Самая легкая лодка в мире (сборник) - Коваль Юрий Иосифович - Страница 53

• Предыдущая
• 53/65
• Следующая

– Да, – вздохнул дед, – горемыки мы.

И капитан-фотограф шумно вздохнул, неожиданно почувствовав себя горемыкой. Так мы сидели и вздыхали некоторое время, и особо тяжкие вздохи испускал, как ни странно, капитан. В конце концов это стало меня раздражать.

– Ты-то отчего горемыка? – спросил я.

– Сам не знаю, – ответил капитан. – Тяжело как-то…

– Вот и я не знаю, – сказал дед. – И голова у меня вроде бы летает, а на душе как-то тяжело.

– А чего твоя голова делает, когда летает? – спросил я. – Чего она делает в воздухе?

Дед хмыкнул:

– Какие же там дела-то могут быть? Никаких делов.

– Значит, только природой любуется?

Дед хихикнул, потупил глаза.

– За воробьями гоняется иногда, – смущенно улыбаясь, признался он.

Тут и капитан хихикнул, сообразив, что не такие уж мы горемыки, если наши шалые головы гоняются еще за воробьями.

– Пора в путь, – строго сказал я. – Дальше, на Илистое озеро. Как, дед, доплывем мы по макарке?

– По макарке не доплыть. Я ее всю заколами перегородил. Плыть надо по Кондратке. А Кондратка вон там, за полем. Лодку недолго перетащить.

Хлюпая по болоту, мы с капитаном добрались до закола, взгромоздили на плечи «Одуванчик», вынесли его к трем соснам. Пока мы собирались, дед Аверя сидел, прислонившись спиной к дереву, и подремывал.

– До свиданья, – сказал я деду. – Спасибо тебе.

– Не за что, – усмехнулся дед. – А вы знаете что? Оставайтесь у меня, а? Пойдем сейчас в деревню, я вас молочком отпою.

– Нам надо дальше плыть.

– Ну, воля ваша, – вздохнул дед. – А как лес проплывете, сразу увидите деревню. Это и есть Коровиха. Там живет мой кум – Кузя. У него и молочком отопьетесь.

– У кума-то Кузи ничего не летает? – осторожно спросил капитан.

– Куда там, – засмеялся дед Аверя. – У него хозяйство. Куры, овцы, корова. Куда ему летать.

Мы надели рюкзаки, подняли на плечи «Одуванчик». Нос лодки лег на плечо капитана, на мое – корма. Неторопливо пошли мы через поле к недалекому лесу. «Одуванчик» раскачивался в такт нашим шагам, скрипели его стрингера и шпангоуты.

– Поклон куму не забудьте! – крикнул вдогонку дед Аверя.

Кондратка и вправду оказалась сразу за полем. Пошире макарки, текла она, прижимаясь боком к старым дремучим елкам. А другой ее берег тонул в луговых цветах. Синие и хрустальные стрекозы летали над Кондраткой.

Мы опустили лодку на воду, и, пока капитан укладывал вещи поудобнее, я оглянулся.

Недолго, кажется, мы шли через поле, а как уже далеко-далеко остались три сосны и маленькая фигурка под ними, взмахивающая на прощанье рукой.

Горемыки мы все-таки, горемыки! Горемыки оттого, что расстаемся друг с другом.

– Подожди минуту, – сказал я капитану и побежал через поле обратно.

Дед Аверя стоял под соснами, грустно опустив летающую свою голову. Мы обнялись на прощанье, и я отдал ему пачку хорошего индийского чаю, того, что называется черный, байховый.

И течение в Кондратке оказалось куда быстрей.

По макарке медленно влеклись мы, а тут подхватила лодку резвая волна, полетел «Одуванчик» весело и быстро. Капитан вовсе не брал весла, а я чуть загребал и притормаживал, опасаясь коряг и подводных камней.

Но не было в речке Кондратке коряг, вода здесь была синяя и молодая. В ней вспыхивали ослепительные диски – солнечные блики, голавлиные бока.

И птиц было много, и все больше куликов. Они бежали перед нами по берегам, взмахивали белыми хвостами, взлетали с криком.

– Кулики взлетают! – радостно сообщал капитан и добавить к этому сообщению больше ничего не мог.

Развеселила нас Кондратка-речка, отвлекла от горемычной нашей судьбы.

– Кулики взлетают! Кулики! – вскрикивал капитан. – Это не Голова Летающая, а – кулики!

– Летающая Голова куликам не помеха, – заметил я. – Пускай летают и те, и другие.

– Чепуха это, – сказал капитан. – Пускай кулики летают, а голова человеческая на плечах сидит.

В душе-то своей я был согласен с капитаном. Я всегда восхищался полетом куликов. На первый взгляд, вроде и нет у них особого полета, а только взлет с пробежкой по песочку и крик: кууууу-лик! Но есть он, есть полет, который быстро уходит из глаз и еще быстрей из памяти. И с этим бессмертным полетом нечего рядом болтаться человеческой голове.

– И вообще я не верю, что у деда голова летает, – сказал неожиданно капитан.

– Погоди, но мы ведь сами только что видели. Летала, еще и чесночку просила.

– Обман это, – сказал капитан. – Чикнул в пупок – и голова полетела. Чушь! Голова наша и с телом-то вместе летать не может. И это хорошо, даже замечательно.

– Чего ж в этом хорошего?

– Телу человеческому летать не нужно, – твердо сказал капитан. – Самое лучшее в человеке – это голова. А тело – чепуха, подпорка и ящик для питания головы. Взять, к примеру, живот – это ведь ужас! Нет, я вовсе не хочу, чтоб мой живот летал. А вот голова – хорошо бы, да не дал Бог.

– А что ты к животу привязался? – сказал я. – Чего он тебе сделал? Пускай и он полетает немного.

– Терпеть не могу живот! – раздраженно отвечал капитан. – Тут уж матушка-природа не расстаралась. Все так здорово придумала в человеке, и вдруг – живот!

– Успокойся, – сказал я, – вряд ли есть на свете летающие животы.

Но капитан не мог успокоиться. Он ругал живот на все корки и совершенно захаял это создание матушки-природы.

Природа же матушка легкою волною несла нашу лодку мимо древних елок и сосен, среди березняков и перелесков, как будто намекая капитану, что ею создано и кое-что получше живота.

Лес, что тянулся по левому берегу, кончился. Вместе с Кондраткой вылетел «Одуванчик» в поле, на простор, и мы увидели деревню Коровиху.

На холмах, рассеченных заборами, лежала деревня Коровиха. Низкие серые дома ползли вверх по склонам, а вниз, к речке, скатывались с холмов баньки. Никаких коров видно не было, но в деревне, в линиях холмов было и вправду что-то коровье.

Разыскав по огородам Кузин дом, мы постучались в окно.

Тут же стекла распахнулись, на улицу высунулась женщина с пунцовыми щеками, в белом платке. Как видно, кума.

– Не здесь ли Кузьма живет? – спросил я. – Аверьянов кум? Мы ему от деда Авери поклон принесли.

Недоверчиво осмотрев нас, женщина захлопнула окно и спряталась в доме. Никаких признаков жизни из окна более не являлось.

Подождав пару минут, я снова стукнул в стекло. Пунцовая кума быстро высунулась наружу.

– Дома хозяин-то?

– Дома.

– Так пускай на улицу выйдет.

Кума задумалась и, сомневаясь, покачала головой.

– На улицу он выйти не может.

– Что такое с ним? Не заболел ли?

– Да вроде нет, – ответила кума, призадумавшись.

– Ну пускай в окно выглянет.

– Ну уж нет, – сказала кума, – этого никак нельзя. Да вы заходите в дом.

Слегка растерянные, мы с капитаном поднялись в сени, скинули сапоги и вошли в избу. Из открытой двери вкусно пахнуло рыбными пирогами, топленым молоком. В огромной семиоконной комнате стоял вдоль окон стол, у которого и сидела пунцовая кума. Кума Кузи видно не было.

Отчего-то робея, мы с капитаном прошли в носках по чистым половичкам, присели у стола.

– Где же кум-то Аверьянов, Кузя? – спросил я.

– Кузя-то? – переспросила кума. – Здесь Кузя.

– А где он? Что-то его не видать.

– Да он на печке спрятался, – ответила кума.

Не успели мы с капитаном удивиться, как с печки раздался решительный голос:

– Помалкивай!

Кума прикрыла рот платком, а я обернулся к печке. Лежанка была задернута занавеской, за которой кто-то шевелился.

– Дядя Кузя, – сказал я, – вы там?

– Тута я, на печке, – послышался в ответ кумов голос.

– Спускайтесь сюда, – пригласил я, – мы поклон вам привезли.

– От Авери, что ль?

– От него. Слезайте, познакомимся.

– Зачем же я буду слезать? – сказал кум. – Я ведь спрятался.

• Предыдущая
• 53/65
• Следующая