осень, настала зима. Выпал первый снег, и портной подумал, что теперь его, быть может, заметят по следам.

Но и следы не помогали, и он ходил по рядам, слушал, смотрел, брал мороженное яблоко…

Уходил, садился на берегу замерзшей реки и молчал.

А за его спиной гремел колесами и каблуками, кричал, шептал, к чему-то призывал чужими голосами непонятный город. Хлопали двери, скрипели ворота, визжали калитки…

Но вот однажды, как-то под вечер, он вдруг услышал тихий мелодичный перезвон. Портной подумал, что это ему показалось, и не стал оборачиваться. Ведь в городе давно уже не слышалось ни музыки, ни пения, ни даже связной речи, а вместо говора толпы был слышен только мерный гул.

Перезвон повторился. Портной обернулся… и увидел человека. Тот смотрел на него и улыбался. В правой руке человек держал короткую, аккуратно обструганную палочку. Человек был настолько тощ, что даже широкий плащ с чужого плеча не мог этого скрыть… а он еще и улыбался – должно быть, чтоб не так были заметны его впалые щеки.

– Эй, ты чего? – спросил портной, с трудом подбирая полузабытые слова.

Вместо ответа человек обернулся и провел палочкой по сосулькам, свисавшим с дерева – и вновь раздался мелодичный перезвон. Портной улыбнулся, а человек сыграл ему еще раз и еще, а потом вдруг спросил:

– Нравится, да?

– Д-да, – только и смог ответить портной, продолжая сидеть на земле.

Человек склонился в поясе, долго рассматривал портного, а потом еще раз, на этот раз осторожно, с опаской спросил:

– Так ты меня слышишь?

Портной утвердительно кивнул. Человек не обрадовался; он просто сел рядом с портным и стал вместе с ним смотреть на белую замерзшую реку.

Долго они так сидели и молчали. Портной, конечно, понимал, что это хорошо – наконец нашелся человек, который его видит и слышит. Да, нужно радоваться этому, нужно петь, плясать от счастья – ведь целых полгода… Но радость почему-то не приходила. На душе было тихо и пусто. Быть может, это оттого, что когда ты один, то пустоту вокруг измерить нечем, она бесконечна, и всё, а вот когда вас становится двое…

Портному вдруг захотелось услышать голос второго человека, и он спросил:

– Ты кто?

– Я… был музыкантом, – сказал человек. – Есть такой инструмент лалесина. Слыхал?

Портной хоть и смутился, однако кивнул, и музыкант продолжил:

– Но лалесина, как мне говорили, играла все тише и тише. И я ее разбил. И оглох, как и все.

Музыкант замолчал, долго смотрел на замерзшую реку, потом прошептал:

– Тишина – это смерть. Ты первый, кого я услышал. Спасибо.

Портной сдержанно вздохнул и не ответил. Ему казалось, что еще немного, и он поймет, что же случилось с городом.

Дул ветер, шуршала по спинам поземка.

– Пойдем, – сказал, вставая, музыкант и взял портного за плечо.

Портной послушно поднялся и пошел. Теперь колючая поземка мела прямо в лицо. Пока они сидели у реки, уже стемнело, теперь города не было видно, и только вдали, в бесшумной метели неверным пятном расплывался уличный фонарь. Фонарь раскачивался на ветру и скрипел неестественно громко.

– Куда мы идем? – спросил портной, хотя ему было безразлично, куда, лишь бы не оставаться одному.

– На площадь, к часам, – ответил музыкант. – Сегодня такой густой снег, что стрелки могут не выдержать, тронуться с места, и тогда мы услышим куранты.