Сын епископа - Куртц Кэтрин Ирен - Страница 3

Никакого подобного большинства не обнаружилось на собрании, за которым теперь наблюдал Морган, созванном в Кулди с тем, чтобы избрать преемника старому Карстену.

Когда неожиданно опустел Престол Меары, это всколыхнуло старые-престарые споры о том, кому его занять. Поборники меарской независимости призывали избрать прелата, рожденного в Меаре, с тех пор, как Морган что-либо помнил, и эти призывы тщетно гремели при, по меньшей мере, трех королях из рода Халдейнов. То был первый случай, когда юному Келсону пришлось столкнуться с непрекращающимся спором, но учитывая, что король менее двух недель назад отпраздновал свое семнадцатилетие, похоже, далеко не последний. Он и теперь обращался к епископам, собравшимся в палате, оговаривая обстоятельства, которые им бы следовало учесть, решая дело в пользу кого-либо из множества кандидатов.

Подавив кашель, Морган подвинулся вперед на твердом каменном сиденье на галерее для слушателей и устроился поудобнее близ тяжкого занавеса, глядя вниз. С его места была видна лишь спина Келсона, холодного и чопорного, в долгополом алом церемониальном платье, но Конал, старший сын принца Нигеля, второй по праву престолонаследник после своего отца, виднелся в профиль справа от Келсона, и выглядел откровенно скучающим. Сами епископы казались достаточно внимательными, но у многих из тех, кто взирал на них со скамей на ярусах вдоль стен, были встревоженные лица. Морган смог определить нескольких из главных соперников в борьбе за Меарский епископат.

— Таким образом, мы желаем заверить вас, что Корона не вмешается сколько-нибудь неподобающе в ваши выборы, господа, — говорил король, — но мы призываем вас тщательно рассмотреть кандидатуры, которые предстанут перед вами в ближайшие дни. Имя того, кого, в конечном счете, изберут, не так важно для нас, но мир в Меаре значит неизмеримо много. Вот почему мы в эти последние месяцы объезжали наши меарские владения. Мы признаем, что главная обязанность епископа — это обеспечить духовное руководство, и все же мы были бы до крайности наивны, если бы не признавали, что также и мирская власть входит в обязанности занимающих этот пост. Все вы прекрасно осознаете, насколько весомы ваши мнения для наших светских замыслов.

Он продолжал свою речь, но Морган опустил занавес с томительным вздохом и сложил руки на балюстраде, позволив своему вниманию рассеяться, и тут же уронил голову на руки и закрыл глаза.

Они уже через все это проходили. Морган не участвовал в королевской поездке, ибо у него случилось срочное дело в Корвине, но он явился к королю, как только услыхал весть о смерти старого Карстена. Во время первого же его вечера при дворе архиепископ Кардиель коротко ознакомил его с тонкостями обстановки и приемлемыми кандидатами, а Келсон между тем прислушивался, Дункан же время от времени вставлял кое-что насчет своих собственных наблюдений. Теперь Дункан сидит там, внизу, подле Кардиеля, уравновешенный и сосредоточенный, в черном церковном платье — ему тридцать один, он молод даже для того, чтобы служить секретарем епископа, и тем более для самого епископского сана, хотя он проявил себя достаточно многообещающим целых пять лет назад, чтобы его назначили духовником Келсона, тогда еще принца, и дали ему подобающее звание.

Не то чтобы Дункану предстояло стать преемником Карстена, хотя многие могли такого опасаться, если бы знали о близящемся изменении его статуса. К счастью, большинство не знало. Епископам, разумеется, было известно, что Кардиель решил сделать Дункана своим помощником еще до смерти Карстена и усердно продвигал его избрание как одну из первоочередных задач несколько дней назад, когда был созван собор.

Но отчасти из-за того, что светский статус Дункана уже представлял собой затруднения для этих замыслов, а отчасти из-за того, что он желал отложить церемонию посвящения до ближайшей Пасхи, до сих пор никто и ничего не провозгласил во всеуслышание. Само присутствие Дункана на соборе под предлогом исполнения секретарских обязанностей оказалось достаточным, чтобы подняли брови представители меарского духовенства и наблюдатели-миряне из их свиты.

Озабоченность меарцев вызывало отнюдь не то, что Дункан, как и Морган, был Дерини — хотя деринийский вопрос, разумеется, представлял особую сложность с самого начала и, несомненно, его еще долго нельзя будет сбросить со счетов. Почти два столетия никому, известному как Дерини, не дозволяли принимать духовный сан. Открытие, что Дункан — Дерини, и все-таки оказался рукоположен, словно кипятком ошпарило духовенство, принявшееся судить да рядить, а сколько других Дерини могло тайно служить священниками, к возможной погибели бессчетных людских душ, кои они могли наставлять — и сколько их теперь? Как узнать, насколько опасна зараза, если неопознанные Дерини живут бок о бок с добрыми христианами. Сама эта мысль доводила фанатиков вроде Эдмунда Лориса едва ли не до апоплексического удара.

К счастью, в итоге все-таки возобладали более трезвые суждения, нежели Лориса. Находясь под защитой короля-полукровки, Дункан с Морганом сумели убедить большинство церковных иерархов, что они оба, по меньшей мере, не соответствуют образу врага, столь долго приписывавшемуся Дерини, ибо, разумеется, недруги рода людского не стали бы столь основательно подвергать себя опасности, дабы спасти своего короля и королевство от кого-либо другого из своего племени.

Но, в то время как Морган мог быстро вернуть себе положение, не столь отличное от того, каким наслаждался до смерти Бриона — его знали и порой боялись за то, чем он был, но, тем не менее, волей-неволей уважали, пусть лишь вследствие угрозы того, что он мог бы натворить, если его вывести из себя — то с Дунканом обстояло несколько сложнее. После того, как он и Морган заключили мир с епископами, священник-Дерини потратил немало мучительных недель, примиряя свою совесть с тем, что он принял священство, которое, как он знал, было запретно для Дерини. Он вновь приступил к своим обязанностям священнослужителя только после победы Келсона на Ллиндрутском поле.

В пользу Дункана, по меньшей мере, было хотя бы то, что лишь немногие за пределами консистории и двора знали, что он Дерини. И, какие бы слухи да намеки не разносились шепотом вне круга посвященных, привычка Дункана тщательно избегать любых прилюдных проявлений волшебной силы не дала подкрепить подозрения доказательствами. Большинство не знало, что он сам Дерини, известно было только, что он с ними якшается — в особенности, с Морганом и королем. Арилан, ныне епископ Дхасский, тоже был Дерини, но из епископов это знал один Кардиель — да плюс жалкая горсточка тех, кто был саном пониже епископа — ибо ни Арилану, ни Дункану не пришлось явить свою мощь в бою против Венцита при на Ллиндрутском поле два года назад. Морган не полностью доверял Арилану, но был уверен, что он и Кардиель во многом ответственны за то, что Дункана, пусть настороженно, но принимали в среде духовенства. Разумеется, Дункана не изберут епископом без их поддержки.

Причины же, по которым меарцы недолюбливали Дункана, были связаны исключительно с его мирскими делами; ибо по смерти отца, не оставившего другого наследника, Дункан принял титул герцога Кассана и графа Кирни, а оба некогда принадлежали Старой Меаре. Для поборников меарской независимости, не покладая рук трудившихся во имя грядущей Возрожденной Меары, герцог Кассан, верный Гвиннедской короне, был лишь докукой у северной границ: знай, ходи да не спускай с него глаз, как многие годы не спускали глаз с отца Дункана. Но если такой герцог — еще и высокопоставленный служитель Церкви, а единственный в Меаре епископат неожиданно оказывается свободен, дела принимают совершенно иной оборот. Верный королю герцог Кассанский, который станет еще и епископом Меарским, получит одновременно духовную и светскую власть над двумя обширными областями. Более того, избрание Дункана в епископы любой епархии возбудило бы в Меаре подозрения. Ибо даже если бы у него самого не было подобных устремлений, его настрой существенно повлияет на подбор того, кто в итоге займет Меарский престол. Преподобный герцог Кассан, таким образом, представлял собой угрозу, хотя он пока что и казался безобидным секретарем-священником, мирно сидящим подле архиепископа Ремутского.