Все, что блестит - Эндрюс Вирджиния - Страница 6

• Предыдущая
• 6/74
• Следующая

Я думала, что если вернусь в бухту, в мир, где я выросла и была счастлива, то все будет хорошо и я никому не доставлю хлопот, особенно тебе. У нас не складывались отношения, когда был жив отец, и я не надеюсь, что они могут наладиться.

Но ожидания мои не оправдались, и оставаться здесь я больше не могу. Но не бойся. Я не прошу тебя принять меня обратно. Я только прошу, чтобы ты сейчас дала мне долю моего наследства и я смогла бы устроить нашу с дочерью жизнь где-нибудь в другом месте, не в Новом Орлеане и не в бухте. Ты не даешь мне ничего лишнего, просто дашь мне это раньше. Я уверена, что ты согласишься и что мой отец хотел бы, чтобы ты именно так и поступила.

Пожалуйста, подумай над этим и дай мне знать как можно скорее. Обещаю, что, как только ты сделаешь это, ты больше не увидишь и не услышишь меня.

Искренне твоя Руби.

Надписывая адрес, я услышала, как во двор въехала машина. Я быстро сложила письмо и спрятала его в карман.

– Привет, – сказал Поль, входя. – Извини, что не смог раньше. Я должен был съездить в Брукс Бридж. Как провела день? Очень была занята?

– Да так, – ответила я и опустила глаза, но было поздно.

– Что-то не так, – сказал он. – В чем дело?

– Поль, – я глубоко вздохнула, – мы не можем сделать этого. Мы не можем пожениться и жить в Кипарисовой роще. Я много думала об этом и поняла, что мы не должны.

– Что заставило тебя передумать? – спросил он, и лицо его вытянулось от удивления и досады. – Вчера в доме ты была так счастлива, как будто у тебя с лица спала завеса, – напомнил он мне.

– Это все Кипарисовая роща. Дом и окрестности околдовали меня. Я будто попала в волшебный мир и поддалась на твои уговоры. Легко было там расслабиться и забыть о реальности.

– Ну и что же? Это наш мир. Я могу сделать его таким же чудесным, как любой выдуманный. И пока мы никому не причинили вреда.

– Но ведь причиняем, Поль. Друг другу, – с болью подчеркнула я.

– Нет, – начал он, но я знала, что мне нужно говорить быстро и жестко, иначе я расплачусь.

– Да, причиняем вред. Мы можем притвориться. Можем надавать обещаний. Можем договориться, но результат один и тот же… Мы обрекаем друг друга на неестественную жизнь.

– Разве неестественно… быть с тем, кого любишь и хочешь защитить, и…

– И никогда не сжать друг друга в объятиях, и никогда не иметь детей, и всегда скрывать правду… Мы никогда ничего не сможем рассказать Перл, боясь ее реакции. Я не могу пойти на это.

– Конечно, мы все ей расскажем, когда она будет достаточно взрослая, чтобы понять, – возразил он. – И она поймет, Руби. Послушай…

– Нет, Поль. Вряд ли я смогу пойти на жертву, которую, как тебе кажется, ты готов принести, – закончила я.

Он пристально смотрел на меня, подозрительно сузив глаза.

– Я не верю тебе. Что-то еще произошло. Кто-то говорил с тобой. Кто? Один из друзей бабушки Кэтрин? Священник? Кто?

– Нет, – сказала я. – Никто со мной не говорил, если не считать мою собственную совесть и мой разум. – Мне пришлось отвернуться. Я не могла видеть боль в его глазах.

– Но… Мы говорили с отцом вчера вечером, и, после того как я все объяснил ему, он одобрил наше решение и дал свое согласие. Мои сестры ничего не знают о прошлом, поэтому они ужасно обрадовались, что ты станешь моей женой и их новой сестрой. И даже моя мать.

– И что же твоя мать, Поль? – спросила я резко. Он на мгновение прикрыл глаза.

– Она примет это, – пообещал он.

– Принять – не значит одобрить. – Я покачала головой и выпалила слова, как пули: – Если она примет это, то только, чтобы не потерять тебя. Как бы там ни было, это не ее решение, а мое, – добавила я суровей, чем намеревалась.

Лицо Поля побледнело.

– Руби… дом… все, что у меня есть… это только для тебя. Мне ничего не нужно… только ты и Перл.

– Ты не должен с таким безразличием относиться к себе, Поль. Ты обязан думать о себе. Я была бы последней эгоисткой, если бы позволила тебе лишить себя нормального брака и нормальной семьи.

– Это уж мне решать, – парировал он.

– Ты слишком запутался, чтобы принимать решение, – сказала я и отвела взгляд.

– Ты ведь еще подумаешь об этом, – умоляюще произнес он и кивнул, убеждая себя, что еще есть надежда. – Я приеду завтра, и мы обо всем поговорим.

– Нет, Поль. Я уже решила. Нет смысла постоянно обсуждать одно и то же. Я не могу пойти на это. Я не могу, – крикнула я и отвернулась от него.

Перл, почувствовав, что у нас что-то неладно, заплакала тоже.

– Тебе лучше уйти, – сказала я. – Малышка расстроилась.

– Руби…

– Пожалуйста, Поль. Не усложняй все.

Он направился к двери, но остановился, глядя в пустоту.

– Весь день, – сказал он тихо, – я как будто плыл на облаке. Ничто не могло огорчить меня.

Я держалась из последних сил, но все же нашла в себе мужество сказать:

– К тебе еще вернется это ощущение, Поль, я уверена.

– Нет, – ответил он, поворачиваясь к мне с болью и гневом во взгляде. Щеки его пылали. – Клянусь, я никогда не взгляну на другую женщину. Никогда не поцелую другую женщину. Никогда не обниму другую женщину. – Он поднял правую руку, сжатую в кулак, и потряс ею. – Я дам клятву целомудрия. Как это делал наш священник. И превращу этот великолепный дом в гробницу. Я поселюсь там один навечно и умру в полном одиночестве, и рядом не будет никого и ничего, кроме памяти о тебе. – Он распахнул дверь на галерею и сбежал по ступенькам.

– Поль, – крикнула я. Невыносимо было видеть его боль и гнев. Но он не вернулся. Я слушаю, как он завел мотор, как зашуршали по гравию шины, и понимала, что сердце у него разбито.

Казалось, я приносила вред каждому, с кем соприкасалась. Неужели я была рождена, чтобы причинять боль тем, кого люблю? Я подавила слезы, чтобы не испугать Перл, но почувствовала себя островом в бушующем море. Теперь у меня действительно никого не осталось.

Наконец сердце мое перестало стучать, как дятел и я занялась ужином. Ребенок почувствовал, как я несчастна, несмотря на мои попытки скрыть это за делами. Когда я говорила, она слышала это в моем голосе, а когда смотрела на нее, меня выдал мой потемневший взор.

Пока варилась еда, я сидела с ней качалке бабушки Кэтрин, уставившись на картину. Лица матери и бабушки Кэтрин смотрели на меня с печалью и сочувствием.

Искаженное болью и гневом лицо Поля стояло у меня перед глазами, тревожа, как разлитое в воздухе ощущение бури. Каждый раз, взглядывая на дверь, я видела, как он стоит там, вспоминала его взгляд, когда он произносил сои клятвы и угрозы. Зачем я причинила боль единственному человеку, который хотел любить и лелеять меня и моего ребенка? Где еще я найду такую преданность?

– Правильно ли я поступаю, бабушка? – прошептала я, но услышала лишь тишину, нарушаемую причмокиванием Перл.

Я покормила ее, но ела она без аппетита, так же, как и я, лишь немного пососала из своей бутылочки, постепенно закрывая глазки. Казалось, она тоже эмоционально измучена. Как будто все ощущения, все чувства передаются ей от меня по невидимым проводам, связывающим мать и дитя. Я уже хотела отнести ее наверх и уложить спать, но только поднялась, как услышала, что подъезжает машина. Фары осветили окна, машина остановилась, открылась и захлопнулась дверца. Неужели Поль вернулся? Если так, нельзя отступать от своего решения.

Но тяжелые шаги по галерее подсказали мне, что это кто-то другой. Раздался громкий стук в дверь, от которого содрогнулась вся хибара на курьих ножках. Я медленно вышла из кухни, сердце мое билось почти так же громко, как этот стук.

– Кто там? – спросила я.

Перл смотрела с любопытством. Вместо ответа гость с такой силой дернул дверь. Что почти сорвал ее с петель. Я увидела, как ввалился этот человек с длинными нечесаными каштановыми волосами, свисающими по его грязной толстой шее. Руки у него были огромные, как две кувалды, под ногтями грязных пальцев скопилась чернота. Когда он появился в свете бутанового фонаря, у меня перехватило дыхание.

• Предыдущая
• 6/74
• Следующая