Горе невинным - Кристи Агата - Страница 29

• Предыдущая
• 29/46
• Следующая

– Не знаю… Какая нужда?

Они завернули за угол дома и пошли по дорожке, петляющей между деревьями, которая вела к узкой полоске пляжа у реки. На полпути к пляжу стояла укрытая от ветра беседка. Они не сразу присели на лавочку, но постояли у входа, разглядывая уходящую вдаль ленту реки.

– Красиво здесь, да? – сказал Мики.

Тина равнодушно оглядывала пейзаж.

– Да, – согласилась она, – наверное.

– Ты что, в этом не уверена? – с нежностью посмотрел на нее Мики. – Не воспринимаешь ты красоту, Тина.

– Не помню, чтобы ты когда-нибудь восторгался здешними красотами. Ты всегда злился и тосковал по Лондону.

– Не в том дело, – бросил Мики. – Здесь я не чувствую себя дома.

– Вот оно что! Мне кажется, ты вообще нигде не чувствуешь себя дома.

– Нигде не чувствую себя дома, – повторил Мики. – Скорее всего ты права, милая Тиночка, но ведь это очень страшно. Помнишь старинную песню? Кирстен ее нам напевала, про голубку. «О голубка моя, будь со мною, молю». Помнишь?

Тина покачала головой:

– Наверно, она тебе напевала, а я не помню.

– «Нет покоя душе ни средь скал, ни на море, – продолжал Мики нараспев, – лишь под сердцем твоим обретаю покой». – Он взглянул на Тину. – Наверное, так и есть.

Тина положила маленькую ладошку на его руку:

– Пойдем, Мики, присядем. От ветра укроемся. И от холода.

Он послушно вошел за нею в беседку.

– Почему ты такой несчастный? – спросила Тина.

– Девочка дорогая, ты этого не поймешь.

– Прекрасно пойму, – возразила Тина. – Почему ты не можешь забыть ее, Мики?

– Кого забыть? О ком ты говоришь?

– О твоей маме.

– Забыть ее! – с горечью произнес Мики. – Разве забудешь после такого утра… и такого допроса. Если человека убьют, его и захочешь не забудешь.

– Я не о том, – сказала Тина. – Я о твоей настоящей маме.

– Что о ней думать? Я ее видел, когда мне было шесть лет.

– Но, Мики, ты о ней думаешь, все время думаешь.

– Я разве тебе говорил об этом?

– О таких вещах не надо говорить, Мики.

Мики повернулся и ласково поглядел на нее:

– Ты такая мягкая, спокойная, словно маленькая черная кошечка. Но, думаю, у тебя есть коготки и не стоит пытаться погладить тебя против шерсти. Милый котенок! Славный котенок! – Он погладил рукав ее пальто.

Тина, не шевелясь, с улыбкой посматривала на его руку. Мики сказал:

– Ты к ней неплохо относилась, правда, Тина? А мы, остальные, ее ненавидели.

– Вы неблагодарны, – сказала Тина. Она тряхнула головой и энергично продолжила: – Только подумай, сколько всего она всем нам дала. Дом, тепло, любовь и доброту, хорошее питание, игрушки для забав, людей, которые за нами ухаживали и нас оберегали…

– Да, да, – торопливо вторил ей Мики. – Плошка со сметаной, и по шерстке чтоб гладили. И пушистому котенку ничего больше не требуется?

– Я ей за все благодарна. В отличие от вас.

– Тебе не понять, Тина, но если кто-то благодарен, это не значит, что все должны быть благодарны. Хуже нет – чувствовать себя кому-то обязанным. Я не хотел, чтобы меня сюда привозили. И роскошь мне эта не нужна. Мне в моем доме милее.

– Его могли разбомбить, – заметила Тина. – Тебя бы убили.

– Ну и что? Пусть бы убили. Зато убили бы дома, а рядом была бы моя мать. Так вот, как видишь, мы вернулись к тому, с чего начали. Скверно чувствовать себя неприкаянным. Но ты, пушистый котенок, ценишь лишь материальные удобства.

– Верно, ты по-своему прав. Может, поэтому я и воспринимаю случившееся иначе. Нет у меня этой странной озлобленности, которая всех вас гложет, – а тебя, Мики, больше других. Мне легко быть благодарной, поскольку я не хотела оставаться собой. Не хотела быть там, где находилась. Мечтала убежать от себя самой, стать другой. И мама помогла этому осуществиться. Она сделала меня Христиной Эрджайл, у которой есть дом, привязанность, благополучие, уверенность. Я люблю маму, она дала мне все это.

– А как же твоя настоящая мама? Ты о ней не думаешь?

– А что думать? Я ее едва помню. Мне годика три было, когда я оказалась здесь. Помню, я очень ее боялась… до ужаса. Эти громкие препирательства с моряками, а она сама – теперь-то я это понимаю – большую часть времени была пьяна, – Тина говорила спокойно, без надрыва. – Нет, я не думаю о ней и не вспоминаю ее. Моей мамой была миссис Эрджайл. Тут мой дом.

– Тебе легко, Тина.

– А тебе почему трудно? Потому что самому этого хочется! Ты не миссис Эрджайл ненавидел, Мики, но свою собственную мать. Да, я знаю, о чем говорю. И если ты убил миссис Эрджайл, то ты это сделал только потому, что желал смерти собственной матери.

– Тина! Какую чушь ты несешь?

– И вот, – продолжала Тина спокойным голосом, – тебе больше некого ненавидеть. Чувствуешь себя одиноким, да? Надо уметь жить без ненависти, Мики. Это трудно, но необходимо.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Что означают слова, будто я мог убить миссис Эрджайл? Ты ведь наверняка знаешь, меня в этот день здесь и в помине не было. Я проверял машину одного клиента на Мур-роуд возле Минчин-Хилл.

– В самом деле? – спросила Тина.

Она поднялась и вышла на небольшую смотровую площадку, откуда открывался вид на реку. Мики последовал за ней.

– Что можно увидеть там, внизу? – поинтересовался он.

– Что это там, на пляже, за парочка? – ответила Тина вопросом на вопрос.

– Кажется, Хестер со своим доктором, – сказал Мики. – Но что ты имела в виду, Тина? Ради бога, не подходи близко к обрыву!

– А что… хочешь меня столкнуть? Тебе это удастся. Я ведь такая маленькая.

– Почему ты сказала, что я был здесь тем вечером? – спросил Мики хриплым голосом.

Тина, не ответив, повернулась и побрела вверх по тропе к дому.

– Тина!

Со спокойной отрешенностью она сказала:

– Мне тревожно, Мики. Я волнуюсь за Хестер и Дона Крейга.

– О них можешь не беспокоиться.

– Но я беспокоюсь. Боюсь, Хестер очень несчастлива.

– Мы не про них разговаривали.

– А я про них говорю. В этом все дело, Мики.

– Так ты уверена, Тина, что в тот вечер, когда убили маму, я здесь присутствовал?

Тина не ответила.

– Почему ты об этом тогда не сказала?

– Не было необходимости. В виновности Джако никто не сомневался.

– А теперь, когда мы знаем, что Джако невиновен?

Она молчала, медленно поднимаясь по тропинке к дому.

На пляже Хестер ковыряла песок носком туфли.

– Не понимаю, о чем это ты, – сказала она.

– Надо поговорить, – настаивал Дон Крейг.

– Зачем? Толкуй не толкуй, лучше не будет.

– По крайней мере, ты могла бы мне рассказать, что случилось сегодняшним утром.

– Ничего.

– Что значит… ничего? Разве не приходила полиция?

– О да, приходила.

– Значит, задавали вопросы?

– Да, задавали.

– Что за вопросы?

– Как всегда, все об одном и том же. Где мы были, что мы делали, когда последний раз видели маму живой? Нет, положительно, Дон, я не настроена снова об этом разговаривать. Все в прошлом.

– Нет, дорогая, не в прошлом. В том-то и дело.

– Не пойму, почему тебя это волнует? Ты ведь здесь ни при чем.

– Я хочу тебе помочь, дорогая. Не понимаешь?

– Бесконечные разговоры мне не помогут. Хочу все забыть. Помоги забыть, спасибо скажу.

– Хестер, милая, от уловок пользы не будет. Надо смотреть правде в глаза.

– Все утро только это и делала.

– Хестер, я люблю тебя. Ты же знаешь?

– Надеюсь.

– Что значит «надеюсь»?

– Продолжай, продолжай.

– Я хочу что-то сделать.

– Не понимаю что. Ты же не полицейский.

– Кто последним видел маму живой?

– Я, – ответила Хестер.

– Знаю. Это было незадолго до семи в тот вечер, когда я поехал в театр в Драймут, чтобы встретиться с тобой.

– Перед тем, как я поехала в Драймут… в театр.

– Но ведь и я, кажется, там был?

– Да, разумеется, ты там был.

• Предыдущая
• 29/46
• Следующая