Выбери любимый жанр

Черный кобель Жук - Кликин Михаил Геннадьевич - Страница 5


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

5

Но потом он увидел такое, что в голове будто колокол лязгнул – и раскололся на сотни тяжелых острых кусочков, а сжавшееся сердце тут же оборвалось и провалилось в живот, затрепыхалось там, запрыгало, забилось.

По лесной дороге, по колышущимся теням, ритмично подпрыгивая, бежала навстречу жуткая четырёхногая тварь с несоразмерно большой бесформенной головой.

Фёдор Иванович сдавленно охнул, выставил перед собой тесак и стал медленно оседать, чувствуя странную пустоту в голове.

* * *

Ему привиделось, будто он дома лежит на неудобном диване; рука его свесилась до холодного пола, и пальцы его лижет шершавым горячим языком чёрный пёс Жук.

Фёдор Иванович чмокнул губами и очнулся.

Он лежал на земле. В правый бок упиралось что-то твердое. Сквозь сплетенные ажурные кроны проглядывали звезды.

Он был в лесу. На дороге, а не на диване.

Но горячий язык по-прежнему лизал его руку.

– Жук?

Кобель знакомо тявкнул, и Фёдор Иванович перевернулся.

– Жук!

Пёс вскочил, скакнул в одну сторону, потом в другую, припал к земле, вращая хвостом. Он решил, что хозяин затеял с ним игру.

– Ах ты, чёрт поганый! Ты ж меня, зараза, чуть на тот свет не отправил! Я уж даже… А… Как… – Фёдор Иванович задохнулся, заперхал в кулак. Откашлявшись, отдышавшись, вытер ладонь о штаны, подобрал тесак, убрал его в ножны. Сел, качая головой, приговаривая растерянно:

– Ах ты, зараза такая… Как же, а?.. Как же…

Пес, увидев, что игры не выходит, успокоился, подошел ближе. Ткнулся головой в колени хозяина, будто прощения за что-то вымаливая.

– Ну чего, чего?.. Эх, ты, кобелина здоровая… – Фёдор Иванович шмыгнул носом, обхватил Жука за шею, нащупал обрывок веревки, почувствовал под руками кровь. – Нельзя было так… Не по-человечески это… Эх! – Он прижался к кобелю, погладил его по хребту, почесал бок. – Давай срежу удавку твою… Погоди… Щас… Да стой ты спокойно!..

Потом они долго сидели на пустой дороге. Если блины и намоченный молоком хлеб, жевали картошку и рассказывали друг другу о случившемся с ними – каждый на свой лад, на своем языке.

Их окружала живая чёрная чаща. В ней кто-то ворочался и вздыхал, охал и постанывал. Из мглы выступали неясные фигуры и вставали в нескольких шагах от обочины, по тлеющим звездам скользили крылатые тихие тени, – но Фёдора Ивановича теперь ничто не пугало.

А когда они собрались и двинулись в обратный путь, то Фёдор Иванович понял, почему при встрече пёс показался ему таким страшным.

Невесть из какой дали Жук тащил в пасти очередную свою добычу.

И, судя по всему, бросать ее он не собирался.

* * *

– Так это кикимора, – сказала Тамара, только глянув в сторону лежащей на полу тушки.

– Да ну! – не поверил Фёдор Иванович.

– А кто это еще может быть? Сам посуди: волосы зеленые, морда с кулачок, перепонки, будто у гуся. Как пить дать – кикимора!..

Жук лежал на своем обычном месте возле печи. Он улыбался, как умеют улыбаться одни только собаки, и постукивал грязным хвостом по половицам.

– И что это за пёс у тебя такой? – пробормотала Тамара, строго посмотрев на развалившегося кобеля.

Жук показал ей розовый язык и протяжно зевнул.

На улице светало. Со дворов неслась петушиная перекличка. У колодца звенели вёдра, принимая студеную воду; глухо гремела колодезная цепь, и отрывисто взвизгивал несмазанный ворот.

Фёдор Иванович прикрыл задушенную кикимору картофельным мешком и объявил:

– Что хотите со мной делайте, но Жука я оставлю. Присматривать буду, забор подлатаю, за калитку одного не пущу – но и выгонять не стану.

– Я уж так и поняла, – сказала бабка Тамара. – Но как ты без хозяина-то будешь? Сам жаловался, что тяжело.

– Ты про домового, что ли? Так я всё придумал. Вон вокруг изб сколько брошенных, и у нас тут, и в Никулкине, и в Ширяеве. Возьму веник, как ты меня научила, принесу себе нового домовика. А коли опять не услежу за Жуком, так и еще одного к себе перетащу. Изб пустых много, на мой век хватит.

– А не жалко?

– Кого? Домовых? Может и жалко. Да только, сама посуди, смерть им при любом раскладе выходит. Ну сколько еще дома эти простоят? На глазах же гниют, хиреют, разваливаются.

– Может и прав ты, – тихо сказала Тамара. – У самой сердце кровью обливается, когда на избы такие гляжу. А уж хозяину-то каково там одному – страшно подумать…

– Кончается их век, Тамара, – сказал Фёдор Иванович. – Да и наш тоже. Знаешь ведь, я здесь не корзинки плету. Это я гроб себе делаю…

Вскипел чайник, и он сели за стол. Фёдор Иванович достал пряники и ванильные сухари. Бабка Тамара вынула из кармана пакетик с карамелью в липких бумажных обертках.

За чаепитием они почти не разговаривали. Им и без того было хорошо.

Разбуженное рукой хозяина радио бормотало о новой правительственной программе. Под окном возились куры. За изгородью от ударов колуна с треском рвались осиновые чурбаки – отчаянный Илюха Самойлов колол дрова для бани.

– А я вот всё думаю, купил ли Володька ему Педи Гри, – задумчиво пробормотал Фёдор Иванович.

Тамара не поняла, о чем это он, но переспрашивать не стала. Она прихлебнула горячего чаю, пососала пряник, и просительно сказала:

– Может, уступишь мне завтра Жука?

Фёдор Иванович недоуменно посмотрел на гостью. И та, смущенно пожав плечами, пояснила:

– Боязно стало в баню ходить. Прошлый раз мылась, стала воду из котла черпать – и вдруг словно кто-то приобнял со спины. Закричала, заругалась, поворотилась – пусто… С Жуком мне спокойней было бы.

– Бери, конечно.

– Вот спасибо…

После того, как Тамара ушла, Фёдор Иванович еще долго сидел за столом. Он прихлебывал из железной кружки остывший чай, вяло грыз сухари, и о чем-то усиленно думал. Минут через сорок он хлопнул себя по коленям и резко поднялся, выдохнув:

– Надо работать!

Он принес с кухни острую финку, выточенную знакомым зэком-химиком из автомобильной рессоры. Достал с полатей кусок брезента, расстелил его на полу. Выкатил из угла на середину комнаты посеченный тесаком чурбан, воткнул в него нож. Налил в таз воды.

И, чуть помедлив, сдернул с мёртвой кикиморы пыльный мешок.

* * *

Бабье лето закончилось. Со стороны озера дул холодный, до костей пробирающий ветер, а потому Зина Топорова с обычного места переместилась ближе к монастырским стенам. На фанерных столах с дюралевыми ножками она в обычном порядке разложила весь свой товар: крохотные корзинки, аккуратные плетеные шкатулки, связанные попарно лапоточки, берестяные туески, ивовые кашпо, подносы, вазы.

– Едут! – объявила Ирка Самойлова, торгующая глиняными фигурными свистульками и фарфоровыми колокольчиками. Она подула в иззябшие ладони, посмотрела на часы и добавила:

– Опаздывают сегодня что-то.

Зина обернулась.

По вымощенной булыжником улице, мимо старых двухэтажных особнячков, облупленных и неказистых, мимо оголившихся лип и тополей, мимо замызганных чугунных ограждений и серых театральных тумб величественно катился огромный стеклянный автобус, похожий на сияющий изнутри аквариум.

– Еще два рейса должны быть, – сказала всезнающая Ольга Мастеркова, продающая иконки, расписанные под хохлому ложки и толстенные карандаши с изображением монастырской звонницы на боку. – Кончается сезон, девки. Скоро будем лапу сосать…

Автобус развернулся на площади перед монастырскими воротами. Зашипели двери, отползли вбок. Из прорехи вылились восторженные, нарядно одетые люди. Заголосили, защелкали фотоаппаратами, пугая ворон. Увидели разложенные на продажу сувениры, устремились к ним.

Зина Топорова похлопала себя по застывшим щекам, поправила платок и широко улыбнулась приближающимся клиентам.

– Гуд дей! – звонко сказала она. – Ай эм вери глэд си ю.

Иностранцы восхищенно загудели.

– Везет тебе, Зинка, – завистливо сказала Ирка Самойлова. – Научила бы меня, что ли, ихнему языку.

5
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело