Марксизм: не рекомендовано для обучения - Кагарлицкий Борис Юльевич - Страница 49

Между тем на самом деле обе точки зрения противоречат эмпирическим фактам. Нарастание социалистических тенденций в рамках капитализма на протяжении XX века достаточно очевидно. Однако отсюда вовсе не следует, будто, как считали оптимисты социал-демократии, революция не нужна и капитализм сам собой, естественным образом перерастет в социализм. Ничего подобного!

Подобный конфликт можно определить как «институциональное соревнование». Не просто класс против класса, но система институтов социального государства против системы и структуры традиционного капитализма. До поры они нуждаются друг в друге. Капитал нуждается в этой структуре, чтобы стабилизировать себя и смягчить свои противоречия, а новые структуры и новые институты первоначально выполняют чисто технические задачи, усваивают общую идеологию буржуазного общества и, казалось бы, вполне приспосабливаются к ней. И все же правящие классы все более чувствуют, что социальная сфера может стать для них такой же проблемой, как некогда буржуазные учреждения для феодальной аристократии.

Структуры социального регулирования становятся чересчур влиятельными. Но это ведет не к «плавному перерастанию» капитализма в социализм, а к буржуазной реакции, к неизбежному и закономерному контрнаступлению капитала.

Начиная с середины 1970-х годов мы видим нарастающий кризис социального государства - сначала на Западе, затем по всему миру. В начале 1970-х в Давосе в рамках Всемирного экономического форума зародился новый консенсус элит. Получила распространение идеология неолиберализма - возврата к традиционным принципам классического капитализма и свободного рынка. Кризис и крушение Советского Союза, равно как и тупик, в котором оказалось национально-освободительное движение стран «третьего мира», создали благоприятную обстановку для контрнаступления буржуазии.

Ни советская система, ни национально-освободительное движение в конечном счете не смогли преодолеть тяготения капиталистической миросистемы и к концу 1980-х вернулись в нее. То же относится к Китаю, Вьетнаму, даже к Кубе - странам, сохранившим в начале XXI века коммунистические режимы, но встраивавшиеся в глобальное разделение труда.

По мере того как угроза антикапиталистической революции и «красного» завоевания сходила на нет, буржуазные классы все менее чувствовали заинтересованность в сохранении социального компромисса, типичного для 1960-х годов. Идеи Кейнса были отвергнуты.

Неолиберализм является своего рода ответом буржуазии на рост социальной сферы и государственного сектора, на рост новых, социально ориентированных институтов. Социал-демократия и созданные ею институты сделали свое дело, помогли в XX веке стабилизировать капитализм. Но если они не будут решительно ослаблены, есть риск, что они выйдут за рамки отведенной им роли, становясь из элементов стабилизации факторами дестабилизации. Нельзя бесконечно расширять потребление. Интегрируя в систему потребительства одну социальную группу за другой, буржуазия усложняет механизм эксплуатации, делает его более дорогим. Интеграция каждой новой, более массовой группы «низов», как отмечал Валлерстайн, стоит все дороже. Иными словами, интерес капитала отныне состоит в том, чтобы остановить этот процесс и запустить его в обратном направлении.

Мы сталкиваемся и с экологическими границами потребительского общества. Невозможно представить себе, что будет, если все китайцы усядутся за руль автомобилей, как американцы. Наступит экологическая катастрофа. Еще в начале 1970-х годов бразильский экономист Сельсо Фуртадо подсчитал, что если весь мир подтянуть по уровню потребления до среднего американца, то экономический коллапс наступит мгновенно. На планете нет такого количества ресурсов, чтобы обеспечить всем американский образ жизни. Неолиберализм находит решение этой проблемы, с одной стороны, за счет сжатия социального государства, с другой стороны, за счет перемещения капитала с богатого Севера на бедный Юг. Причем капитал приходит на Юг не для того, чтобы сделать его богаче. В этом нет экономического смысла. В целом Юг становится беднее. И социальные низы Запада должны отказаться от своих потребительских амбиций.

Методом давления на социальное государство становится бегство капиталов. Под предлогом дороговизны рабочей силы капитал начинает уходить в страны, где люди стоят дешевле, где нет профсоюзов, забастовок. Но наивно думать, будто западные правительства этому уходу капитала сопротивляются. Напротив, они его стимулируют. Отныне государства должны конкурировать между собой, чтобы выслужиться перед капиталом, который все более явно принимает транснациональную форму. Тот, кто сделает жизнь своих подданных тяжелее и несчастнее, получит поощрение.

Однако изгнание из потребительского рая провоцирует недовольство. Социальные противоречия системы начинают нарастать и «по вертикали», и «по горизонтали» (внутри каждого отдельного общества и между обществами). Раньше капитал экспортировал свои проблемы на периферию. В начале XX века, не переставая эксплуатировать периферию, капитал усиливает давление и на жителей стран центра. Те, кто еще недавно были благополучно интегрированы в потребительское общество, начинают ощущать себя чем-то вроде пролетариата в старом марксистском смысле. Психологический шок очень силен. Ведь одно дело - всегда жить в бедности, а другое дело - впасть в бедность после длительного периода жизни в достатке.

Социальное недовольство нарастает, но механически вернуться к методам классовой борьбы, типичным для начала XX века, невозможно, ибо изменились условия жизни, организация труда, технологии. Часть людей, вытесняемых из потребительского общества, не пролетаризируется, а деклассируется. Этим, как и в период Великой депрессии, пользуются различные фашиствующие силы - резкий подъем крайне правого экстремизма, неофашизма и радикальною национализма в начале XXI века не случайность. Дело не в том, что люди забыли уроки Второй мировой войны, а в том, что стали воспроизводиться социальные условия «Великой депрессии».

И все же торжество неолиберализма может оказаться предвестием нового революционного подъема. Обостряя классовое противостояние, политика буржуазного реванша рискует поставить под вопрос легитимность капитализма даже в тех слоях общества, которые до сих пор систему неукоснительно поддерживали.

Механизм воспроизводства элиты сделал ее более открытой, более динамичной.

Вчерашние радикалы сделались сегодняшним истеблишментом, пошлыми буржуа. Советский Союз рухнул, а вместе с ним ушло в прошлое мировое коммунистическое движение. В Китае про маоизм вспоминали лишь по большим праздникам. Лидеры национально-освободительной борьбы превратились в коррумпированных правителей, вымаливающих займы у Международного валютного фонда.

Раньше модно было говорить о приближающейся революции, теперь о том, что революций в современном мире быть не может. Но в тот самый момент, когда буржуазная идеология торжествовала полную победу и устами Фрэнсиса Фукуямы уже публично объявила о конце истории, на политическую сцену вышли новые массовые движения, бросившие вызов капитализму. А вместе с массовым сопротивлением системе возвращалась и потребность в марксистской теории.