Голос крови - Локнит Олаф Бьорн - Страница 52

Кофиец приветственно взмахнул клинком, и последующие несколько мгновений запомнились правителю Аквилонии, как одни из худших в жизни. Вороненое лезвие без труда искромсало подставленную ему скамью, сокрушило еще один клинок, уроненный на ступеньки кем-то из убегавших зрителей, разрубило на несколько ровных частей толстое древко флага Немедии, использованное варваром вместо копья, и в довершение наградило Конана неглубокой, но занудливо нывшей раной, чиркнувшей вдоль предплечья. Края порванного рукава теперь болтались, отвлекая внимание.

– Мое предложение по-прежнему в силе, – Тараск заставлял противника отступать, не давая ему улучить момент и схватить какую-нибудь вещь, могущую сойти за оружие. – Прекратим эти глупости. Сумей признать, что ты проиграл, забирай своих прихвостней и возвращайся домой. Никакая старая дружба не имеет значения перед благом государства. Не вынуждай меня входить в историю под именем «убийцы Аквилонского Льва». Просто уезжай, и все. Забудем. Что значат несколько жизней по сравнению с бойней под Демсвартом?

– Ты впрямь так полагаешь? – спросил Конан. Он заметил, как из стоявших нараспашку дверей ложи украдкой выскользнула высокая темноволосая женщина, юркнувшая за украшенный коврами барьер.

Над площадью и замком пронесся холодный, стылый ветер, напоминающий осенний буран где-нибудь в предгорьях Граскааля. Ветер не утихал, наоборот, разрастался, обрывая флаги, подхватывая мусор и закручивая их в быстрый смерч.

– Что за ерунда? – раздраженно пробормотал Тараск. Он глянул вниз, на площадку вокруг эшафота, и вдруг опустил меч, ткнувшийся кончиком острия в струганные доски. Конан вполне сумел бы в один или два прыжка преодолеть разделявшие их шаги и попытаться выхватить у Эльсдорфа вороненый клинок, но какая-то неодолимая сила намертво сковала могучее тело варвара, не давая шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Повсюду вокруг них, на площади, превратившейся в поле брани, люди вдруг роняли занесенное для удара оружие, застывали на бегу, словно мухи, попавшие в патоку. Солнечный свет сменился зловещим алым сиянием.

Пламя на ветру.

Менхотеп всегда полагал себя человеком здравомыслящим и твердо знающим, когда можно рисковать, а когда лучше отступить и переждать. Сегодня выдался именно такой день. Некого винить – разве самого себя и неудовольствие богов. Тараск, в последнее время не дававший себе труда скрывать подозрительного отношения к былому сотоварищу и единомышленнику, предлагал ограничиться только казнью Ольтена Эльсдорфа. Знания герцога Эрде, мол, пригодятся в будущем, а живой колдун из Рабиров куда полезнее, нежели мертвый. Если его убить, чем тогда припугнуть Эрде-младшую? Стигиец догадывался, что в скором времени ему предстоит выбирать: избавляться от слишком много о себе возомнившего Тараска или искать надежное средство подчинить себе немедийского правителя?

Чудеса порой случаются. Замысел, на успех которого ксальтоун особенно не рассчитывал, сработал безукоризненно, доставив ему Алый Камень и Дану Эрде. Менхотеп признавал, что страдает излишним тщеславием, и тщеславие подвигло его на ошибочный шаг.

Он предусмотрел все. Не учел только упрямства Даны и самоуверенности Тараска. Нельзя было снимать шлем с Одноглазого! В глубине души Менхотеп хотел взглянуть в лицо поверженного противника. Вот и взглянул. Рабирийцу хватило мгновения, чтобы разрушить тщательно сплетенную сеть заклятий вокруг Даны и отпустить на свободу свою бешеную подружку вкупе с варваром из Аквилонии. Менхотеп не стал даже пытаться снова накидывать на Эрде-младшую порвавшуюся сеть. Демон с ней, пусть бегает. Он отодвинулся в тень и незаметно исчез, выйдя через потайную дверь.

Недостаточно незаметно, как выяснилось.

Внизу, под трибунами, его поджидали: десяток аквилонских гвардейцев, разъяренный Пуантенец, как нельзя лучше оправдывавший свое заглазное прозвище – Леопард, и человек, которого Менхотеп хотел видеть меньше всего, то есть Тотлант, его собственный отпрыск.

Гвардию и ее предводителя ксальтоун расценил как досадную помеху, единственным движением кисти одарив их Заклятием Живого Камня. Особого вреда оно не причинит, но ближайшие полколокола вояки не смогут заполошно носиться туда-сюда, причиняя неудобства окружающим и самим себе. Тотлант, коего заклятие обошло стороной, не двинулся с места, упрямо наклонив голову и исподлобья глядя на отца. Позади него в ужасе таращились на окаменевших стражей двое – молодой человек, вроде бы летописец из свиты аквилонского короля, и прижавшаяся к нему рыжая девица.

– Значит, в миг опасности ты всегда бросаешь своих покровителей? – негромко проговорил Тотлант. Он откровенно напрашивался на поединок, но Менхотеп не собирался враждовать с собственным сыном. Ксальтоун хотел добраться до дворцовых ворот, передохнуть, оглядеться – и начать действовать. Главное, чтобы его не заметили Долиана и Одноглазый. Сейчас эта парочка (влюбленная и потому изрядно поглупевшая) убеждает друг друга, что они живы и почти не пострадали. Потом им предстоит возиться с цепями Рабирийца и новое нападение застанет их врасплох. Может, не все потеряно?

– Дай мне пройти, – как можно спокойнее и мягче попросил ксальтоун. – Не нарушай собственного обещания не вмешиваться в сражение за Камень.

– Я не давал такого обещания, – оборвал Тотлант.

– Да? Выходит, я неправильно тебя понял. В Демсварте ты без колебаний выступил на моей стороне. Неужели забыл? Я-то полагал, ты решил постоять в стороне и дождаться, когда Талисман после моей кончины мирно перейдет в твои руки.

– Думаю, в моем хозяйстве эта вещица не пригодится, – твердо произнес маг из Пограничья. – Она – собственность Даны Эрде, нравится тебе это или нет. И еще полагаю, что твоему беспечальному житью в этой стране пришел конец.

Менхотеп еле заметно скривился. Драгоценный отпрыск (должно быть, по молодости лет) имел склонность к высокопарности и переоценивал свои возможности. Изгнать его, ксальтоуна, из Немедии? Как бы не так! Мальчишка нуждается в хорошем уроке и пусть скажет спасибо, коли останется цел! В своем варварском захолустье он окончательно позабыл об уважении к старшим!

Возможно, урок был бы преподан и неизвестно, чем бы он закончился для Тотланта, но помешало стороннее лицо. Вернее, не лицо – курносая собачья морда с отвислыми губами. Темно-рыжая здоровенная псина кофийской породы выскочила из-под перевернутой скамьи и без колебаний всадила клыки в ногу волшебника в алых одеждах. Менхотеп взвыл, девица завизжала, Тотлант замер в растерянности, а парень с аквилонским гербом на плаще обрадованно крикнул:

– Чин, так его!

– Мерзавка! – прошипел ксальтоун, выдирая из собачьей пасти кусок своего балахона и примериваясь, как бы обратить злобную рычащую тварь в что-нибудь тихое и смирное.

Собака вдруг прекратила рвать багровую ткань, отскочила и пронзительно завыла, задрав голову к голубому небу в белых клочьях облаков. Менхотеп оглянулся, мгновенно забыв о нахальной твари, непочтительном сыне и необходимости поскорее исчезнуть.

Струи обжигающе-ледяного ветра теребили мага за края одежды, и с высоты эшафота на него смотрела молоденькая девушка в оборванном белом платье. Девушка с Алым Камнем на золотой цепочке, у ног которой сидел темноволосый человек, так и не освободившийся от своих цепей. В прозрачных глубинах Талисмана переливался и мерцал живой огонь, постепенно проникавший наружу и окутывавший тонкую фигурку развевающимся покрывалом меняющихся багряных и малиновых оттенков.

Склонный к метафорам и словесной игре месьор Юсдаль сравнивал потом Долиану Эрде с трепещущими на ветру языками огромного костра. Сейчас же он огляделся в поисках укрытия, ибо Дана недвусмысленно вызывала своего противника на бой, а Хальк твердо усвоил: при поединках волшебников обычным смертным надо держаться в стороне.