Пожиратели плоти - Локнит Олаф Бьорн - Страница 4

– Позволь, король Конан, продемонстрировать тебе мое искусство. Быть может, тогда ты изменишь свое решение… – и, не дожидаясь ответа, Бен-Аззарат обхватил шар обеими ладонями и вытянул руки перед собой. Никаких заклинаний маг не произнес, но шар вдруг брызнул изнутри ослепительным светом. По стенам и потолку заскользили лучи, снопом бьющие, казалось, прямо из ладоней Бен-Аззарата. Сейчас он не был похож на заурядного горожанина – облитая сиянием фигура мага казалась величественной и зловещей одновременно. По рядам придворных пронесся изумленный шумок и тут же стих, когда лучи, прекратив свое бешеное вращение, сфокусировались перед троном, и там, прямо в воздухе, начали возникать какие-то фигуры, словно сотканные из мельчайших пылинок и столь же неуловимые. Сначала это были просто тени, но их очертания становились все отчетливей…

Толпа загудела – все узнали в одной из теней своего нынешнего короля. Рядом с ним были Паллантид и Просперо, оба с обнаженными мечами – они явно от кого-то отбивались. Лиц нападавших разобрать не удавалось, но, судя по одежде, это не были чужестранцы. Призрачный Конан обернулся, что-то беззвучно крикнул – и тут его лицо исказила гримаса боли и он неловко схватился рукой за стрелу, пробившую его грудь. Среди придворных раздался отчетливый женский вскрик – и лучи внезапно исчезли, стерев видение, словно его и не было. Шар в руках Бен-Аззарата потух, а фигура мага съежилась и поблекла. Придворные взволнованно зашумели, обсуждая увиденное, и лишь Конан оставался внешне спокоен.

– Я показал тебе, король, что может случиться в недалеком будущем, – голос Бен-Аззарата прорезал гул, стоящий в зале. – Но нити времени сплетаются прихотливо, и в нашей власти изменить то, что до конца не определено даже богами… Могут ли твои жрецы справиться с такой задачей?

– Ваше Величество, – наклонился к королю слегка обеспокоенный Просперо, – мне думается, этот маг будет нам полезен. Опасность заговора – серьезная вещь.

Конан с досадой отмахнулся.

– Знаю я их штучки, – сказал он. – Колдун соврет – недорого возьмет. Весь мой опыт говорит – не доверяй тем, кто знается с демонами и темными силами. А со своими заговорщиками мы и без колдовства справимся, клянусь Кромом.

К трону торопливо приблизился изрядно побледневший Публио.

– Мой государь, – нервно зашептал он, оглядываясь по сторонам, точно ожидая немедленного нападения, – прикажи схватить этого фокусника и отправь его в Железную Башню немедленно! Я уверен – он подкуплен заговорщиками, и изобразил твою смерть с целью отвести наши подозрения от настоящих врагов, которые сидят сейчас на берегах Алиманы, ожидая известий…

На лице Просперо заходили желваки.

– Клянусь Митрой, Конан, лучше посади в Железную Башню этого струсившего толстяка, не видящего дальше собственного носа! Каждый пуантенец умрет за короля Аквилонии, ручаюсь головой! Так что оставь свои намеки, канцлер, иначе ты можешь дорого заплатить за них!..

– Развоевался ты не ко времени, Просперо, – заметил Конан и обратился к Публио: – Насчет Железной Башни – это ты поторопился. Займись-ка лучше делами своей канцелярии, а мы тут сами справимся.

Киммериец снова взглянул на мага, стоявшего посреди зала.

– Мы убедились, что твоя сила велика. Но я не меняю принятых решений. Незачем мешать магию в дела простых смертных.

Внешне Бен-Аззарат ничем не показал, сильно ли его разочаровал отказ. Он поклонился и спросил:

– Позволено ли мне будет остаться пока в Тарантии, ибо я проделал слишком долгое путешествие для человека моих лет и чувствую большую усталость?

Конан милостиво кивнул, и маг удалился, бережно прикрывая дымчатый шар полой своего одеяния.

– И все равно – не люблю я колдунов, – пробормотал Конан, ни к кому не обращаясь. – Все беды нашего мира – от чернокнижников и дураков, что им верят, клянусь Кромом!

В самом сердце Аквилонии, на отмелях реки Хорот, окруженная высокими стенами, вольно расположилась жемчужина западных стран – Тарантия, хранительница короны великой империи. Она не обладала изящной вычурностью городов Турана, кипучим многолюдьем торговой Мессантии, экзотичностью Хоршемиша или суровым величием Кордавы – но чувствовалась в ней какая-то особенная дерзкая жизнестойкость, позволяющая ей с насмешливой снисходительностью взирать на более древние города, уже растерявшие в прошедших веках свой задор.

Сколько пожаров, эпидемий, восстаний и захватов власти пережила Тарантия, не единожды разрушались ее дворцы, храмы и акведуки – но вновь возрождался неукротимый город, наполнялись людским потоком его улицы и площади, вновь тянулись туда караваны купцов, приезжали искать счастья ремесленники и наемники, прибывали для учебы в Университете молодые люди со всех концов света, шли паломники – посетить храмы Митры, стекались аристократы всех мастей в расчете на славу и положение при дворе. Сейчас столица, оправившись от волнений, связанных с недолгим правлением принца Арпелло, вновь расцвела, и горожане с головой ушли в свои будничные радости и заботы, как всегда не задумываясь о том, насколько ненадежно спокойствие в этом изменчивом мире.

Меньше всего склонны были задумываться о будущем обитатели Тарантийского Университета – предмета гордости и головной боли властей столицы. И сейчас, несмотря на поздний вечер, когда почтенные горожане уже пристраивают на голову ночной колпак, в небольшом кабачке, что близ Университета, веселье было в полном разгаре. Кабачок назывался «Белый Конь», что подтверждала вывеска с намалеванной на ней бледной головой некого мифического зверя, но студенты, бывшие основными его посетителями, называли его просто «Конюшня» – и это название, надо признать, подходило кабачку гораздо больше. Он состоял из одного обширного зала, где на полу, засыпанном начавшей подгнивать соломой, громоздились деревянные столы и скамейки, которые даже вселенский потоп не отмыл бы от въевшихся в них жира и копоти. Попытки нескольких масляных фонарей разогнать полумрак, перемешанный с плывущим из кухни дымом, были просто жалки. За стойкой уныло восседал сам хозяин «Белого Коня», проклинающий, казалось, себя, свое заведение, своих посетителей и остальной мир в целости. Впрочем, в кредит он отпускал охотно, что снискало ему большую популярность среди местной молодежи.

Но вечные грязь, вонь и духота, царившие в кабачке, не мешали компании неприхотливых любителей наук наслаждаться жизнью, молодостью и дурным, зато дешевым вином. Повод для сегодняшнего празднества уже был прочно забыт всеми присутствующими. Кажется, провожали домой в Аргос молодого Джицци. По крайней мере, платил именно он.

Украшали развеселую компанию несколько пестро одетых женщин, согласных за бесценок дарить свою любовь вкупе с известными болезнями. Одна из них, блондинка с устрашающе накрашенными губами, слезла с колен худого смуглого зингарца и, слегка пошатываясь, исчезла за дверью, ведущей на задний двор. Ее кавалер понимающе кивнул и присоединился к нестройному, однако на редкость единодушному хору, затянувшему одну из незамысловатых студенческих песенок:

Истошный женский вопль, раздавшийся со двора, мгновенно обрубил песню. Мужчины, толкаясь и роняя скамьи, бросились к двери, женщины замерли в растерянности. Внезапно на душераздирающей ноте крик оборвался, перейдя в хрип и бульканье. В кромешной темноте дворика в общей давке ничего нельзя было понять. Раздались ругательства и требования принести факелы. Одна из женщин, менее напуганная, чем ее подруги, вынесла из кабачка фонарь с заляпанными жиром стеклами.