Марксизм: не рекомендовано для обучения - Кагарлицкий Борис Юльевич - Страница 66

При азиатском способе производства правящая группа является продолжением государства. Массы тоже не являются самоорганизованной, самодостаточной социальной структурой, они в очень большой степени атомизированы и подчинены государству. Применительно к Китаю социологи говорили про «мешок с картошкой». Каждая картофелина (община) сама по себе, в единое целое их объединяет мешок (государство). А Европа - это структура горизонтальных связей. Такое общество больше похоже на молекулу, где все уже привязано друг к другу и определенным образом организовано.

Но надо помнить, что Маркс имел в виду общество, где разобщены не люди, а общины. Внутри себя община может быть очень сплочена и организована, но с другой общиной она никак не связана.

Маркс подчеркивал некапиталистический характер такого общинного уклада. Коллективизм, однако, тоже не выходит за пределы общины. Общество организовывается за счет государства. Марат Чешков говорил о современном аналоге азиатского способа производства - этакратии. Забавно, что русский автор Чешков употребляет французский термин «этакратия», а франкоязычный автор Касториадис употребляет английский термин «статократия». Дело, конечно, не в термине, а в том, что, по Чешкову, речь шла об обществе классового типа, но без устойчивых классов. Советское общество и было в некотором смысле обществом бесклассовым. Но не бесклассовым коммунистическим, а бесклассовым некапиталистическим и даже в известном смысле докапиталистическим.

Надо сразу оговориться, что примитивные версии данной теории, рассматривавшие советский строй как индустриализированный азиатский способ производства (часто встречавшееся в самиздате определение), не выдерживают критики. Азиатский способ производства является аграрным по определению. В этом его суть. Он базируется на простом воспроизводстве. Потому он консервативен, устойчив, не ориентирован на накопление. В СССР, напротив, мы имеем стремительную модернизацию, технологический прогресс. Потому сходство с азиатским способом производства важно лишь для понимания того, что подобные социальные механизмы в принципе возможны. Советский строй не был продолжением азиатского способа производства. Не был им и китайский или вьетнамский «коммунизм». Речь идет о качественно новой системе социальных отношений, которая консолидировалась, пусть и на короткое время, благодаря сочетанию политической победы революции и социально-экономической неудачи попыток перехода к социализму.

На практике, конечно, в СССР было странное сочетание архаики и прогресса, докапиталистических и посткапиталистических отношений, элементов социализма, госкапитализма и азиатского способа производства в одном обществе. Эти противоречия были порождены происхождением советского строя, возникшего из пролетарской революции, но в условиях, когда сам пролетариат власть утратил, а его партия переродилась.

Если в СССР можно было говорить про общество классового типа, это значит, что здесь были некоторые черты классовой структуры, но не в полном объеме. Мы имеем дело как бы с заменителями классов. Основные социальные группы способны функционировать только в той мере, в которой они привязаны к государству. Поэтому государство является абсолютно необходимым. Оно является не только системой власти, политического управления, но и основой организации общества как такового. Конечно, любое государство имеет социально-организующую функцию. Но здесь эти функции выходят на передний план.

Тезис о этакратии в большей степени совместим с представлениями о переходном характере советского общества, нежели с представлениями о госкапитализме. Переход не состоялся, общество застряло на промежуточном этапе, но на определенное время переходные отношения консолидировались. Получилась система, вошедшая в учебники западной социологии под названием «советского коммунизма».

В зависимости от оценки советской практики авторы по-разному оценивали и значение революции 1917 года, ее итоги. С точки зрения Курца, например, советское общество было просто продуктом поздней буржуазной революции. Сходной точки зрения, кстати, придерживался и один из наиболее значительных подпольных марксистских авторов в СССР - Александр Тарасов. В России была самая последняя или одна из последних буржуазных революций, которая уже происходила в индустриальную, позднекапиталистическую эпоху, когда классические модели буржуазной революции оказались невозможны. В политическую борьбу вступили новые действующие лица, новые общественные силы В итоге поздняя буржуазная революция принимала совершенно другие формы, нежели революция, скажем, французская, не говоря уже о английской и голландской. Выходит, что не бюрократия деформировала пролетарскую революцию, а пролетариат своим вмешательством деформировал революцию буржуазную, поставил в повестку дня социалистические лозунги и даже сделал их официальной идеологией нового государства. Идеологией, но не практикой.

Мнение Бузгалина отличается от позиции Тарасова. У него совершенно наоборот: мы имеем дело с раннесоциалистической революцией, которую Бузгалин сравнивал с Реформацией в Германии и с Ренессансом в Италии, когда не было никакой возможности построить настоящее буржуазное общество, но была возможность провозгласить новую идеологию и стимулировать историческое развитие. Итальянский Ренессанс в интерпретации Бузгалина - это неудавшаяся раннебуржуазная революция.

Бузгалин подчеркивает, что за неудачной первой попыткой последуют новые. В итоге мы потом будем смотреть на русскую революцию примерно так же, как сейчас смотрят на Реформацию в Германии: как на кровавый, но необходимый этап истории, необходимый для того, чтобы начало формироваться новое общество в масштабах Европы.

Лично на мой взгляд, противоречия между двумя изложенными точками зрения не столь уж непримиримы. Русская революция действительно оказалась на грани исторических эпох. В каком-то смысле это вообще относится ко всему XX веку. Это тот этап истории, когда одни фазы накладываются на другие. Каутскианская схема, согласно которой нужно аккуратно пройти одну фазу, дойти до некой точки, потом с нее уже начать следующую фазу, просто уже не соответствует исторической практике. К сожалению.

В живой истории одни фазы еще продолжаются, а другие уже начинаются. XX век, начиная с русской революции, включая революции китайскую, югославскую и кубинскую, соединил продолжающееся развитие капитализма с уже развернувшейся борьбой за социализм.

Крах СССР привел к тому, что дискуссии о природе советского строя как-то сами прекратились. Можно сказать, что мы не доспорили. Но независимо от того, как будет оценен, какой ярлык будет повешен на советский период, мы имеем дело с уникальным историческим опытом, который наложил свой отпечаток на весь XX век.

У советской истории есть четкое начало, середина, кульминация, развязка. Она формально завершена. Но с другой стороны, объект находится отнюдь в неископаемом состоянии. Это совершенно уникальная для историков и социологов ситуация. Можно подводить итоги, но борьба далеко не закончена.

Советский режим дал пример поразительной по быстроте и эффективности модернизации. Все последующие концепции модернизации были в той или иной мере основаны на анализе и оценке советского опыта. Можно сказать, что, не решив проблему социализма, советская система в целом решила проблему модернизации, причем темпами ни до, ни после никем и нигде не достигнутыми. Какой ценой это достигалось, мы прекрасно понимаем. Темпы, которыми осуществлялась модернизация, были оплачены ГУЛАГом, репрессиями, нищенским состоянием деревни, бюрократической сверхцентрализацией управления.

Вопрос о репрессиях приковывает внимание тем, что репрессии были вызваны не только необходимостью максимально сконцентрировать ресурсы под контролем бюрократического аппарата и направить их на приоритетные задачи. Репрессии были связаны, как это ни парадоксально, еще и с культурным ростом населения.