Ладога - Григорьева Ольга - Страница 10

• Предыдущая
• 10/130
• Следующая

Из-за этой боязни начал бормотать, сбиваясь да словами захлебываясь:

– В рунах старых, которые незнаемо даже – человеком ли писаны, о таком диве говорится. Случилось, мол, это, когда еще ходил по земле великан могучий, горы сдвигающий, сын бога Белеса – Волот. Сказывают так: был Волот подобен отцу во всем – надеялся на малый люд, по земле живущий, более, чем на силу и могущество свое. Зашел однажды он в болото гиблое и встретил там Старуху Болотную, ту, что дочерей Мокошиных, Лихорадок, привечает и топляков сыновьями кличет. Стала Старуха смеяться над ним: «Что ты, сын бога, с людишками слабыми возишься? Вон, глянь на меня – я одна в землях болотных госпожа, все мне кланяются да никто мне не указ». «А потому, – ответил Волот, – вожусь я с ними, что сильней они всех богов и богинь на свете! И тебя, Старухи Болотной, сильней. И коли пожелают они, уйдешь ты с места своего и в глуши болотной спрячешься…» «Глупости ты говоришь, хоть и умен с виду! – засмеялась над ним Старуха. – Никому меня в болотине не одолеть!» А Волот не сдавался, на своем стоял… Долго они спорили, а потом надумали спор делом порешить. Созвал Волот на земли болотные самых сильных да храбрых людей и повелел им на болотине гиблой городище выстроить. Да такой, чтобы, на него глядючи, смутился сам Хоре ясноликий… Поперву дело у людей споро шло, трудились они рук не покладая, а когда увидала Старуха, что людишки, ею презираемые, болото теснят, то пошла на них войной. Сперва топляками напугала, потом Лихорадок наслала, а затем Мор Болотный страшный напустила. Пришли времена тяжкие, когда стало средь людей, в болото вошедших, мертвых больше, чем живых. Днями живые мертвецов хоронить не успевали, а ночами по болоту тени непогребенные шастали, родичей кликали… Испугались тогда многие, работу свою оставили и стали обратно, на место сухое собираться. Увидел это Волот, разъярился на ослушников. «Куда собрались?» – крикнул грозно, аж деревья затрещали, ломаясь, и болотина задрожала в страхе. «Домой», – ответили людишки. «Здесь дом ваш! И очаг вам здесь!» – сказал тогда Волот и призвал к себе Ящеров, что в небесах невидимыми летают и плотью облекаются лишь по воле божеской. Узрев тех Ящеров, разбежались люди кто куда и осели на землях приболотных малыми печищами. А Ящеры в ночь одну сгребли все тела неубранные округ болота да спалили их дыханием огненным. На пепле том поднялись холмы-пригорочки, а на них – деревья стройные да высокие. За пригорками повелел Волот двум реками бежать – Равани да Тигоде и так сказал пригоркам тем: «Быть вам отныне стражами людей болотных. Сотворили они мне позор, и за это обрекаю их веками с той биться, которую однажды одолеть не смогли! А коли кто из рода болотного мимо вас пройти пожелает – остановите вы их, пригорки, красотой да ладностью своей и усыпите смертным сном!»

– Болотняк-то тут при чем? – перебил меня Лис. Я удивился – неужто главного не сказал?! Добавил покорно:

– Те пригорки и зовутся Болотняком…

Больше рассказывать было нечего. Оставалось лишь на зелень буйную под ногами глядеть и гадать – чем меня, нерадивого, покарают? Как накажут? Хорошо, коли затрещиной да тычком обойдутся, хуже, ежели погонят прочь – на позор…

Первым Медведь заговорил, хоть ворочались в его большой голове мысли туго:

– Интересные ты байки знаешь, Хитрец, и сказываешь здорово, вот только никак я в толк не возьму – чего ты винился перед нами? Что сделал не так?

– Ох, и тупой ты, братец! – хмыкнул Лис. – Он же обо всем заранее ведал, а нам не сказывал…

– Ну и что?

Теперь уже не сдержался Бегун, хихикнул. Медведь озадаченно потер лоб, пустился в рассуждения:

– Все живы, здоровы, а что ночь спали худо, так ведь такое и в родимой избе случиться может… В чем Хитрец-то виноват?

Редко когда болотники так веселились – от души да во весь голос… Даже о вине моей забыли. Бегун всхлипывал жалобно, утирал глаза рукавом, Наследник трясся, покряхтывая, а Лис визжал поросенком, по траве катаясь да за живот держась. Я и сам, хоть горели щеки стыдом, а улыбнулся – потешен был Медведь тугодумный. Лицо у него вытянулось, глаза обидой налились, губы, будто у глуздыря, реветь приготовившегося, толщиной набрякли… Бормотал обиженно и не понимал, что словами своими всех смешит:

– Экие понятливые… А я вот не понимаю… Волот да Ящеры… Когда это было-то? Да при чем тут Хитрец?

Покосился на брата, сверкнул глазами, передразнил:

– «Не сказывал, не сказывал…» Так ведь живы все!

– Жив ты, – задыхаясь от хохота, вымолвил Лис, – оттого, что Славен нас огнем опалил, дурные сны прочь отогнал…

Медведь засопел, приподнялся с травы примятой, склонился Славену в ноги:

– За то – благодарствую…

Болотники к этакой церемонности не привыкли. Славен смутился, спрятал взгляд, словно что скрыть хотел…

– Да я…

Лис унял смех, хлопнул меня по плечу:

– Ох, старик, кабы не Славен – вразумил бы я тебя кой-чему, о чем рунами не пишется! За то лишь прощаю, что научил его, как с наваждением сонным бороться!

Я научил?! Не учил я его этому! Сам не ведал, испугался даже, его с головней горячей увидя! Неужто мальчик сам догадался огнем дурное отогнать?!

От гордости да радости у меня сердце зашлось. Захотелось обнять Славена, вместе с ним порадоваться, но поднял на него взгляд и испугался. Сидел он, понуря голову и палочкой в земле ковыряя, – глаза от света прятал, а на щеках румянец нехороший алел – такой лишь у виноватых да неправых бывает…

– Что с тобой, Славен?

Поднял он на меня серые глаза, моргнул, а потом отбросил прочь сломанную палочку, буркнул невнятно:

– Ничего…

И пошел прочь – вещи собирать…

Смех унес распри, обиды, кошмары ночные, а заодно и сумраки зловещие, гостями незваными вокруг костра столпившиеся. Незамеченной, тихой взошла на небо дева-Заря, погнала домой темных Перуновых жеребцов, а белых на волю выпустила. Братец ее меньшой, Рассвет, засеребрил росу в высокой траве, окутал легкой влагой ветви деревьев, пробежал робкими да нежными пальчиками по лицам измученным. Незнакомыми, звонкими голосами птицы затренькали – разбудили деревья заспанные. Те неохотно просыпались – стройными стволами потягивались и, словно девушки перед купанием, расстилали на травяной зелени тени-одежды, нежились, подставляя ровные округлые бока солнечным лучам. Металось вокруг что-то волшебное – казалось, от малейшего вздоха взлетят, перешептываясь, пылинки чудные, понесут мое дыхание в прекрасные да таинственные страны.

Рвались из сердца слова, молили беззвучно: «Возьмите меня с собой, покажите иной мир, тот, что взору человечьему недоступен!»

Разомлел я под ладонями солнца ласковыми, как вдруг отпрянули они. Скользнул по щекам холодный влажный ветер, заставил вздрогнуть, сжаться в недобром предчувствии.

С неприятным шорохом, заслоняя собой поднимающееся меж деревьями тело могучего Хорса, похожий на еще одну ночную тень, за своими сбежавшими собратьями ускользающую, прошел мимо Чужак. Болталась на его плече торба старая, посох о землю постукивал… Куда это он?

– Скатертью дорога, – выдохнул рядом Лис.

И он Чужака не любил, и он не верил сыну ведьмину…

– Твоя правда, – отозвался Хитрец. – Пользы от него никакой, да и спокойнее без него будет.

Тут я спорить не стал – без Чужака, и правда, душа от опасений отдохнет… С этаким взором, как у него, покоя не сыщешь. К нему, небось, напасти все сами липнут, родича чуя!

Чужак удалялся. Солнце ткало за ним прозрачно-серебряную паутину, кутало в лучи рассветные, будто в материю шелковую, тонкую…

Жаль было его все же… Загадочный он, нелюдимый, но разве все мы одинаковы? Вон Лис болтлив да насмешлив сверх меры, так его ж не гонят за это, не вздыхают за спиной, его уходу радуясь!

– Чужак, постой! – Славен сорвался с места, подбежал к остановившемуся Чужаку, стал ему что-то втолковывать.

Хитрец глаз с него не сводил – топтался возле Медведя и жалобно поскуливал, беспокоясь о своем любимчике:

• Предыдущая
• 10/130
• Следующая