Мир приключений 1959 г. № 4 - Пермяков Е. - Страница 62
- Предыдущая
- 62/176
- Следующая
— Выходит… вы считаете нашу работу… ненужной?
— Уже давно.
На багровом лбу Голуба вздулась толстая синяя жила. Он начал спокойно:
— Я здесь никого не держу… — но не выдержал и заорал так громко и неприятно, что Оксана даже отступила на шаг: — Вы можете уходить! Да! Убирайтесь куда угодно! Возвращайтесь на школьную скамью и пополните свои скудные знания по химии! Да! Никогда я не наблюдал ничего более постыдного, чем эта защита собственного невежества! Вы оскорбили не меня — вы оскорбили нашу работу!.. Уходите! — Голуб постепенно успокаивался: — Словом, я освобождаю вас от работы… За техническую неграмотность и за порчу камеры! Можете искать себе другое, более теплое место. — Он повернулся и пошел к своему столу.
Яшка, несколько ошеломленный таким оборотом дела, вопросительно посмотрел на нас с Сердюком. Я молчал. Сердюк курил и внимательно смотрел на Якина. Тот нерешительно кивнул в сторону Голуба и, ища сочувствия, с ухмылкой проговорил:
— Вида-ал какой? Дай прикурить, — и наклонился к папиросе Сердюка.
Сердюк зло кинул окурок в пепельницу. У него заиграли желваки челюстей. Он повернулся к Яшке:
— Иди отсюда, а то вот „дам прикурить“! Паникер.
Якин снова вспыхнул, как мак, и быстро пошел к двери.
— Краснеет… — сказал Сердюк. — Ну, если человек краснеет, то еще не все потеряно…
И Яшка ушел. Пожалуй, если бы Сердюк дал ему разок—другой, я не стал бы за него заступаться…
16 апреля. Итак, исполнился год с того дня, как я в Днепровске. Снова апрель, снова зеленые брызги зелени на ветках деревьев. Тогда были мечты — радостные и неопределенные: приехать, удивить мир, сделать открытие. Смешно вспоминать… Все вышло не так: я просто работал. Итоги можно не подводить — их еще нет. А будут ли?
Голуб последнее время изводит себя работой и сильно сдал: серое лицо, отечные мешки под глазами, красные веки. Он все пытается точно рассчитать „задачу о нейтриде“.
Яшка уже устроился. Как-то я столкнулся с ним в коридоре.
— Порядок! — сообщил он. — Буду работать у электрофизиков. Там народ понимающий: работают „не прикладая рук“, а между тем в журналах статейки печатают — то о полупроводниках, то о сверхпроводимости… Ребята неплохие. Смотри, Колька: не прогадай вместе со своим Голубом, ведь тебе тоже пора сколачивать научный капиталец. А там, в семнадцатой лаборатории… словом, неужели ты не чувствуешь, что природа повернулась к вам не тем местом? Впрочем, пока!.. Я побежал…
Нет, Яшка! Научного ловчилы из меня не получится, к счастью. Даже если бы я и захотел — характер не тот. „Сколачивать научный капиталец“… Чудак! Пожалуй, он просто сильно обижен Голубом (оба они тогда зря полезли в бутылку) и теперь ищет утешения в цинизме.
В науке, как и в жизни, пожалуй, следует всегда идти до конца. Идти не сворачивая, каким бы этот конец ни оказался. Пусть мы не получим нейтрид — неважно; зато мы докажем, что этим путем получить его невозможно. И это немало: люди, которые будут (пусть даже не скоро) снова искать ядерный материал, сберегут свои силы, будут более точно знать направление поисков. И наша работа — не впустую, нет… Нейтрид все равно будет получен, — не нами, так другими, потому что он необходим, потому что такова логика науки. А научные „кормушки“ пусть себе ищут Якины…
Мы медленно идем по программе: приближаемся к облучению самыми медленными, тепловыми мезонами.
18 мая. Сегодня Голуб накричал на меня.
Произошло это вот как: он показывал мне свои расчеты „задачи о нейтриде“. Там у него получилось что-то невразумительное — будто бы ядра тяжелых атомов, типа свинца, дают при облучении какое-то странное взаимодействие. Никакого окончательного решения он не получил — слишком сложные уравнения. Однако эти тяжелые ядра подтолкнули его к новой идее.
— Понимаете? — втолковывал он мне. — Мезоны сообщают всем ядрам одинаковую энергию, но, чем массивнее ядро, тем меньше оно „нагреется“, тем меньше возбудится от этой энергии. В этом что-то есть. Понимаете? По-моему, нужно еще разок облучить все тяжелые элементы и посмотреть, что получится…
Все это было крайне неубедительно, и я сказал:
— Что ж, давайте проверим вашу гипотезу-соломинку.
Вот тут Иван Гаврилович и взорвался.
— Черт знает что! — закричал он. — Просто противно смотреть на этих молодых специалистов: чуть что, так они сразу и лапки кверху! Стоило им прочитать американскую статью, так уж решили, что все пропало… В конце концов, ведь это ваша идея с медленными мезонами, так почему вы от нее сразу отказываетесь? Почему я должен вам доказывать, что вы правы? „Гипотеза-соломинка“! А мы, выходит, утопающие?
— Да нет, Иван Гаврилович, я…
Откровенно говоря, я растерялся и не нашелся, что ответить.
— Что — я? Вы что, считаете, будто эта статейка и несколько опытов перечеркивают все, сделанное нами за год? Это просто трусость! — нападал Голуб.
Насилу мне удалось его убедить, что я так не считаю.
В общем-то, он прав, если не математически, то психологически: еще далеко не все ясно, и в каждой из неясностей может таиться то ожидаемое неожиданное, которое принято называть открытием.
5 июня. Делаем опыты. Подошли к тепловым мезонам и все чаще и чаще получаем после облучения препаратов нуль радиоактивности.
Мне уже полагается отпуск, но брать его сейчас не стоит: в лаборатории и так мало людей. Чертов Яшка! Мне теперь приходится работать и за себя и за него. А другого инженера взамен него нам не дают.
В наши опыты уже никто, кажется, не верит…
27 июня. А ведь, пожалуй, наврал этот Вэбстер. Не все вещества отталкивают медленные мезоны. Сегодня облучали свинец, облучали настолько замедленными мезонами, что голубой лучик превратился в облачко. И свинец „впитывал“ мезоны! А масс-спектрографический анализ показал, что у него вместо обычных 105 нейтронов в атомах стало по 130–154 нейтрона. В сущности, это уже не свинец, а иридий, осмий, рений, вольфрам, йод с необычно большим содержанием нейтронов в атомах.
Очевидно… Впрочем, ничего еще не очевидно.
5 июля. Получили из висмута устойчивый атом цинка, в котором 179 нейтронов вместо обычных 36! Правда, один только атом. Но дело не в количестве: он устойчив, вот что важно! Такой „цинк“ будет в три с лишним раза плотнее обычного…
16 июля. Эту дату нужно записать так, крупно: Шестнадцатое июля тысяча девятьсот… Эту дату будут высекать на мраморных плитах. Потому что мы… получили!!! На последнем дыхании, уже почти не веря, но получили!
Нет, сейчас я не могу подробно: я еще как пьяный и в состоянии писать только одними прописными буквами и восклицательными знаками. Мне сейчас хочется не писать, а открыть окно и заорать в ночь, на весь город: „Эй! Слышите — вы, которые спят под луной и спутниками: мы получили нейтрид!!!“
17 июля. Когда-нибудь популяризаторы, описывая это событие, будут фантазировать и приукрашивать его со свойственной им художественностью. А было так: три инженера, после сотен опытов уже уставшие ждать, уже стеснявшиеся в разговорах между собой упоминать слово „нейтрид“, вдруг стали получать в последних облучениях великое неожиданное: свинец, превращавшийся в тяжелый радиоактивный йод; сверхтяжелый устойчивый атом цинка из атома висмута… Они уже столько раз разочаровывались, что теперь боялись поверить: вот оно!
Облучали ртуть.
Был заурядный денек: ветер гнал лохматые облака, и в лаборатории становилось то солнечно, то серо. По залу гуляли сквозняки. Иван Гаврилович уже чихал.
Пришла моя очередь работать у мезонатора. Все, что я делал, было настолько привычно, что даже теперь скучно это описывать: загрузил ванночку с ртутью, включил откачку воздуха, чтобы повысить вакуум, потом стал настраивать мезонный луч.
В перископ было хорошо видно, как в выпуклое серебристое зеркальце ртути в ванночке упирался синий прозрачный луч. От ванночки во все стороны расходилось клубящееся бело-зеленое сияние — ртуть сильно испарялась в вакууме, и это светились ее пары, возбужденные мезонами. Я поворачивал потенциометр, усиливал тормозящее поле, и мезонный луч слегка изменился в оттенках, стал размываться в облачко.
- Предыдущая
- 62/176
- Следующая
